Страница 81 из 94
Прошло не так много времени, и «русский Париж» уже ходил в синема «на Кису Куприну». Картины с ее участием появлялись у Л’Эрбье почти ежегодно. Лицо Кисы Куприной сияло с обложек и рекламных проспектов. И в конце концов наступил момент, о котором вспоминала сама Киса. Однажды Александр Иванович пожаловался: русский таксист, услышав его фамилию, спросил: «Вы не отец ли знаменитой Кисы Куприной?» Он стал всего лишь отцом знаменитой дочери.
Ксенией были очарованы не только зрители, но и служащие советской миссии, располагавшейся на рю Гренель, когда в один прекрасный день «звезда» явилась к ним.
Глава девятая.
«КРЕМЛЕВСКОЕ ДЕЛО»-2
Мамочка, как жизнь хороша! Ведь мы на Родине? Скажи, скажи, кругом — русские? Как это хорошо!
Когда-то, пытаясь получить разрешение на издание газеты «Земля», Куприн по своему почину ввязался в «кремлевское дело». Теперь, на старости лет, его вовлекли в «кремлевское дело» близкие: речь шла о получении согласия Сталина и членов Политбюро ЦК ВКП(б) на возвращение писателя в СССР.
Обстоятельства этой «операции» теперь уже не тайна, точнее, не все — тайна. Некоторые документы, раскрывающие детали переговоров, опубликованы. Однако это вершина айсберга, глубинные же смыслы скрыты, как говорится, в толще времени. Станут ли они доступны? Наверное, не скоро. Не скоро утихнут споры о том, понимал ли Куприн, что происходит? Какую роль сыграла во всем этом Ксения Куприна? Говорил ли Александр Иванович хоть фразу из того, что ему приписывали советские газеты?..
Несомненно одно: своим отъездом на Родину Куприн напоследок так хлопнул дверью, что вздрогнула вся русская эмиграция. Он снова стал возмутителем спокойствия.
Спецоперация
«Для эмигрантов в ту пору советское посольство было опутано какой-то тайной, легендой, — вспоминала Ксения Куприна. — Некоторые шоферы такси, бывшие белые офицеры, боялись проезжать по улице Гренель... говорили, что, дескать, их могут похитить, говорили также, что французская полиция фотографирует каждого, кто входит в посольство, и потом этот эмигрант уже на учете, за ним следят, он подвергается преследованиям, иногда и высылке». Подробности отъезда отца из Парижа были изложены его дочерью в мемуарах более чем через 20 лет после событий и при публикации прошли советскую цензуру. Можно ли ее воспоминания считать в строгом смысле документом — вопрос, но других источников нет.
Ксения утверждала, что советская власть первой протянула руку ее отцу. На его имя пришло приглашение в посольство на рю Гренель от Владимира Петровича Потемкина, советского посла. Елизавета Морицовна перепугалась, Куприну стало плохо, поэтому Ксения сама отправилась в посольство на разведку. Выходит, она не боялась французской полиции. Странно: ее карьера в кино была в самом расцвете.
В посольстве Ксения Александровна встретила самый любезный прием. Потемкин, умница, интеллигент, человек одного поколения с Куприным, прекрасно понимал значение этого писателя, хотел пообщаться с ним лично. Потом присылал за ее родителями посольскую машину: «Эти визиты несколько раз повторялись и происходили всегда в очень теплой обстановке». Отец переживал только из-за того, разрешат ли взять с собой кошечку Ю-ю.
Как было на самом деле? Тэффи, к примеру, утверждала, что хлопотать туда ходила Елизавета Морицовна, что из посольства приезжал человек к Куприну домой, все сразу понял и доложил наверх.
Необходимо объяснить, в каком состоянии находился к этому времени наш герой. В очередной раз всмотримся в фотографии. 1936 год. Лунно-седой, сгорбленный, сильно исхудавший старик в очках сидит на фоне книжных полок. Выражение лица страдальческое. Снимок сделан на рю Эдмон Роже, в помещении «Библиотеки А. И. Куприна».
Куприны жили напротив библиотеки. Жили бедно и одиноко. На правах самого родного человека бывала у них Мария Ивановна Гликберг, вдова Саши Черного. Зиму она проводила в Париже, на лето уезжала в Ла Фавьер, к могиле мужа. Привыкшая заботиться о своем Саше, теперь она опекала его тезку, Александра Куприна, и ее помощь была для Елизаветы Морицовны бесценной. Совсем недавно в нашем распоряжении оказались уникальные документы — письма соседки Марии Ивановны по Ла Фавьеру, Аполлинарии Алексеевны Швецовой. Впервые приведем ее свидетельство: «...Машу, русскую дворянку, все считали за еврейку: расчетливая, деловая, практичная, с холодным рассудком серьезная учительница. Очень скрытная... Дипломат хороший... Со всеми в ладах, со всеми согласна, редко говорит свое мнение»[390]. Та же Швецова рассказывала, что Мария Ивановна и в 80 лет могла «хлопнуть» стаканчик коньяку и продолжать свой путь «твердым маршем Суворова»: «И голова не болит, и сердце бьется. Удивительная женщина!»[391] Предположим, что она составляла Куприну компанию в застольях, в чем никогда не была замечена Елизавета Морицовна.
Из друзей рядом с Александром Ивановичем дольше всех оставался Борис Лазаревский. Иногда они гурманили, готовили что-нибудь этакое, пели украинские песни... В сентябре 1936 года Лазаревский умер в метро; его запись в дневнике оказалась провидческой: Куприн его пережил. Изредка появлялся у Куприных Николай Рощин, который так вспоминал последнюю встречу:
«Елизавета Морицовна крикнула:
— Папочка (семейное имя Александра Ивановича), Рощин пришел.
Он как-то завозился, тяжело пытаясь подняться, потом неожиданно громко и резко, болезненно, голосом слепого, сказал:
— Какой Рощин? Это мой Рощин?
Мне стало до невыносимости тяжело. Я подошел, поздоровался. Александра Ивановича пересадили в кресло, в угол, дали ему стакан “питья” — воду, слегка подкрашенную вином. Он оживился, минут пять говорил о том, что непременно напишет еще один хороший рассказ, расспрашивал об общих друзьях. Потом как-то по-младенчески присмирел, затих и все с тревогой спрашивал о какой-то кошечке, все просил жену пойти посмотреть, не ушла ли кошечка. У меня больно, пронзительно сжалось сердце. Я попрощался и ушел — не зная, что вижу его в последний раз»[392].
Подобных свидетельств немало. Если их обобщить, получается, увы, что к тому времени Куприн был почти ослепшим, впавшим в детство стариком. «Я встретил его в последний раз в Париже... — рассказывал Вадим Андреев, сын Леонида Андреева. — Он шел мне навстречу по улице — больной, небрежно и бедно одетый, по-стариковски шаркая ногами в каких-то домашних шлепанцах. Он посмотрел на меня, стараясь припомнить, кто перед ним. Но не смог. Я напомнил. “Да-да, — как-то жалко улыбнувшись, ответил он. — Не найдется ли у вас пяти франков?”»[393].
Чаще его водила прогуляться Елизавета Морицовна. Тэффи вспоминала:
«Как-то я встретила их на улице.
— Здравствуйте, Александр Иванович.
Он смотрит как-то смущенно в сторону.
Елизавета Маврикиевна сказала:
— Папочка, это Надежда Александровна. Поздоровайся, протяни руку.
Он подал мне руку.
— Ну вот, папочка, — сказала Елизавета Маврикиевна, — ты поздоровался. Теперь можешь опустить руку»[394].
Однако главное в истории возвращения Куприна на Родину до сих пор ускользало. Лишь относительно недавно стали известны воспоминания Петра Пильского, бывшего верного манычара, жившего в эмиграции в Риге. Петр Моисеевич печалился, что в 1936–1937 годах их переписка с Куприным стала совсем вялой, потом пошли письма, написанные рукой Елизаветы Морицовны и ею же подписанные «А. Куприн». Чаще Пильский узнавал о Куприне уже от других и однажды услышал от Шмелева рассказ о том, как Александр Иванович чуть не умер, будучи у него в гостях. Сидел себе, участвовал в общей беседе, вдруг побледнел, голова упала на грудь, на лбу выступили крупные капли пота. Шмелев и Елизавета Морицовна бросились искать пульс. Шмелев дал ему лавровишневых капель, потом наудачу влил в рот рюмку рома. Александр Иванович очнулся, попытался обратить все в шутку. «А вкусный ром, — прошептал он, — нельзя ли еще?»
390
Письмо А. А. Швецовой к Г. Д. Гребенщикову. Октябрь 1950 года // Immigration History Research Center, College of Liberal Arts, University of Mi
391
Письмо А. А. Швецовой к Г. Д. Гребенщикову от 4 июля 1950 года // Immigration History Research Center, College of Liberal Arts, University of Mi
392
Рощин Н. Мой Куприн // Возрождение [Париж]. 1938. 23 сентября.
393
Цит. по: Комментарии (Сост. Л. И. Давыдова) // Куприна-Иорданская М. К. Годы молодости. М.: Художественная литература, 1966.
394
Тэффи. Моя летопись. М.: Вагриус, 2004.