Страница 2 из 16
– Чин-то за усердие в карьере дают, – отвечал он жене, – а научные звания за разум присваивают. Татищев уже хлопотал перед академией, дабы она меня почтила вниманием, да разве в науку пробьешься? Все шестки да насесты иноземцы столь плотно обсели, что любого русского заклевать готовы…
К управлению краем пришел Иван Иванович Неплюев, образованнейший человек, при нем завелись в степях школы для русских, башкиров и киргизов, задымились в березовых рощах заводы. Оренбург дал стране первые медь и железо.
Иван Иванович уважал Петра Ивановича:
– Сколь потомков-то нарожала тебе Анисья?
– Десять. Одиннадцатого во чреве носит.
– А чего земли и чина не просишь?..
Рычков стал коллежским советником, обретя по чину дворянство. Неплюев выделил ему под Бугульмой хорошие земли, чтобы усадьбу завел и жил, как помещик. Но Анисье Прокофьевне уже не нужны были ни чин его, ни шпага, ни усадьба:
– Помираю, Петруша, – позвала она его средь ночи. – От одиннадцатого помираю… живи один. За ласку да приветы спасибо, родненький мой. Но завещаю тебе – женись сразу же, ибо без жены заботливой детишек тебе не поднять…
Петр Иванович свое отгоревал, а весною 1742 года ввел в свой дом Елену Денисьевну Чирикову.
– Охти мне! – сказала молодая, присев от смеха, когда увидела великий приплод от первой жены Рычакова. – Ништо, – не испугалась она, – со всеми управлюсь, да и своих детишек, даст Бог, добавлю дому Рычковых не меньше…
От второй жены Петр Иванович имел еще девять отпрысков, услаждая себя приятною мыслью, что после него Рычковым на Руси жить предстоит долго-долго. А там, где выросла его усадьба, вскорости возникло новое оживленное село – Спасское, закрутились крылья мельниц, перемалывая сытное зерно, с громадной пасеки доносилось тягучее жужжание пчелиных роев: мед жители Спасского измеряли не ведрами, а бочками.
По субботам Рычков устраивал детворе «посеканции»:
– По мне, так будьте вы хоть кривыми и косыми, но только б разумными чадами, и от просвещения не отвращайтесь… Всяк от мала до велика обязан утруждаться науками на общее благо, дабы стать полезными слугами отечеству!
Это ничего, что он детишек своих розгами взбадривал: такова уж эпоха «просвещенного абсолютизма»…
Сам же глава семейства неустанно работал, трудясь над «Оренбургской топографией». Академия наук не спешила его печатать, четыре года мурыжила рычковские «Разговоры о коммерции», и только в 1755 году, раскрыв «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащих», Петр Иванович увидел свой труд в печати, зато не увидел своего имени. Под статьей стояли два анонима. Рычков огорчился:
– Да не вор же я, чтобы имя свое от людей прятать, будто краденое. Ломоносов-то меня знает! Ныне как раз пришло время отослать ему начало топографии Оренбургской…
«Михаиле Васильевич Ломоносов персонально меня знает, – писал Рычков. – Он, получа первую часть моей «Топографии», письмом своим весьма ее расхвалил; дал мне знать, что она от всего академического собрания апробована; писал, что приятели и неприятели (употребляю точные его слова) согласились, дабы ее напечатать, а карты вырезать на меди…»
Хотя Петр Иванович и жил на отшибе империи, но имя его уже становилось известно в Петербурге. Однако не видать бы ему признания, если бы не помог Ломоносов… В январе 1758 ода в канцелярии Академии наук совещались ученые: как быть с этим неспокойным Рычковым? Тауберт и Штелин полагали, что без знания латыни Рычкову академиком не бывать.
Тогда в спор Ломоносов вступился:
– Мужику скоро полвека стукнет, так не станет же он латынью утруждаться, чтобы рядом с ними штаны протирать! Я полагаю за верное, чтобы академия наша озаботилась для таковых научных старателей, каков есть Рычков, ввести новое научное звание: пусть отныне станутся у нас ЧЛЕНЫ-КОРРЕСПОНДЕНТЫ…
Была резолюция: «И начать сие учреждение принятием в такие корреспонденты, с данием диплома, коллежского советника Рычкова…» Об этом Петра Ивановича и уведомили.
– Виват! – обрадовался он. – Честь-то какова: я первый на Руси человек, что членом-корреспондентом стал…
Весною 1760 года Рычков дописал вторую часть «Топографии Оренбургской» и сразу подал в отставку.
Елена Денисьевна даже руками всплеснула:
– А на что ж мы жить-то в отставке станем, ежели от казны жалованья лишимся? Эвон, ртов-то у нас сколько, и все разинулись, как у галчат: туда только носи да носи.
– Проживем… с имения, – утешил ее Рычков.
Академию наук он оповестил о своем новом адресе: «Село мое, называемое Спасским, на самой московской почтовой дороге между Казанью и Оренбургом, от Бугульмы в 15-ти верстах».
Петр Иванович засургучил письмо в конверте:
– Послужил губернаторам! Теперь наукам слуга я…
«Трудолюбивый и рачительный муж» – именно в таких словах воздал хвалу Рычкову знаменитый просветитель Николай Иванович Новиков. Хотя и принято думать, что нет пророка в отечестве своем, но Петр Иванович стал им: в природе Южного Урала он уже разгадал подспудные богатства, которые со временем станут основой могучей русской промышленности.
Но трудно, даже немыслимо перечислить все то, о чем хлопотал, над чем трудился Петр Иванович! Специально для Ломоносова он написал «О медных рудах и минералах», предвидя развитие цветной металлургии в степях Казахстана; в другой статье «О сбережении и размножении лесов» он, пожалуй, первым на Руси пробил тревогу, доказывая, что лес не все рубить – еще и сажать надобно; Рычков писал «О содержании пчел», заложив первые в стране научные опыты над пчелами, для чего сооружал ульи со стеклянными стенками; Рычков первым в России задумался над трагическим для нас понижением уровня Каспийского моря, что, безусловно, отразится на климате всей нашей страны; словно заглядывая в далекое будущее, Петр Иванович подсказывал нам, своим потомкам, о нефтяных богатствах в бассейне реки Эмбы; наконец, он еще застал на своем веку несметные стада сайгаков, диких лошадей – тарпанов, диких ослов – куланов, он своими глазами наблюдал активную жизнь многих тысяч бобров и выхухолей, жирные белуги и громадные осетры поднимались тогда по Яику вплоть до самого Оренбурга – и Рычков все это видел, заклиная народ беречь природу России, без которой немыслима жизнь русского человека…
Отъезжая в свое имение, Петр Иванович вручил своему управляющему сундучок, наказывая строжайше:
– Ты, Никитушка, охраняй его: здесь все, что нажил, и мы по миру пойдем, ежели сундучка этого лишимся.
– Да я за вас!.. – поклялся Никита. – Жизнь отдам.
Петр Иванович, покончив со службой, перевез из города в усадьбу и свою библиотеку – под 800 томов (а по тем временам такие библиотеки – редкость!). Сельская жизнь радовала его: «Я наслаждаюсь деревенским житием, – писал он на покое. – Домашняя моя экономия дает мне столько же упражнения, как и канцелярия, но беспокойства здесь такого, как в городе, не вижу…» Правда, спокойствия тоже не было: в своем же имении, буквально у себя под ногами, Рычков сыскал залежи меди, и скоро в его Спасском заработал медеплавильный заводик. Хлопот полон рот, а прибыли никакой.
– Да брось ты медью-то баловаться, – говорила жена, снова беременная. – Лучше бы винокурением обогащался…
Была ночь на 5 декабря 1761 года, когда в усадьбе вдруг начался пожар. Пламя охватило весь дом. Через разбитые фрамуги окон выбрасывали на снег мебель и посуду.
– Книги-то! – взывал Рычков. – Книги спасайте.
Из клубов дыма слышался голос жены:
– Никита-а, сундучок-то наш и-где?
– Здеся, – доносилось в ответ. – Покедова я жив, с вашим сундучком не расстанусь… будьте уверены!
Петр Иванович смотрел, как, порхая обгорелыми страницами, вылетают из окон его любимые книги. «Да и бросали их в мокрый снег и на разные стороны, – писал он друзьям, – то надеюсь, что многие испортились и передраны. Особливо жаль мне манускриптов, мисцеляней и переводов, мною самим учиненных. Сей убыток почитаю я невозвратным… Принужден теперь трудиться, чтоб как-нибудь на зиму объюртоваться, а летом новый дом строить…» Зиму кое-как перемучились на пепелище, пора было думать, на что семье жить дальше. Рычков говорил: