Чаша. (Эссе)

– Фу, какой важный.

Мама конфузится и толкает меня в бок и подсказывает: “Володя”.

Я решил не сдавать позиций и стою на своем:

– Владимир Константинович.

Расчет простой: Владимира Константиновича не так-то скоро возьмешь в работу, как какого-то Володю.

Стою на своем и в третий раз повторяю:

– Владимир Константинович.

Серая старуха идет на уступки и отвечает не особенно по-русски, а с каким-то присвистом, как у немки-булочницы:

– Ну хорошо, – говорит, – Владимир Константинович, а вот это – Николай Александрович, а это – Георгий Александрович, Великие Князья, с ними учиться и жить будешь.

Я сию же минуту закатил серой старухе персидский глаз и сказал:

– Это Великие Князья? Ха-ха, смеялася Жанетта!

Серая старуха затряслась животом и сунула нас всех троих в соседнюю комнату, и в голове мелькнула мысль, что сейчас оно и начнется.

Огляделся: комната волшебная. Ничего подобного сроду не видывал. Во-первых, идет по полу железная дорога, маленькая, но настоящая, с рельсами, с сторожевыми будками, с тремя классами вагонов, стоят полки солдат с киверами, с касками, казаки в шапках, а вот лошади с гривами, верблюды с горбами, а вот Петрушка, вот медведь, вот Иван-дурак в клетчатых брюках, а вот барабан, ружья в козлах, труба с кисточкой, гора песку.

Глаза разбежались.

Спрашиваю:

– Чье это?

Старшенький матросик отвечает спокойно:

– Наше.

– Не врешь?

– Не вру.

– Пустить железную дорогу умеешь?

– Умею.

– А ну, пусти.

Матросик завел ключиком, паровоз побежал, из будки вышла сторожиха, замотала флагом, на платформе появился пузатый начальник, зазвонил звонок, и тут я впервые понял, что во дворце могут делаться чудеса.

У меня мороз по коже пошел, а мальчики в матросках стоят и не удивляются.

– Вы – Великие Князья? – спросил я старшенького.

– Да, – ответил тот.

Я расхохотался.

– Какие же вы великие, когда вы – маленькие?

– Нет, мы – Великие Князья, – серьезно, с верой в правоту, настаивал старшенький.

Второй молчал, смотрел на меня во все глаза и сопел.

– Хорошо, – сказал я, становясь на изготовку, – если вы – Великие Князья, тогда хочешь, вы оба на левую руку?

– Мы не понимаем, – сказал старшенький.

– Чего же не понимать? – сказал я. – Вот видишь, правую руку я завязываю поясом, а левую на вас обоих.

– Ты хочешь драться?

– Разумеется.

– Но мы на тебя не сердиты.

– Тогда я – первый силач здесь.

– Хорошо, – сказал примирительно старшенький, – а когда я рассержусь, мы попробуем.

Он меня потряс, этот мальчуган, чистенький, хорошенький, с блестящими глазками: на первый взгляд – девчонка. Смотрит прямо, улыбается, испуга не обнаруживает. Опыт Псковской улицы мне показал, что вот такие девчонко-мальчики оказываются в бою иногда серьезными бойцами, и я с первой минуты намотал это себе на ус.

И вдруг отворяется дверь, и в комнату – шасть! Не мал человек, под потолок ростом, и всем существом я понял, что мне была расставлена ловкая западня с этими якобы Великими Князьями и заколдованной комнатой.

Вот пришел настоящий Великий Князь и сейчас начнет: держись, Владимир Константинович!

Маленький подбежал к не мал человеку и сказал, прижимаясь к нему:

– Он нас бить, хочет.

– За что? Вы уже поссорились?

Не мал человек обратился ко мне, и я поспешил с ответом:

– Нет, мы не ссорились.

Старшенький стал на мою сторону и добился истины.

– Нет, нет, – сказал он два раза “нет”: так обыкновенно говорят два раза девочки. – Нет, нет, мы не ссорились, но он говорит, что он – первый силач здесь, а когда я рассержусь, тогда мы подеремся и узнаем. Я, если не рассержусь, драться не могу.

– И правильно, – сказал не мал человек, – зачем же даром тратить силу? Даром только дураки дерутся. А ты чего на них сердишься?

– А чего они говорят, что они Великие Князья? Они – маленькие мальчишки и больше ничего.

– А я – Великий Князь, как по-твоему?

– Вы-то? – ответил я с уважением, глядя на него в гору. – Хо-хо!

Я увидел, что не мал человек радостно засмеялся, и у меня гора свалилась с плеч: я почувствовал, что мы с ним подружим, надо только хорошо начать дело. Он был огромен, светел, если щелкнет по лбу, кость на мелкие части, и зла в глазах нет, он был приятен, стоит за добрые дела и всегда даст пощаду.

В маленьком сердце есть собачье чутье, я не ошибался, возымел сразу большое доверие и от счастья начал хохотать, хватаясь за живот, и рассмешил не мал человека до слез.

– Он не честный, – сказал старшенький, указывая на меня, – он завязывает правую руку и хочет снами обоими драться одной левой.

– Что? Что? – спросил не мал человек, не поняв сразу.

– Я на это не согласен, – тараторил старшенький, – драться, так обеими.

– Молодец, Никенька, молодец, правильно, бой должен быть равным, без скидок. – Нет, брат, – обратился он ко мне, – ты свои шуточки с левыми руками забудь, здесь люди честные и на скидки не пойдут. Драка, так драка. Зуб за зуб, кость за кость. Других условий мы не терпим. Фирма честная. Молодец, Ники! Хвалю. Но твою храбрость тоже хвалю, – сказал он мне, – вырастешь – офицером тебя сделаем. Хочешь быть офицером?

– Генералом хочу.

– Хо-хо, – одобрительно сказал не мал человек, – смотри, порох нужен на генерала.

– Порох есть, – ответил я, ободрившись и чувствуя к не мал человеку огромное доверие.

Он опять раскрыл рот и начал смеяться так, что в комнату вошли удивленные женщины.

– Ты доволен, Александр? – спросила какая-то новенькая, которой я еще не видел, и, продолжая смеяться, не мал человек ответил ей что-то не по-русски.

Всем сделалось необыкновенно весело, я увидел, что мама радуется, а серая старуха сияет всем ртом и причмокивает…

Дело пошло как будто ничего”.

До генерала не дослужился Владимир Константинович, но полковником был. Полковником и похоронен здесь, в некрополе русской эмиграции. Отпевал его отец Борис Старк. Только вот почему-то в синодике отца Бориса (то есть в перечне всех отпетых им) Владимир Константинович значится как Олонгерд, тогда как у Сургучева Олленгрэн. Не знаю, почему такое разночтение.

Отец Борис Старк в синодике вспоминает и еще один маленький эпизод из жизни семьи Олленгрэнов в Аничковом дворце. Перед – Пасхой уже не безызвестная нам Аннушка решила красить яйца луковой шелухой. За этим занятием ее застал хозяин дворца будущий Александр III. Наверное, и луком пахло. Но крашенье яиц так увлекло Наследника, что он сам принял в нем деятельное участие, а потом Аннушке подарил шаль.

Как я уже говорил, книги Ильи Сургучева я лишился, но смутно вспоминаю не выписанный мною своевременно эпизод. Какой-то отдаленный город. Царский поезд. Но еще до отречения. Около вагона встретились Государь и бывший его товарищ по детским играм. Что-то понадобилось Николаю Александровичу. Спички? Папиросы? Карандашик записать мысль? Не помню. Олленгрэн предложил свое (спички? папиросы? карандашик?). Царь сначала отказался. Все же существовало уже расстояние между Государем и просто полковником.

– В память о детской дружбе, – сказал Олленгрэн.

– Разве что так, – согласился Государь. Потом помолчал и добавил: – Я один. Кругом измена, трусость и ложь.

Некоторые москвичи помнят нынешнюю Октябрьскую площадь совсем другой. Она называлась Калужской площадью и была как бы центром Замоскворечья. На ней стояла красивая Казанская церковь. Я – не старожил московский, но эту церковь хорошо помню, правда, уже не как церковь, не как храм, но как кинотеатр “Авангард”, в который была превращена Казанская церковь.

Так вот, в восьмидесятые годы прошлого столетия (как раз тогда открывали памятник Пушкину в Москве и освящали после завершения строительства храм Христа Спасителя) старостой церковным в Казанской церкви на Калужской площади был некто Сергей Иванович Шмелев, отец одного из лучших русских писателей – Ивана Сергеевича Шмелева. И жизнь тогда в Замоскворечье, в том числе и на этой площади, была совершенно иная.