Командующий фронтом

«Я уже второй месяц в Москве. Начал упорно заниматься как по своим математическим наукам, так и по наукам общественным, историческим и философским. Если тебе не скучно, послушай, что я делаю. По нематематическим наукам я слушаю по вечерам лекции в так называемом городском университете имени Шанявского. Сюда могут ходить все желающие, без всяких ограничений. Правда, никаких прав университет не дает, но нет никаких формальностей при поступлении. Зато в громадном новом здании университета, в чистых просторных аудиториях читают лучшие умственные силы всей Москвы, если не всей России. Это не только детище Москвы, но детище 905 года. Раньше всякие попытки вынести огонь высшего знания для широкой публики пресекались свыше; и только в 907 году был разрешен университет, построенный на средства покойного Шанявского».

И вдруг война! Она возникла за три месяца до приезда Лазо в Москву. В деревнях горько плакали бабы и молодки, прощаясь с мужьями, женихами, сыновьями. По улицам Москвы по направлению к Смоленскому вокзалу и к Брянскому ежедневно шли маршевые батальоны — их отправляли на фронт. Двор главного воинского присутствия был заполнен рекрутами.

Сергей внимательно следил за событиями и терялся. В германском парламенте социал-демократы проголосовали за военные кредиты и открыто поддержали войну. Социалисты других стран ответили тем же. В столице и в Москве на стенах домов, в ресторанах и кафе появились листовки с призывом оборонять отечество от прусских варваров. В правительственных учреждениях, на собраниях, в институтах царил безудержный патриотический угар. И только на заводах полулегально выступали большевики — депутаты Государственной думы с докладами об отношении большевиков к войне. В один из ноябрьских дней их арестовали и предали суду. Депутатов обвинили в «государственной измене». Суд приговорил их к лишению прав и ссылке на поселение в Восточную Сибирь.

«Выпишите другую газету, — предложили Сергею в книжной лавке, — у нас «Правды» больше не будет».

Сергей отказался — в других газетах открыто проповедовали классовый мир рабочих с буржуазией и войну до победного конца.

«Я тоже против классового мира, — размышлял Сергей, — но почему бы нам не победить жадных пруссаков? Они бесчинствуют на нашей земле, угоняют скот, поджигают дома, насилуют женщин».

Решалась судьба Сергея. Уже были составлены списки мобилизованных студентов для перевода их в военные училища. Направляясь в университет, он размышлял по дороге о том, где ему предстоит жить. Оставят в Москве в Алексеевском училище — он будет встречаться с новыми друзьями. А если погонят в другой город — как быть тогда?

В университете на щите висели списки мобилизованных, и среди многих фамилий Сергей отыскал свою. Его направляли в Алексеевское военное училище.

Неожиданно возникла уйма дел. Раньше всего Сергей решил поехать в Питер, переименованный в Петроград, чтобы проститься с Тихоном и Жарковым.

Никанор выглядел озабоченным.

— Завод завален заказами, — сказал он. — Цеха работают в две смены. Рабочих рук не хватает, многих отправили на фронт. Как бы и меня не послали в окопы. — Он повременил и добавил: — Пропадут жена и детки.

— Не надо падать духом, — утешал Сергей.

— Это не в моем характере, но веселого мало, — ответил Жарков. Большими руками он тер лицо, словно хотел разгладить морщины. — Дружка своего нашел? — спросил он неожиданно.

Речь шла о Кодряну.

— Сам отыскался. Еще зимой забрел ко мне на квартиру, а потом опять как сквозь землю провалился. Ты почему, Никанор Алексеевич, вспомнил про него?

— Ребята сказывали, что жандармы накрыли каких-то студентов и среди них молдаванина, так вот думаю: не твой ли?

Сергей подумал: «Неужели Федор Иванович опять попал в сети охранки? Не спасла, видно, его форма подпоручика».

— Мне бы Тихона повидать, хочу проститься с ним.

— Как это проститься? — удивился Жарков.

— Мобилизовали меня в московское военное училище.

— Значит, расстаемся?

— Выходит, что так.

Над городом нависли сумерки. Вот-вот потемнеет небо и зажгутся первые звезды. Дойдя до угла улицы, Жарков остановился и сказал:

— Прощай, Сергей Георгиевич! Желаю тебе успеха.

— Прощай и ты, Никанор Алексеевич! Тихону передай от меня низкий поклон и скажи, что я буду верен нашему делу.

Мобилизованных студентов обмундировали на скорую руку. Сергей получил гимнастерку, бриджи, фуражку защитного цвета, солдатские сапоги и шинель из крепкого ворсистого сукна. Он долго не мог привыкнуть к крючкам, которыми приходилось застегивать полу.

Со сборного пункта мобилизованным предстояло идти строем до Лефортова. Вел их командир учебного взвода, старший портупей-юнкер.

— Отставить разговоры! — предупредил он. — На вас не студенческие шинели, а юнкерские. Идти в ногу! Не озираться!

Здание Алексеевского училища в Лефортове, выкрашенное в светло-желтую краску, не отличалось привлекательностью. Перед зданием простирался обширный и унылый плац, на дальнем краю его стояли невзрачные дома. На покосившихся оконцах висели кисейные занавески, на подоконниках — герань.

Длинные и пустые коридоры училища пугали новичков. Шаги отдавались гулким эхом из конца в конец.

Сергей с легкой грустью вспомнил свою комнату. Вот тебе и революционная работа…

Среди юнкеров Сергей оказался самым способным и прилежным, вызвав к себе внимание преподавателей. Полковник Добронравов, замкнутый и малоразговорчивый офицер, с тщательно расчесанным пробором и лоснящимся от жира носом, считался знатоком артиллерийского дела. На занятиях он нередко обращался к Сергею.

— Юнкер Лазо, — говорил он, — объясните роте принципы стрельбы с закрытых позиций.

Юнкера любили слушать Сергея: он рассказывал живо и увлекательно, приводя примеры из прочитанных им книг. Добронравов даже намеревался предложить начальнику училища назначить Лазо своим помощником, но неожиданный случай заставил его отказаться от своего намерения. Остановив однажды Сергея в коридоре, полковник спросил:

— Вы из офицерской семьи?

— Никак нет, ваше высокоблагородие. Я родился в деревне, в семье землевладельца.

— Откуда же у вас такие знания?

— Интересовался многими науками, в том числе военными и общественными.

— Общественными? — повторил полковник. — Этак можно и всякой революционной дребедени начитаться.

Сергею следовало промолчать, и тем бы, вероятно, все кончилось.

— Революционной дребедени не бывает, ваше высокоблагородие, — ответил он прямо.

— Вы революционер? — повысил голос Добронравов и уставился на Сергея холодными и строгими глазами.

— Никак нет, выше высокоблагородие.

— Вы же ересь несете, да еще в Алексеевском училище… Да я вас…

Полковник, не договорив, быстро повернулся и пошел строевым шагом по коридору.

После этого разговора начальство стало присматриваться к Лазо.

Тяжело потекла жизнь в училище. Военная муштра давила человека. Каждый день одно и то же: подъем, строевые занятия, скучные лекции, ночные дежурства. Только два часа после однообразного обеда можно провести по своему желанию.

Сергея зачислили во вторую роту. Ею командовал капитан Золотарев, затянутый в рюмочку офицер, с прилизанными волосами и усиками, от которых всегда несло запахом фиксатуара, с припухшими веками. Встречая юнкеров, капитан смотрел им прямо в лицо и бросал коротко:

— Здравствуйте!

— Здравия желаю, ваше благородие! — отвечал юнкер.

— Четкости мало! Голос вялый! — упрекал Золотарев.

Юнкер повторял приветствие громче, а в глазах капитана уже горела злость.

— Сидели бы в своих вонючих институтах, — бурчал он, — а то вот где вы, господа студенты, сидите у меня! — и бил себя ладонью по затылку.

Особенно придирался Золотарев к Лазо. Сергей не сомневался в том, что Добронравов посоветовал капитану следить за ним.