Страница 17 из 64
Завтра я присоединю его к напечатанному отчету о своих находках, пошлю один экземпляр Таше, другой — Доновану. Конец истории.
Я забрала свою машину с запрещенного для стоянки места, уведомления о штрафе не было.
Поехала домой, в целом, довольная жизнью.
В этот вечер Диц приготовил ужин, полную сковородку жареной картошки с луком и сосисками, со щедрой дозой чеснока и красного перца, в сопровождении коричневой зернистой горчицы, воспламеняющей язык. Только два утвержденных холостяка могли есть такую еду и воображать, что она является каким-то образом питательной.
Я взяла на себя процесс уборки, вымыла тарелки, стаканы, отскребла сковородку, пока Диц читал вечернюю газету. Это то, что делает каждый вечер каждая пара? Из моих двух браков я наиболее четко помню только драму и страдания, а не каждодневную рутину. Это было слишком по-домашнему… не неприятно, но странно для кого-то, кто не привык к компании.
В восемь часов мы пошли к Рози и устроились в кабинке в задней части зала. Ресторанчик «У Рози» плохо освещен, скромное заведение по соседству, существующее двадцать пять лет, зажатое между прачечной и ремонтной мастерской. Столики куплены в магазине дешевых товаров, стенки кабинок сделаны из простой фанеры, потемневшие от пятен, покрытые грубыми надписями и отколовшимися щепками. Очень безответственно пытаться проскользнуть вдоль сидения, если вы не привиты от столбняка. С годами количество курильщиков в Калифорнии заметно уменьшилось, так что качество воздуха улучшилось, в то время, как клиентура — не особенно. Раньше «У Рози» был прибежищем местных пьяниц, которые любили начать пораньше и оставались до закрытия. Сейчас таверна стала популярна у разных любительских спортивных команд, которые собирались после каждой большой игры, наполняя воздух громкими разговорами, резким смехом и топотом.
Бывшие завсегдатаи, мутноглазые алконавты, переместились в другие места. Я даже немного скучаю по их невнятным разговорам, которые никогда не мешали.
Рози в этот вечер, видимо, отсутствовала, и бармена я видела впервые. Диц выпил пару кружек пива, а я — пару стаканов лучшего у Рози шардонне, невероятной кислятины, которую она, наверное, закупала бочками. Я добровольно признаюсь, что это алкоголь навлек на меня неприятности в тот вечер. Я чувствовала себя расслабленно и мягко, менее подавленно, чем обычно, что значит — готова раскрыть свой рот. Роберт Диц начинал выглядеть хорошо для меня, и я не была уверена, что чувствую по этому поводу. В тени его лицо казалось высеченным из камня, его взгляд неутомимо пересекал помещение, пока мы болтали ни о чем. Между делом, я рассказала ему о свадьбе Вильяма и Рози и о моих приключениях в дороге, а он мне поведал о своей жизни в Германии. Вместе с удовольствием я испытывала легкую тоску, так похожую на лихорадку, что я подумала, не подхватила ли грипп. Меня зазнобило, и Диц это заметил.
— С тобой все в порядке?
Я протянула руку через стол и он накрыл ее своей, переплетя наши пальцы.
— Что мы делаем? — спросила я.
— Хороший вопрос. Почему бы нам не поговорить об этом? Ты первая.
Я засмеялась, но предмет, на самом деле, не был смешным, и мы оба знали это.
— Зачем тебе было нужно вернуться и все взбудоражить? Мне прекрасно жилось.
— Что я взбудоражил? Мы ничего не делали. Поужинали. Выпили. Я спал внизу. Ты спала наверху. У меня так болит колено, что ты находишься в полной безопасности от нежелательных приставаний. Я бы не смог подняться по лестнице, даже если бы моя жизнь зависела от этого.
— Это хорошие новости или плохие?
— Не знаю. Ты мне скажи.
— Я не хочу привыкать к тебе.
— Множество женщин не могли привыкнуть ко мне. Ты одна из немногих, кто кажется отдаленно заинтересованной, — сказал он, слегка улыбаясь.
Вот слово мудрости: в середине нежного разговора с одной женщиной не упоминай другую, тем более, во множественном числе. Это плохая тактика. Когда он это сказал, я вдруг представила себя в очереди из женщин, причем я стояла довольно далеко от ее начала. Почувствовала, как моя улыбка растаяла, и я отступила в молчание, как черепаха при виде собаки.
Его взгляд стал осторожным.
— Что не так?
— Ничего. Все в порядке. Почему ты думаешь, что что-то не так?
— Давай не будем пререкаться. Тебе определенно есть, что сказать, так почему бы не сказать это.
— Я не хочу. Это не имеет значения.
— Кинси.
— Что?
— Давай. Просто скажи это. За честность никто не наказывает.
— Я не знаю, как сказать. Ты здесь на четыре дня, и что я должна с этим делать? Мне не нравится, когда от меня уходят. Это история моей жизни. Зачем запутываться, если это значит, что я останусь с вырванным сердцем?
Он поднял брови.
— Не знаю, что тебе сказать. Я не могу обещать остаться. Я никогда не оставался в одном месте дольше, чем на шесть месяцев. Почему мы не можем жить настоящим? Почему ко всему должна быть прикреплена гарантия?
— Я не говорю о гарантиях.
— Думаю, что говоришь. Ты хочешь залог на будущее, когда знаешь не больше моего, что случится в дальнейшем.
— Ну, это правда, я с этим не спорю. Я только говорю, что не хочу быть в отношениях, которые то начинаются, то заканчиваются.
— Не буду врать. Я не могу притворяться, что останусь, когда знаю, что нет. Чего в этом может быть хорошего?
Я чувствовала, как мое отчаяние растет.
— Я не хочу, чтобы ты притворялся, и я не прошу ничего обещать. Я просто пытаюсь быть честной.
— Насчет чего?
— Насчет всего. Люди отвергали меня всю мою жизнь. Иногда это была смерть, иногда меня бросали, лгали, предавали. Все, что хочешь. Я испытала каждую форму эмоционального предательства. Подумаешь, большое дело. Каждый страдает от чего-то в жизни, ну и что?
Я не сижу и не жалуюсь, но надо быть дурой, чтобы снова вляпаться в это дерьмо.
— Я понимаю. Я слышу тебя и, поверь, не хочу причинять тебе боль. Это не из-за тебя, а из-за меня. Я — беспокойный по натуре. Я ненавижу чувствовать себя в западне. Такой я есть.
Запри меня, и я разнесу все в клочки, чтобы освободиться. Мои родители были номадами. Мы были всегда в движении, всегда в дороге. Для меня находиться в одном месте — угнетающе.
Это хуже смерти. Когда я рос, если мы задерживались в одном городе, это всегда кончалось плохо для моего старика. Он оказывался в тюрьме, или в больнице, или в вытрезвителе.
В любой школе, где я учился, я был новичком, и мне приходилось драться, только для того, чтобы выжить. Для меня было счастливейшим днем, когда мы снова пускались в путь.
— Наконец-то на свободе.
— Правильно. Это не значит, что я не хотел бы остаться. Я просто на это не способен.
— Ну да. «Неспособен». Это все объясняет. Ты прощен.
— Не надо обижаться. Ты знаешь, что я имел в виду. Боже милосердный, я вовсе не горжусь собой. Мне не доставляет удовольствия факт, что я — катящийся камень. Я просто не хочу обманывать себя и тебя — тоже.
— Спасибо. Замечательно. А сейчас, я уверена, ты найдешь, как развлечься.
Он нахмурился.
— А это к чему?
— Это безнадежно. Не знаю, зачем мы тратим время. Ты обречен бродяжничать, я пустила корни на месте. Ты не можешь остаться, я не могу уехать, потому что мне здесь нравится.
Это для тебя непродолжительный эпизод, раз в два года, и я участвую только на это время, и это означает, что я, наверное, проклята на всю жизнь связываться с такими мужиками, как ты.
— С мужиками, как я? Мило. Что это значит?
— То и значит. С эмоциональной клаустрофобией. Ты — типичный случай. Пока меня привлекают такие мужики, я могу обходить свои… — Я остановилась, чувствуя себя, как пес из мультика, которого занесло на полу.
— Твои что?
— Не твое дело. Давай закончим разговор. Не надо было мне открывать рот. Получается, что я хнычу, а мне совсем этого не хотелось.
— Ты всегда переживаешь, что кто-то подумает, что ты хнычешь. Кому какое дело? Хнычь на здоровье.