Детство Сашки

На проходной стоял большой охранник в форме и с наганом в кобуре. Сашка уже знал, что бывают наганы, а бывают пистолеты. Мальчишки быстро это узнают и редко когда путают. Охранник проверил пропуск у мамы, а потом наклонился и внимательно посмотрел на Сашку:

— А вы куда, молодой человек?

— Я с мамой!

— Он со мной, со мной, мне разрешили, — заторопилась извиняться мама.

— Какая молодая мама такого большого молодого человека, — ухмыльнулся охранник, нажал педаль и показал рукой — проходите.

Прямо за вертушкой надо было свернуть направо и опять идти вниз. Но вниз было идти легко, вниз можно прыгать. Потом они почти пробежали по длинному коридору, с одной стороны которого были двери. Наконец, мама распахнула предпоследнюю дверь и затащила Сашку с собой.

— Уф, — сказала она. — Успела.

И села на стул. А Сашка не сел, потому что его стали звать разные тети то к одному столу, то к другому и угощать конфетами.

— Это Саша? Какой большой! — говорили они.

Конфеты — это было самое интересное. Но потом у всех началась работа. А Сашке было скучно. И тогда его взяли за руку и отвели в местную библиотеку.

— Это Саша? Какой большой! — сказала библиотекарша, но конфету не дала.

Зато она разрешила смотреть книжки. Сашка не умел еще читать. Он на самом деле был еще маленьким. Но картинки смотреть он любил. Он стал открывать книжку за книжкой и тщательно их пролистывать, разыскивая картинки. Но почему-то во всех книжках была только одна картинка — в самом начале. Сашке опять стало скучно, и он стал кукситься. Но тогда библиотекарша пошла, и сама сняла с полки очень большую книгу. Эту книгу Сашка, может, даже и не поднял бы. Книгу положили на стол и раскрыли, и Сашка стал искать картинки. А в этой книге картинки были на всех страницах. И ему хватило одной книги как раз до обеда.

С обеда маму отпустили домой, потому что у нее — «обстоятельства». И они с Сашкой медленно-медленно пошли домой. Сашка вертел головой и все рассматривал. Иногда он останавливался, а мама терпеливо ждала. Мама не знала, что он не просто так интересуется, а очень устал. Вверх по лестнице было идти тяжело-тяжело. Поэтому, когда дошли до дома, он быстро съел суп и тут же лег спать.

Назавтра его оставили дома с тетей Нюрой, и они ходили гулять, и он рассказывал всем, как ходил с мамой на работу и помогал библиотекарше, и там очень много книг, и все дарили конфеты — во сколько!

Не страшно

Нет, страшно бывало все равно.

Особенно ночью, когда нет никого, а под кроватью, кажется, сидит кто-то черный и только ждет, чтобы ты спустил вниз руку или ногу. Тогда бывает страшно. Или если уже темно, а надо зайти в комнату и включить свет. И тут тоже бывает страшновато. До мурашек холодных по всей спине, до пота. Но это все в темноте или когда один. А если в ту же комнату зайти с братом, то даже смешно на него смотреть — он так боится! И если с родителями… С ними ничего не страшно, но они же большие. И еще не страшно почти, когда на свету и с друзьями.

Когда Сашка с Васькой залезли на самую высокую деревянную лестницу, а потом стали ее раскачивать — было совсем не страшно. Обидно было, когда ругали и когда наказывали, но только не страшно. И с качелей железных прыгать — не страшно. Надо раскачаться сильно-сильно, упираясь ногами в край сидения. Можно так сильно, что даже почти вниз головой получаешься. А потом, когда поднимаешься верх, надо оторвать руки и сильно оттолкнуться. И тогда летишь далеко-далеко. Главное — не упасть сразу. Потому что, если сразу близко упадешь, тогда качели, возвращаясь, могут по спине съездить. Или даже по голове. И тогда останешься дураком до конца жизни. В Сашкином дворе жил дурак. Он был большой, почти как папа. Толстый. И всегда улыбался. А разговаривать не умел, но пытался, и приставал, если его не погнать. А погонишь — обижался и убегал домой.

Еще не страшно было совсем смотреть вниз. То есть, сначала-то было немного страшно, но когда Васька первым залез, а потом спросил сверху:

— Ты, что, забоялся, что ли?

…Ну? Тут бояться сразу и перестал.

Сашка тоже залез наверх. На самый верх забора, который был вокруг всего детского сада. Забор у них был из бетонных плит, сплошной. Наверху было просторно и ветрено. И еще забор сверху казался очень узким. То есть плита бетонная была такая тонкая, что только ногу поставишь, а она даже слегка выпирает справа и слева.

— Пошли! — сказал Васька.

И они пошли. Они решили обойти вокруг всего детского сада по забору, не спускаясь, по-честному. Спуститься придется все равно там, где ворота и где машины заезжают, но это будет тоже по-честному. По воротам просто не пройти, они с острыми железяками вверх. А пройти по всему забору было надо… Ну, потому что надо. Вот надо — и все. Они тогда первые так сделали, а потом-то все так стали залазить и ходить друг за другом, цепочкой, ставя аккуратно ноги одну за другой и слегка расставив руки в стороны. А Светка — у нее ноги совсем маленькие — даже бегала по верху.

И никто не боялся совсем.

…И кровь — совсем не страшно. Летом с разбегу если нога подвернется, и как полетишь вперед, закрывая глаза, выставив руки, а потом и колени, и локти, и ладони — все в коросте и болячках. И не страшно ничуть. Даже когда бутылкой порежешься на пляже, и кровь сильно идет. Это больно, но не страшно. Только девчонки боятся крови. А у пацанов у всех на коленях короста. И ее можно отколупывать с краю, где она уже загибается, а под ней розовая кожа. И если уже загорел, то потом как шрамы до следующего загара остаются. Белые такие отметины.

Летом кровь сразу становится черной, когда капает на землю или на асфальт. А зимой она долго держит цвет. Прямо как гуашевые краски. В самый мороз перед садом стали делать большую фигуру Деда-Мороза и Снегурочку. Все из снега. А то, что мороз — даже здорово. Крепче. Чтобы снег клеился, чтобы можно было лепить, из кухни таскали ведрами теплую воду. Можно было и холодную, но тогда замерзали руки у воспитательниц, и работа тормозилась. А так они после завтрака начали, и все им носили снег на санках и лопатками, а к вечеру совсем закончили, даже покрасили. Красили гуашевыми красками, разводя их тоже теплой водой, в потом делали красный нос, синюю шубу, черные глаза делали. И когда уже закончили, и все ведра унесли, и все ушли на ужин, то вокруг ярких снеговиков остались пятна краски — до самой весны.

Вот и кровь зимой тоже остается красной долго-долго.

Сашка зажимал нос шарфом, но кровь лилась и лилась, шарф был уже весь промокший, и капало на снег. Просто он стоял тогда возле простейших детских качелек, ну, когда просто длинная доска на упоре и надо с двух сторон садиться и отталкиваться от земли. Вот Сашка стоял, а Васька подбежал и прыгнул на другой конец. И Сашке концом доски прямо по носу.

И вовсе не страшно. Больно сначала до слез. Как вспышка в голове. А потом просто обидно, потому что весь шарф промок и левый рукав, которым он подтирал под носом — тоже в крови. А значит, гулять больше нельзя, и придется идти домой. А там мама будет ругаться и спрашивать, как и что произошло. Как будто главное не в том, что кровь не останавливается, а в том — кто разбил нос. Да какая разница?

А девчонки испугались крови Девчонки крови боятся.

Сашка брел домой, шмыгая носом, придерживая под ноздрями шарф, уже весь жесткий и липкий, а кровь все не останавливалась и не останавливалась.

И все равно не страшно.

Переезд

Сашка ходил и прощался со всеми. Он постучал к соседке тете Нюре и сказал ей солидно:

— До свидания.

— Уезжаете, — вздохнула тетя Нюра, которая иногда сидела с Сашкой, когда садик был закрыт или, когда он болел.

— Переезжаем, — вздохнул Сашка.

Им дали новую квартиру. Свою, двухкомнатную. Сашка там еще не был, но знал, что в одной комнате будет жить он. Один в комнате. Но это только пока брат не родится. Вот тогда они будут жить вдвоем, как братья.