Дети августа

Лица деревенских просияли. Люди приветствовали это объявление восторженным гулом. Жизнь становилась все лучше и лучше. А повинностями их было не напугать — привыкли.

Дым поднимался к небу. Там, где пролилась и ушла в землю человеческая кровь, жужжали черные мухи.

Глава 3. Добровольцы

Окурок уже думал, что новые хозяева о них забыли, когда явился один из тех двоих спутников Виктора, которые шли последними и носили камуфляж. Тот из них, который был кожей немного желтее и чем-то похож на Борманжинова. Но если тот был мелким и вертким, то этот – верзила будь здоров. Щеки как у бульдога и весу больше центнера. А кулаки такие, что лучше под них не попадать.

— Здоро҅во, мужики. Я Марат Нигматуллин. Командир «Черепа». Можно просто Марат. Вас ко мне прикрепили. Ты теперь сержант — сказал он Бобру, — а ты старшина, — это уже он Окурку. — Об этом распорядился лично Сам.

В разговорах между собой они называли «Сам» только одного человека — Виктора Иванова.

— Через три часа ждем вас всех на южном блокпосте. Бойцов мы запишем в отряд, а тебя, Дмитрий, хочет видеть Генерал.

С этими словами Нигматуллин их покинул. Он не дал никаких лычек, шевронов или погон. Может, выдадут позже, а может, еще не придумали. Все-таки это была не настоящая армия, как в прошлом. Хотя во всем остальном — почти как всамделишная.

Зато пришедшие с ним бойцы из службы Шонхора в замурзанных бушлатах принесли два мешка вещевого довольствия. Одежда, обувь, амуниция. Оружия пока тоже не давали. Им заведовал другой человек, со странным называнием «начвор».

Окурок сразу понял, что подсобные рабочие с этих грузовиков стояли на самом низу иерархии сахалинской орды, даже ниже «сестер», хотя их командир Шонхор и имел вес. Все остальные машины стали на прикол в ангарах и гаражах, а эти со своими дровяными двигателями (которые звались газогенераторными), работавшими на дармовом топливе, суетились как пчелки, а их экипажи выполняли всю черную работу.

Хотя им в помощь Борманжинов, уже не дожидаясь завтрашнего дня, начал привлекать местных — именно так вместо смешной баррикады меньше чем за сутки построили три бетонных блокпоста, пока небольших, но одинаковых.

Про «сестер» — тут разговор особый. Окурок только недавно заприметил среди орды женщин. Видимо, они ехали в кузовах и в дороге не высовывались. Их было около тридцати или сорока. Он так и не понял, были они сведены в отдельное подразделение или раскиданы по разным, но старшая у них определенно была — здоровая, коротко стриженная бабища по имени Ольга. Это были медсестры, врачихи, поварихи, обслуга. Но некоторые (а может, и все) вдобавок к этому владели оружием. У одной-двух он видел снайперские винтовки. Их знак представлял собой красный крест, лежащий на боку, как буква «Х». Не удивительно, что Димон сначала их не заметил. Одежда у них была мужская, мешковатая, волосы или коротко подстрижены, или убраны под шапки. Да и не все из них были симпатичны. Хотя «на вкус и цвет», да и на безрыбье, как известно…

В главный лагерь, который расположился в отселенной части деревни, захватив и территорию нефтебазы, «добровольцев» не пустили даже с их собственными стволами. К вопросам безопасности пришельцы подошли основательно — и на каждом въезде стоял пост с железной бытовкой для дежурных. Рядом спешно сооружались загородки из бетонных блоков с колючей проволокой. Ржавой, но такой же цепкой. Стоявшие там бойцы внимательно следили, кто куда ходит и ездит. Даже за своими.

К этому времени все рекруты были уже в сборе. Даже Комар, притащивший с собой винтовку СВД, которую он называл «Светочкой», и свой рюкзак, где явно нашлось место и парочке его любимых журналов.

Они остановились в опустевшей хате, где Окурок когда-то жил с матерью. Дом был так же убог и запущен, как и соседние — в последние годы старушка сильно болела, и ей было не до ремонта. А сам он мало ей помогал, пропадая целыми неделями — и понял он это только теперь. Крыша протекала, фундамент сыпался, полы кое-где сгнили, печь топить было почти невозможно, настолько велики были в ней щели.

С большим трудом почти двадцать человек набились в неказистое жилище.

— Я не понимаю, с каких это щей ты уже старшина, – опять завел свою шарманку Бобер, когда чужие ушли. — Я помог им Гогу захватить, а ты всего-то своих собутыльников собрал.

В ответ на это крестьяне и старатели разразились злорадным хохотом. А кто-то из стоявших позади бросил в Бобра гнилой капустной кочерыжкой. Еще один попытался поставить подножку, когда Бобер проходил мимо, и тот чудом не упал.

Бобер злился до бешенства, потому что стал вдруг подчиненным у того, кого считал ниже себя. Но резких слов сказать не мог. После того, как к Окурку подошло подкрепление в виде девятерых мужиков из Калачевки и еще шестерых без труда завербованных им бродяг-старателей с окраины Сталинграда, Бобер стал тише воды ниже травы. Потому что понимал — ему ничего не простили.

Мысль, что тому пора валить, Дмитрий популярно пытался донести до Бобра. И в этом ему помогали Семен, Леха-большой, Иваныч, Никифоров-старший и остальные, создавая бывшему сборщику дани обстановку такой моральной травли, чтоб ему в петлю залезть захотелось.

— Старшина, говоришь? А это потому, что они видят во мне эту… потенцию, — сказал Окурок, ухмыляясь и примеряя новые ботинки с высоким берцем. Даже росту малость прибавили. — Не, во: потенциал! А в тебе, видать, не разглядели.

Приятно было утереть нос этому гаденышу.

«Это потому, что они видят во мне воина, а в тебе жирную пиявку, — подумал он про себя. — Полезную пока еще, но которую всегда можно раздавить».

Когда они в очередной раз сделали Эдику гадость, подсунув табуретку со сломанной ножкой, так что тот грохнулся затылком об пол и чуть не убился, до Бобра наконец дошло, что ему тут не рады. Не сказав ни слова, он встал, развернулся и вышел за дверь, хлопнув ей со всей дури.

«Скатертью дорожка. Пусть валит в другой отряд. К этим чумазым, которые деревяшками машины топят, там ему место. А то здесь мы его пристрелим нечаянно».

А через пять минут, когда ржач, сопровождавший уход Бобра, еще не утих, в дверь зашел Мишка. Он угрюмо смотрел то на одного, то на другого взрослого рекрута, словно готовый в любой момент принять вызов и драться за уважение в новой стае. Он опасался, что смех адресован ему. Но его пока никто не задирал.

По правде сказать, все сами ощутимо мандражировали: вдруг не примут? Вдруг в рабы запишут, а не в солдаты?

Все знали, что дед Мишани воевал против пиндосов и погиб года за три-четыре до наступления Большого-Этого-Самого.

«Видать, хочет продолжить фамильную традицию, — подумал Димон. — Но пиндосов-то для него где взять? Есть они еще на свете или вымерли как слоны или мамонты?»

Если поход будет, то явно поближе. Куда? А бог знает. На запад, к Центру? На юг, поближе к Кавказу? На восток? В Казакстан? К татарам? Или дальше — на Урал? Ну нет, что они там забыли… Не ближний свет.

Хочет стать великим воином. Убивать врагов, грабить их дома и насиловать их женщин. Дуралей.

«Хотя кто в пятнадцать не хотел брать женщин силой? – философски подумал Окурок. — Особенно если девчонок в деревне мало, а сам ты костлявый чудик и заикаешься через слово?»

Впрочем, он почувствовал к Мишке что-то вроде симпатии. Своих сыновей у Димона никогда не было, да и не мог он их иметь. А парнишка был неплохой. Этот, скорее, не насильничать хочет, а жену себе украсть, как много где теперь принято.

От Михаила, который был глазаст и привык лазить где ни попадя, Окурок узнал, что не все у чужаков так гладко, как кажется. Многие машины шли пустыми. У многих тент, борта, стекла или стенки кабины пробиты пулями. И народу у них не так много, как они вначале подумали. Видать, людей недобор. Не больше шестисот человек, включая «бешеных», которые примкнули к ним недавно. Хотя если посмотреть на тачки, то можно подумать, что их все полторы тыщи.