Детство Сашки

Или можно было в лапту поиграть. Или в чижа… В хорошую погоду. А в плохую — только в подъезде, хихикая и уворачиваясь от протянутых рук водящего.

Сашка замер, пригнув голову к груди, упершись ногами в стенку и повиснув на руках. Двое прорвались мимо водящего, пока тот ощупывал перила. Но тот как будто знал, что тут еще кто-то есть. Вот его руки спускаются все ниже и ниже по крашенным зеленой краской прутьям перил, они касаются Сашкиных пальцев, и тот не выдерживает, отпускает руки, летит вниз, продолжая смотреть на водящего.

— Уй, блин! — шепотом, сквозь перехваченное дыхание и внезапные слезы на глазах.

Как же больно-то! Он промахнулся и упал коленями прямо на угол ступеньки.

— Уй-ё-о-о-о, — шепотом стонал Сашка, ковыляя в сторону, чтобы не попасться.

— Ребя, все, я не играю! — уже громко, чтобы все было по-честному.

У него даже голова заболела от боли.

Вообще-то боли он не очень боится.

Сколько раз было летом, что с разбегу, споткнувшись, пролетишь коленями и ладонями по асфальту так, что потом пару недель весь в болячках ходишь, отрывая их понемногу. Или еще было, пошли купаться на Каму, а когда Сашка спускался к воде, то поскользнулся на обросшем зелеными водорослями камне, и резко, с шумом и брызгами, провалился по пояс — и прямо на расплетенный конец стального троса ногой. О-о-о-о… То еще удовольствие. Проволока чуть не насквозь проткнула ногу. Когда Сашка вылезал, руками отдирая от себя тот кусок троса, проволока аж скрипела, сопротивляясь. Хорошо, она не ржавая была. Так он хромал всего неделю. Родители даже не узнали. И только теперь если посмотреть на ногу снизу, то на самой подошве, на подъеме этом между пальцами и пяткой, прямо посередине, осталась черная точка в том месте, куда вошла проволока.

Сашка отошел к батарее, прислонился к ней, отдышался, вытер шапкой навернувшиеся слезы. Летом он читал Фенимора Купера, толстые зеленые тома которого стояли в шкафу в большой комнате. И потом решил, что надо вести себя, как настоящие делавары, как Быстроногий Олень среди ирокезов. Надо всегда держать неподвижным лицо, и еще надо не кричать и не плакать, когда больно.

— Ф-ф-фу-у-у-у…, - выдохнул он.

Вроде, полегчало. Правая нога уже не болела. Зато левая продолжала ныть, а если наступить на нее, то все время почему-то так распрямлялась, что аж сгибалась в другую сторону.

— Ребят, я пойду на улицу, — крикнул Сашка и пошел в мороз и метель.

Уж слишком стало вдруг жарко — аж круги перед глазами от жары.

С ним никто не пошел, потому что все играли. Если бы он упал и лежал, или если бы у него лилась кровь, тогда они бы ему помогли, конечно. Вон, когда играли в войнушку и сшибали камнями с деревьев засевших там снайперов, одному попали прямо по голове, и так сильно кровь пошла. Они же не бросили его, а довели до дома, и даже признались родителям, что кидали камни, что виноваты, да. А Сашка сейчас шел сам, крови не было, помощь не требовалась.

Еще с час примерно он походил по улице, глубоко дыша носом, перебарывая накатывающую иногда дурноту. А когда стало совсем темно, пошел домой. К ним в гости приехал дедушка из Волгограда, с Городища, и сегодня был праздничный ужин. Мама даже сделала пирог с рыбой и рисом, как все любили. И еще один пирог — сладкий. Это уже к чаю.

Сашка медленно переоделся в комнате, кинув гуляльные штаны на батарею. Когда раздевался, посмотрел на ноги. На правой расплывался синяк пониже коленки, на левой вся коленка была синяя и горячая. Но трогать ее было не больно, а к ноющей постоянной боли он уже как-то притерпелся. Только голос чуть похрипывал в разговоре, да совершенно не хотелось есть. Даже один кусок пирога он не смог осилить.

Сесть-то Сашка за стол — сел, а вот встать после ужина — никак. Нога, которую он с трудом согнул, теперь не разгибалась. Со скрипом, с сжатыми челюстями, еле-еле, он доковылял до своей кровати и упал в нее. Хорошо еще, что сегодня была суббота, и завтра в школу не идти, а значит не надо делать домашнее задание.

Он все пытался заснуть, но никак не выходило. Ногу дергало. Боль, к которой он притерпелся на ходу, теперь сверлила его колено. Колену было больно и жарко в любом положении. Под одеялом пробил сразу пот. Сашка скинул одеяло, но тогда сразу начался озноб, его затрясло.

Еще час или два он честно пытался заснуть, но нога не давала. Тогда он начал стонать. Когда стонешь — легче. Боль как будто уходит со стоном куда-то в сторону. Но от стонов проснулся младший брат и тут же кинулся за матерью:

— Там Сашка чего-то стонет!

Ну, всё. Попался…

— Что с тобой?

— Да так, ногу ушиб…

Откинули одеяло, а нога уже — как подушка. Толстое мягкое горячее колено с синими разводами.

— Скорую! Срочно!

…

Брюки на такую ногу просто не натянулись, и в машине «Скорой помощи» Сашка ехал, завернувшись в одеяло.

Их с мамой сразу провели в рентген, а там стояла строгая тетка в белом халате, которая закричала, что согнутую ногу смотреть нельзя, на согнутой — ничего не видно. А у Сашки после ужина она так и оставалась согнутой, и никак не мог он ее разогнуть. Ну, просто не разгибалась, как будто уперлось что-то внутри.

Сашку положили на холодную каталку, а потом здоровенный мужик с волосатыми руками, пощупав немного, нажал сверху так, что нога даже хрустнула слегка, а у Сашки его карие глаза вдруг стали синими, и поползла слезинка, хотя он даже и не почувствовал почти ничего.

А его сразу из рентгенкабинета потащили-покатили быстро-быстро в процедурную, делать гипс, потому что все-таки перелом, а даже и не трещина. Два доктора стояли со свежими влажными снимками, смотрели на них, подняв вверх, к свету, тыкали пальцем, говорили о коленной чашечке. Пока шли разговоры, к Сашке подошел тот здоровый и сказал:

— А сейчас придется потерпеть.

Потом отошел к столику, позвенел там чем-то железным, и вернулся с огромным шприцем в руках.

— Ну, брат, сам понимаешь, так в гипс нельзя, — бормотал он низким голосом, ощупывая колено-подушку, и вдруг как воткнет иголку прямо в колено. Сашка дернулся было, но оказалось совсем не больно. Поршень пошел назад, и весь огромный, как в «Кавказской пленнице», шприц оказался заполнен какой-то черно-красной мутной жидкостью. А потом поршень пошел вперед, и из шприца в подставленный тазик потекло все это. Прямо как из насоса.

Летом здорово было играть, когда пройдет дождь, и лужи кругом, но уже тепло. Тогда можно достать велосипедный насос, открутить от него шланг, и бегать, брызгаться теплой летней «лужевой» водой, набирая ее из лужи, как шприцем, а потом выталкивая поршнем обратно.

Как-то вдруг сразу нога опять стала похожа на ногу. Только кожа пошла складочками-морщинками. И тут стало так больно, так больно, что он не выдержал и схватил за руку этого мужика.

— Что, больно? Это хорошо, — так же негромко басом приговаривал тот. — Это значит, что вычистили мы с тобой все. Это значит, гипсовать можно.

Он еще придавил ногу к столу, а потом стал быстро и умело оборачивать ее белыми мокрыми бинтами, разглаживая руками. И вся нога до середины бедра оказалась как бы в мокром толстом белом валенке. Только пальцы торчали наружу.

Сашку переложили на каталку. Он и так был в одних трусах и майке, поэтому ему дали только больничный халат. На выезде из процедурной стояла мама, прижимая к груди сверток с одеялом:

— Ну, что, доктор?

— Завтра, мамаша, все завтра. У парня перелом, сейчас его в травму определят, а все разговоры — завтра.

И укатили Сашку в травму.

Он больницы не боялся. Больница — дом родной. Печенкой он болел, еще чем-то болел, воспалением легких болел, потом опять печенкой болел. В школе учительница говорила, что в Перми каждый второй — печеночник из-за воды. Вот Сашка и прижился в больнице, чуть не каждый год там бывал. Правда, это было давно. С тех пор их поселок разросся, детское отделение перевели на левый берег, и теперь тут лежали только взрослые. Но «травма», говорили, для всех одна.