Командующий фронтом

— Боюсь, Савва Матвеевич. Приходил какой-то из ихнего профсоюза и угрожал.

— Ты бы его дубиной по голове, — поучал Гадалов. — Кто хозяин над твоими приказчиками: ты или Совет?

То, что выболтал Гадалов, было давнишней мечтой начальника гарнизона полковника Толстова. Он натравливал на Совет эсеров и царских прислужников, и те повсюду выступали против большевиков.

Когда летом стало известно, что в Петрограде офицеры и юнкера напали на мирную демонстрацию рабочих и разгромили редакцию «Правды», полковник Толстов оживился. В Иркутский военный округ полетели клеветнические депеши.

«В Сибирском полку большевистское разложение, — писал Толстов, — Лазо грозит разогнать гарнизонный комитет. Совет не подчиняется приказу военного министра, отказываясь отправить войска на германский фронт. Категорически настаиваю на присылке карательной экспедиции».

Семибратов, дежуривший в аппаратной, узнал об этой депеше. Случайный спутник Лазо по вагону, Алексей Алексеевич постепенно проникся уважением к бесстрашному офицеру, как он его называл, и, уже не боясь нареканий со стороны своих сослуживцев, открыто стал симпатизировать красным.

Прибежав после дежурства в Совет, Семибратов попытался пройти к Лазо, но его не пустили.

— Зачем? — допытывался Назарчук.

— Скажи, Семибратов спрашивает.

— Придешь в другой раз.

— Не уйду ни за что, — настаивал телеграфист.

— Ладно, — махнул рукой Назарчук, — подожди здесь.

Вскоре он возвратился и виновато сказал:

— Идем!

Лазо, внимательно выслушав Семибратова, спросил:

— Это правда, Алексей Алексеевич?

— Вы все не верите мне, — обиделся Семибратов. — Если хотите знать, на телеграфе все косятся на меня за то, что я вас тогда пустил с солдатами. «Ты, говорят, красную заразу к нам занес».

— Тогда спасибо, Алексей Алексеевич! Хотите — оставайтесь у нас.

— Лучше пойду домой, — решил Семибратов, — я еще пригожусь вам на телеграфе.

По шпалам железнодорожного полотна, по обе стороны которого тянулись лесные полосы, шагала рота, а над ней и верхушками деревьев синел купол неба без единого облачка.

Лазо вел роту в сторону Канска.

— Хорошо на воле, — сказал Настаченко шагавшему рядом с ним Рябову.

— Ну и говорун ты, — поморщился Рябов. — А мы что, в неволе? Тебя, как волка, сколько ни корми, все в лес смотришь. Кто же за тебя воевать будет?

— Яка це война? Брат на брата пошел.

— Что ты выдумал? — рассердился Рябов. — Сознательный человек против нас воевать не станет, а сразу перейдет на нашу сторону.

За мостом утопала в зелени деревьев станция. Приказав роте растянуться цепочкой по перрону, Лазо ушел в станционное помещение.

— Скоро прибудет из Иркутска поезд специального назначения? — обратился он к железнодорожнику, стоявшему в комнате у окна.

— На подходе.

— Он пройдет дальше или остановится?

— Красноярск пока не принимает.

Лазо вышел на перрон. «Сдержали железнодорожники слово, — подумал он, — теперь все зависит от нас».

Вдали показался дымок паровоза. У станции он остановился, и из теплушек повыскакивали солдаты.

Лазо, стоя на стуле, кричал:

— Подходи ближе, ребята! Ближе, ближе!

Солдаты из любопытства столпились вокруг Лазо.

— Товарищи! — громко заговорил он. — Мы, солдаты пятнадцатого Сибирского пехотного полка, вышли вас встретить. Знаете ли, куда и зачем вы едете?

Солдаты молчали.

— Я вам скажу. Вас везут по вызову полковника Толстова в Красноярск стрелять в ваших братьев, которые не хотят подчиняться белогвардейским офицерам, а признают только власть Советов рабочих и солдатских депутатов. Вас пугают красногвардейскими отрядами. Вы их видели? Вот перед вами красногвардейцы! — Лазо широко раскинул руки в стороны. — Кто мы? Головорезы или мирные люди? Мы не хотим ни власти царских генералов, ни власти меньшевиков и эсеров из Временного правительства. Нам нужна война не с немцами, а с помещиками и фабрикантами.

— Кто ты такой? — спросил один из приехавших солдат.

— Я бывший офицер, командир роты, а теперь председатель солдатской секции Совета.

— Правду говоришь?

— Спроси у красногвардейцев.

Рядом с Лазо встал Рябов.

— Дозвольте, товарищ командир, мне сказать слово!

Лазо уступил место Рябову.

— Слушай мое бывшее солдатское, а теперь красногвардейское слово! — крикнул Рябов. — Я мужик Ржевского уезда Тверской губернии Иван Рябов. Командир наш сказал правду. Я, как и вы, присягал царю не по своей воле. Принудили… Что, разве не так говорю? — Он показал рукой на какого-то солдата и спросил: — А ты? А ты? Ты по своей воле присягал? Что же вы, братцы, приехали стрелять в нас? Совесть-то где? Кому служите? Офицерам? Давайте по-хорошему: снимайте погоны, познакомимся, обнимемся и поедем с нами.

— Правильно! Ура! — закричали приехавшие солдаты.

— А с офицерами что делать? — спросил солдат, срывая погоны с гимнастерки.

— Наш командир позаботится об этом, — ответил Рябов и сошел со стула.

К нему подошел Назарчук, похлопал по плечу и серьезно сказал:

— С сегодняшнего дня будешь у нас агитатором. Ты, брат, мастер на речи.

Офицеров разоружили. Им предложили дождаться встречного поезда и возвратиться в Иркутск. Двое, сняв с себя погоны, заявили, что и они готовы принести присягу Красноярскому Совету. Это вызвало шумное одобрение среди солдат.

— Видишь, какое дело, — говорил Рябов новым товарищам, — офицер офицеру рознь. Один понимает солдата, а другой смотрит на него как на скотину.

Пока Назарчук, Рябов и другие вели беседы с солдатами, Лазо звонил в Красноярск.

— Сафронов, это ты? — кричал он, надрываясь, в трубку. — Это я, Лазо! Принимай поезд! Сообщи Бороде, чтобы лично приехал на вокзал встречать новое пополнение.

Машинист дал гудок, и поезд медленно отошел от станции. Рядом с машинистом стоял возбужденный Лазо.

Полковник Толстов, напуганный переходом иркутской части на сторону Красноярского Совета, пришел к убеждению, что его могут арестовать. Гадалов раздобыл ему штатский костюм и подложный паспорт на имя адвоката Лабинского.

Ярко горел камин в столовой купца. В хрустальных подвесках люстры играли разноцветные огни. Гадалов обтер платком вспотевшую шею.

— Я денег не пожалею, — сказал он сердито, — пусть шлют казаков, а солдаты — шваль, их переманить ничего не стоит.

— Постараюсь, — сказал полковник, примеряя гадаловский полушубок.

— Вот еще пять тысяч! — Купец бросил пачку керенок. — Только без казаков не возвращайтесь!

— И мне бы с полковником поехать, Савва Матвеевич, — попросил Сотников. Он давно хотел, но никак не мог убежать из-под опеки купца и его дочери.

— Как думаете, полковник? — спросил Гадалов.

Раньше чем Толстов посмотрел на купца, Сотников незаметно подмигнул полковнику. Толстов смекнул, в чем дело, и ответил:

— Вдвоем, понятно, лучше. Я буду требовать казаков, а он артиллерию.

— Ладно, езжай! — согласился Гадалов. — Погоны спрячь в карман, не то в дороге «товарищи» прибьют.

— Денег дадите, Савва Матвеевич?

Дочь Гадалова, подслушивавшая за дверью, вбежала в столовую, бросилась отцу в ноги и заплакала.

— Ну вот еще, — недовольно пробурчал купец, — не хватало девичьих слез. Встань!

— Папенька, — просила она сквозь слезы, — дайте ему побольше денег. Вдруг арестуют, надо будет откупиться.

— Ладно, дам, только не реви…

Об отъезде Толстова Лазо узнал от Сафронова, того самого железнодорожника, который уговорил дежурного в Красноярске не принимать поезда из Иркутска, пока солдаты не присягнут Совету.

— Прозевали, — пожалел Лазо, — а можно было задержать полковника.

Назарчук, посланный с утра в разведку, возвратился только вечером и рассказал Лазо о том, что Толстов уехал в Иркутск один, а Сотников остался и пьянствует у себя на квартире.