Охотник на кроликов

В голове пронеслось то, что она читала о французских свингерских клубах.

Мужчина по ту сторону перегородки думает, что она проститутка.

Какая чепуха.

Жанетт немного постояла, тяжело сглотнула, глядя на пенис и чувствуя, как быстро бьется сердце, посмотрела на дверь туалета. Заперто.

Она медленно протянула руку и обхватила теплый толстый член.

Немного сжав, Жанетт ощутила, как он твердеет и увеличивается; она осторожно погладила его и выпустила.

Не зная, почему она это делает, Жанетт нагнулась и взяла пенис в рот, осторожно пососала, ощутила, как он еще увеличился. Остановилась, выдохнула, стащила трусы и обхватила твердый член.

В голове вертелось: сейчас же прекрати, нельзя, ты сошла с ума. Пульс гудел в голове. Жанетт повернулась и одной рукой оперлась о бачок. Ноги дрожали. Она встала на цыпочки, направила пенис вниз и позволила ему скользнуть в себя сзади. Тяжело дыша, снова взглянула на замок. Жестяная дверь стукнула, когда Жанетт толкнуло вперед, она вцепилась в бачок и прижалась задом к холодному металлу стены.

Сидя напротив Тамары, Сага ждала, пока отравленная наркотиками женщина ела жареную картошку; на краю тарелки растеклась лужица кетчупа. Под носом у женщины блестели прозрачные сопли. Вдали тянулось оживленное шоссе – белые огни в одном направлении, красные в другом.

– Насколько хорошо ты знаешь Софию Стефанссон? – начала Сага.

Тамара пожала плечами, отпила коктейля через трубочку, щеки втянулись, лоб побелел.

– Мозги отморозить, – выдохнула она, оторвавшись наконец от коктейля.

Она старательно макала ломтики картошки в кетчуп и жевала, слегка улыбаясь.

– Напомни, кто ты? – попросила она.

– Подруга Софии.

– А, точно.

– Она не могла назваться проституткой в шутку?

– В шутку? Ты о чем вообще? Мы как-то работали вместе в помойном подвале… ее поимели в задницу… хороша шутка.

Лицо Тамары вдруг снова стало расслабленным, словно она с головой погрузилась в воспоминания.

– Почему ты больше не оказываешь эскорт-услуги в Стокгольме? – спросила Сага.

– А ты могла бы далеко пойти, ты такая… У меня есть связи, я рекламировала нижнее белье… только без белья. – Тамара затряслась от беззвучного меха.

– У тебя когда-то был клиент в Юрсхольме – такой большой дом у воды, клиент мог называть себя Вилле, – спокойно напомнила Сага.

– Может, и был. – Тамара сунула в рот еще ломтик картошки, стала жевать с открытым ртом.

– Ты его помнишь?

– Нет, – зевнула Тамара, вытерла руки о юбку и вывалила на стол содержимое сумочки.

Щетка для волос, сверток пакетов, губная помада, огрызок карандаша для глаз, презервативы, духи из “Victoria’s Secret” покатились по клеенке. Сага заметила, что у Тамары есть три темно-коричневые ампулы из флакона с петидином, вызывающим исключительно сильную зависимость наркотиком. Тамара выдавила таблетку валиума из упаковки с десятью красивыми голубыми таблетками и запила ее пепси-колой.

Сага терпеливо дождалась, пока Тамара смахнет все назад в сумочку, и показала ей фотографию министра иностранных дел.

– Да пошел он, – сказала Тамара и сжала губы.

– Когда ты была у него, он говорил с кем-нибудь по телефону?

– Ну… он был на взводе, много пил, все говорил, что легавые должны стоять по стойке “смирно”… раз сто это повторил, – ухмыльнулась Тамара.

– Что полицейские должны стоять по стойке “смирно”?

– Да… и что есть один человек с двумя лицами, этот человек преследует его.

Она выпила еще пепси и покачала стакан; льдинки звякнули друг о друга.

– Как этот человек его преследовал?

– Я не спрашивала.

Тамара макала картошку в кетчуп, ела.

– Что он имел в виду, говоря про два лица?

– Ничего. Это не важно. Просто болтовня.

– Он должен был встретиться с этим человеком?

– Не знаю, он ничего об этом не говорил… я хотела, чтобы ему было хорошо, так что навела его на разговор о картинах на стене.

– Он был груб с тобой?

– Он был джентльмен, – коротко ответила Тамара.

Взяв со стола конфеты, она встала и, пошатываясь, пошла к выходу. Сага направилась за ней, и тут зазвонил телефон. Сага взглянула на дисплей; звонил Янус Миккельсен. Она дотронулась до зеленого символа и поднесла телефон к уху:

– Бауэр.

– Мы просмотрели записи со всех камер наблюдения, какие есть на жестком диске… тринадцать камер, два месяца, почти двадцать тысяч часов записи.

– Видно преступника? Он там, осматривается?

– Нет, но на одной записи ясно виден еще кое-кто, ты должна посмотреть эту запись. Позвони, когда будешь возле конторы, – я спущусь и открою.

Сага знала, что у Януса биполярное расстройство, и поняла, что начальник сейчас в маниакальной фазе. Должно быть, он не принял лекарство.

– Ты знаешь, который час? – спросила она.

– Какая, на хрен, разница.

– Мне надо поспать, увидимся завтра, – спокойно сказала она.

– Поспать, – повторил Янус и захохотал, словно прочитав ее мысли. – Ничего страшного, я просто увлекся – так же, как и ты.

Шагая к парковке, видя под собой поток транспорта, широкое, серое в темноте шоссе, Сага позвонила Жанетт.

София, видимо, действительно была проституткой, говорила правду и никак не замешана в убийстве.

Но почему тогда ей позволили выжить, спросила себя Сага и остановилась возле машины. Они до сих пор понятия не имеют, какую цель преследовал убийца.

Глава 27

На Седергатан возле Хельсингборга стоит большой частный дом – белый оштукатуренный фасад, блеклая соломенная крыша. Раннее утро. Красивый парк погружен в серую дымку, но из окон нижнего этажа льется желтый свет.

Дом казался янтарем в серебряной броши.

Нильс Гильберт проснулся внезапно. Он, должно быть, задремал в кресле-каталке. Лицо горело, сердце тяжко билось. Солнце еще не поднялось до вершин деревьев, дом и парк лежали в тени.

Сад походил на царство мертвых.

Нильс хотел посмотреть, пришел ли Али, оттащил ли тачку и лопату в сарай.

Когда Нильс подъехал к кухонной двери, чтобы впустить свежего воздуха, послышалось странное царапанье. Оно доносилось как будто из большой гостиной, и он подумал – наверное, кошка хочет выйти.

– Лиззи?

Звук резко замер. Нильс какое-то время прислушивался, потом откинулся на спинку.

Руки на подлокотниках задрожали. Ноги подергивались и подскакивали в бессмысленном, пугающем танце.

Нильс скрывал признаки болезни Паркинсона до тех пор, пока ему это удавалось. Рука онемела, ногу приходилось подволакивать. Почерк изменился и стал таким мелким, что он и сам едва мог разобрать микроскопические буквы.

Он не хотел, чтобы Эва что-нибудь заметила.

Эва умерла три года назад. Они не распознали инфаркт, не знали, что симптомы инфаркта у женщин выглядят по-другому.

Эва несколько недель жаловалась на усталость.

Была суббота; Эва как раз пришла из “Вэлы” с тяжелыми пакетами. Ей стало трудно дышать, она почувствовала давление в груди и улыбнулась: “Кажется, я основательно простудилась”.

Эва села на диван; пот струился по бледным щекам.

Она прилегла. Когда Нильс спросил, не включить ли телевизор, она уже умерла.

Теперь у него осталась только Лиззи.

Целыми неделями ему не с кем было поговорить. Иногда он беспокоился, остался ли еще у него голос.

Среди немногих людей, которых он видел, была девушка, убиравшая бассейн. Она ходила по участку, одетая в джинсы и желтый лифчик бикини; когда Нильс пытался заговорить с ней, у нее просто делался озадаченный вид.

Когда он в первый раз попытался заговорить с ней, она посмотрела на него, как на девяностолетнего или умственно отсталого.

Курьеры из продуктовых магазинов всегда торопились – просили расписаться и тут же убегали. А физиотерапевт, сердитая женщина с большой грудью, заботилась только об упражнениях; она отдавала Нильсу короткие приказы и делала вид, что не замечает его попыток завести разговор.