Страница 85 из 94
«— Как же вы поедете, А. И.? Ведь там же большевики.
— Разве в России большевики?»[414]
Впрочем, Александр Иванович мог так и пошутить.
И вот 12 июня 1937 года «купринское дело» было вынесено на повестку дня очередного собрания «Свободной трибуны в эмиграции»[77*]. Аудитория гудела и недолго думая села на привычного конька — припомнила «Поединок». Обвинителем выступил председатель «Свободной трибуны» ротмистр Александр Николаевич Баранов, поставив писателю в вину, что в «Поединке» он «осветил лишь отрицательные стороны будничной жизни русского офицерства, обойдя всё прекрасное и героическое, что было в русской армии. Роман был переведен на французский язык, и вот в этом ложном освещении предстает перед французским читателем офицер русской императорской армии. В одном из своих последних романов “Юнкера” Куприн словно раскаялся, но этого ему не приходится ставить в заслугу, так как он вернулся в сов<етскую> Россию».
Бурные овации. Перерыв.
После перерыва Куприна пытался защитить полковник Андреев[78*], уверявший, что близко знал писателя и «может засвидетельствовать перед аудиторией, что последний находился в состоянии безответственности. Куприн не уехал в советскую Россию, а Куприна увезли туда. Может быть, он не оказал должного сопротивления, но это главным образом потому, что старику хотелось умереть на родной земле».
Слушать Андреева никто не хотел. Собрание стоя устроило овацию ротмистру Баранову[415].
Александру Ивановичу до всего этого уже не было никакого дела. Елизавете Морицовне, полагаем, тоже. Теперь ей нужно было не только за мужем ухаживать, но и приспосабливаться к советской действительности, гласных и негласных законов которой она не знала. Что, к примеру, она могла понять из той же «Литературной газеты», которую читала мужу? Вот несколько «лозунгов» из нее в 1937 году: усиление революционной бдительности; выкорчевать с корнем; подрывная работа; нет пощады шпионам; преступная бездеятельность; политическая слепота; долой «авербаховщину»!.. Между тем вскоре по приезде через нее «Литературная газета» попросила у Куприна воспоминания о Максиме Горьком: 18 июня 1937-го исполнялся год со дня его смерти. Остается гадать, каким образом ей удалось подготовить маленькую заметку «Из беседы с А. И. Куприным» (возможно, не без помощи Марии Карловны) с таким финалом:
«Я был потрясен предсмертными словами Горького. Он советовал своей родине застегнуться на все пуговицы... <...>
Теперь, в годовой день его кончины, я низко склоняю голову перед всем, что он сделал для своей страны и своего народа»[416].
Стоит ли удивляться тому, что письма Елизаветы Морицовны в Париж — сплошной коллаж? Живые, человеческие слова то и дело сменяются инородными клише о советском строе и бодрой молодежи. Не видим в этом никакого криминала: она хотела, чтобы письма дошли дочери, а значит, не должны были вызывать цензурных претензий.
Елизавете Морицовне вызвался помогать и Николай Вержбицкий, в совершенстве владевший нужной риторикой. Он добровольно принял на себя обязанности секретаря Куприна, приносил из «Известий» пачки писем, адресованных Александру Ивановичу, читал вслух. Нередко видел, как Куприн плачет. Понять можно. Вот хотя бы приветы из Балаклавы. Сначала Вержбицкий прочитал ему заметку из ялтинских «Курортных известий»: рыбаки балаклавского колхоза «Путь к социализму» собирались в красном уголке по поводу возвращения писателя на Родину, постановили привести в порядок его участок и следить, чтобы никто на него не претендовал и не застраивал, — ждут. А потом пришло письмо от Коли Констанди, потом от Аспиза...
Куприн вдруг обрел не только друзей, но и родственников. Сестер он уже не застал — Соня умерла еще в 1919-м, Зина в 1934-м — но к нему приходили их дети. Успел повидаться с племянником Львом Натом (сыном Зины и Стаси) и его женой Надеждой, которая оказалась дочерью сестры Сони и Можарова. Полушепотом Лев рассказал, что воевал в Добровольческой армии Деникина, после разгрома Белого движения был арестован, сидел. Вскоре, увы, Льва Станиславовича снова арестуют, и он сгинет в лагерях.
А однажды к Александру Ивановичу привели тринадцатилетнего мальчика Алешу — его внука, сына Лиды. Привел отец Алеши Борис Егоров. От него Куприн узнал, что мальчика после смерти Лиды взяли его родители и рос он у них в Клинцах под Гомелем, сам Егоров снова женат, жена Алешу очень любит, и они забрали его в Москву.
В середине июня 1937-го Гослитиздат выпустил двухтомник «Избранного» Куприна, и спрос на него был ажиотажный. Как-то фотограф пришел сделать официальные снимки писателя, а заодно сделал и семейные. Елизавета Морицовна один из них отправила Ксении: «...посылаю тебе весь твой зверинец: папа, мама и Ю-ю. Видишь по фотографии, что мы уже пополнели, что значит жить на родине! А у папы какое милое и спокойное лицо...» (20 июня 1937 года).
В первых числах июля Александр Иванович уже гулял по зеленым тропинкам подмосковного Голицына. Их с женой поселили в раю: тихий деревянный домик в двух шагах от Дома творчества писателей. Питание оттуда, уборщица, к тому же тишина, сад. Хозяйка баловала: ежедневно нарезала букеты. Приблудился щенок, назвали Негодяем в память о прославленном житомирском пуделе.
Об этих голицынских днях рассказывают не только письма Елизаветы Морицовны дочери, но и книжечка «Дом в Голицыне» (1987) Серафимы Ивановны Фонской, многолетнего директора Дома творчества писателей. Дополняет книжечку статья «Куприн в дегте и патоке» (1989)[417] писателя Юрия Дружникова (Альперовича), в которой он использует устные рассказы Фонской.
К приезду Куприных сотрудники готовили торжественную встречу. Пригласили роту солдат из соседней воинской части, чтобы в нужный момент грянуло троекратное «ура». Александр Иванович, услышав «ура», весь подтянулся и радостно крикнул командиру роты:
— Здравия желаю, господин унтер-офицер!
Вышло понятное замешательство. Каким ископаемым динозавром, должно быть, показался Куприн красноармейцам! Ужас какой: господин унтер-офицер. А может, и развеселились.
Позже в поселке все привыкли к странному старику и уже не удивлялись, когда видели, что он стоит на коленях под березками, целует их и плачет. Ребятишки из школы по соседству заходили к нему во двор с небольшим садом посмотреть на аттракцион: кошка Ю-ю умела прямо с земли запрыгивать ему на плечо, несмотря даже на ее деликатное положение; Ю-ю вот-вот должна была разродиться. Все просили котят. Еще бы, кошка Куприна, да еще из Парижа! К концу 1930-х годов он уже казался недосягаемым, Марс.
Где-то там, на Марсе, все еще оставалась Ксения. Каждый день Александр Иванович спрашивал жену, где же она, и с нетерпением ждал момента, когда они пойдут к почтовому ящику опускать дочке письмо. Елизавета Морицовна что-то сочиняла и для него, и, надо полагать, для ответственных товарищей. Между тем с ней связались сотрудники «Ленфильма» и сообщили, что запускают фильм по повести «Поединок» и оставляют в нем роль для Ксении Александровны. В письмах она умоляла дочку поторопиться с приездом.
Опять «Поединок»! Вот уж действительно купринское проклятие: повесть снова втягивала его в большую политику. В то время в Испании шла гражданская война, в которой СССР поддерживал Народный фронт, а белая эмиграция — генерала Франко; РОВС отправлял в Испанию добровольцев. Разоблачительная кинокартина о царских офицерах, получившая рабочее название «Господа офицеры», была очень своевременна. Съемки поручили Первой киномастерской Сергея Юткевича, сценаристом и режиссером назначили Эраста Гарина и его же утвердили на роль Ромашова. В то время Гарин еще не стал ни лауреатом Сталинской премии, ни народным артистом СССР, ни королем из шварцевской «Золушки», пока он был любимым учеником Мейерхольда, над которым как раз начинали сгущаться тучи. А тут еще такой скользкий материал... «Он побаивается этой работы и не хочет ее, но студия заставляет», — записал в дневнике о Гарине киносценарист Гладков, с которым тот поделился тревогой.
414
Там же.
77*
«Свободная трибуна в эмиграции» (1935–1939) — периодические собрания, на которых обсуждались политические и общественные темы. Основатель и председатель — ротмистр Александр Николаевич Баранов (?–1950). Деятельность «Свободной трибуны» освещалась газетой «Возрождение».
78*
Вероятно, Александр Никанорович Андреев, полковник артиллерии.
415
Т. А. Свободная трибуна // Возрождение [Париж]. 1937. 11 июня. № 4082.
416
Из беседы с А. И. Куприным // Литературная газета [Москва]. 1937. 15 июня. № 32(668).
417
Дружников Юрий. Куприн в дегте и патоке // Новое русское слово [Нью-Йорк]. 1989. 24 февраля.