Страница 1 из 12

Хозяин земли русской? Самодержавие и бюрократия в эпоху модерна

Соловьев Кирилл

Кирилл Соловьев

Модерн и архаика на рубеже столетий

В 1897 г. проходила первая всероссийская перепись. В ней участвовали более 126 миллионов подданных Российской империи и, конечно же, сам император Николай II. Ему в переписном листе предстояло указать род своих занятий. Недолго думая, государь написал фразу, впоследствии вошедшую в учебники и монографии: «Хозяин земли русской». Императрица Александра Федоровна, в свою очередь, была названа «хозяйкой» России. Нет сомнений, что именно так царственная чета себя и воспринимала. Эта формула не была случайной.

Начиная со второй трети XIX в. многие отечественные мыслители славянофильского толка писали об уникальности политической системы России, не имевшей аналогов в Западной Европе. По их мнению, самодержавие – не западный абсолютизм, предполагавший всевластие бюрократии. Вместе с тем самодержавие – и не восточная тирания. В отличие от азиатских деспотов, власть русского самодержца была ограничена – его совестью и верой. Он должен был править, опираясь не на механическую силу, а на безусловную поддержку народа, который видел (или должен был видеть) в сильной царской власти залог своего благополучия. Славянофилам казалось, что русский царь в отличие от западноевропейского министра или депутата думал не о своих личных интересах или выгодах для своего окружения, его волновали чаяния народных масс, причем в особенности наиболее нуждавшихся его представителей. Это объяснялось тем, что государя никто не выбирал, он представлял не кого-то в отдельности, а всех вместе. Кроме того, у царя не было собственных, частных интересов: все они так или иначе были удовлетворены в момент его восшествия на престол. В сущности, он ни в чем не нуждался. Он обладал безграничной властью и несметными богатствами. Его единственная амбиция – работать во благо своего народа.

Конечно, у славянофилов были претензии к правящим верхам. Они полагали, что идеальная конструкция самодержавия была подвержена эрозии. Она все более походила на западноевропейский абсолютизм. Вина лежала, прежде всего, на Петре Великом, который сделал ставку на чиновничество, создал из него «средостение» между монархом и народом. Перед Россией стояла задача возвращения к подлинному самодержавию, к временам царя Алексея Михайловича. Для этого предлагались разные пути: например, возрождение земских соборов – живого воплощения единства царя и «земли» (то есть народа, общества).

В целом, славянофилы принадлежали к оппозиции: они критиковали сложившийся режим и призывали к политическим преобразованиям. Вполне естественно, что власти предержащие относились к ним скорее скептически, с подозрением. Однако созданная славянофилами утопия уникального русского царства захватила умы многих. В итоге именно из славянофильских «кубиков» складывалась мифология власти, в которую верили сами цари. И Александр III, и Николай II с большим почтением относились к русской старине, идеализировали ее, мечтали о возрождении утраченного «золотого века». И это были не только слова. Они воплощались в символы и образы. Монархи покровительствовали строительству в старорусском стиле. Зная об этом, зодчие все чаще подражали зданиям допетровской Руси. Иконописцы же копировали образцы XVI–XVII вв. Это была мода, навязываемая с высоты престола, в которой сказывалось страстное желание ухватиться за прошлое и случайно не ускользнуть в будущее. Согласно воспоминаниям протопресвитера Г. И. Шавельского, в императорском Федоровском соборе в Царском Селе некоторые иконы даже поражали своей уродливостью, так как были списаны с отнюдь не лучших средневековых оригиналов. «Для большего сходства со старинными некоторые иконы написаны на старых, прогнивших досках… Да и вся иконопись, всё убранство собора, не давшие места ни одному из произведений современных великих мастеров церковного искусства – Васнецова, Нестерова и др., – представляются каким-то диссонансом для нашего времени».

Императорская семья всячески, порой нарочито, подчеркивала свою религиозность. Только в спальне царскосельского Александровского дворца, где преимущественно проживала чета последнего русского царя, было 800 икон. Наконец, можно было попытаться хотя бы на время возродить XVII столетие. В 1903 г. Николай II организовал костюмированный бал в Зимнем дворце, обязав своих подданных одеться в наряды из времен Алексея Михайловича. Кому-то могло показаться, что на дворе действительно XVII век.

Однако наступал век двадцатый. Впервые за долгое время радикально менялся быт человека. Теперь можно было по-новому взглянуть на время и пространство. Сейчас трудно осознать, как сильно железнодорожное строительство изменило мир. Оно придало ускорение жизни, отменило старые проблемы, создало – новые, способствовало росту прежде малонаселенных городков и в то же время угасанию известных центров. По мнению выдающегося французского историка Ф. Броделя, только благодаря железной дороге возникла в полном смысле этого слова единая Франция. Еще в большей степени это относится к России. Тогда, в конце XIX в., строительство железных дорог в стране приобрело впечатляющие масштабы: в 1893–1897 гг. в России прокладывали 2–2,5 тыс. км в год. Ж. Верн посвятил этому целый роман «Клодиус Бомбарнак», изданный в 1892 г.

К концу XIX в. к железным дорогам уже привыкли. Поразительные страхи первой половины века остались в прошлом[1]. Постепенно горожанин привыкал и к автомобилю. К 1900 г. в Петербурге было уже около 90 автобусов с двигателями внутреннего сгорания. Осваивая пространство, человек задумался и о небе. В 1880 г. было основано Русское общество воздухоплавания. В 1893–1894 гг. в столице был построен первый в России дирижабль. Правда, его испытания закончились неудачно. Информация обретала еще большую скорость, чем человек. В жизнь входили радио, телефон, телеграф. В 1881 г. были сооружены телефонные станции в Петербурге, Москве, Одессе, Риге и Варшаве. Телефонная линия Москва – Петербург была самой протяженной в мире (660 км). В начале XX в. она ежедневно обслуживала более 200 переговоров. Уже в 1882 г. в Петербурге по телефонной линии транслировалась опера «Русалка» из Мариинского театра. Общество уверовало в технический прогресс и ждало от него настоящего чуда. «Скоро мы будем видеть друг друга по проволоке на расстоянии сотен и тысяч верст!» – констатировал один из героев повести А. И. Куприна «Молох». В эти годы многие, казалось бы, несбыточные фантазии реализовывались и становились частью обыденной жизни. Так, 12 марта 1896 г. в физический кабинет Петербургского университета пришла первая в мире радиограмма. В том же году в России впервые показывались фильмы братьев Люмьер. Тогда же начали сниматься любительские фильмы. В 1903–1904 гг. в России появились первые кинотеатры. Пришло электрическое освещение на улицы городов. В начале 1890-х гг. в Петербурге было 80 электрических фонарей, а в 1903 г. – уже около 3000.

Менялся и городской пейзаж. Москва в этом отношении была впереди всей империи, в том числе и столицы. Здесь на рубеже 1880–1890-х гг. «стали вырастать то там, то тут небоскребы, многоэтажные дома с массой квартир, а на Девичьем поле словно по мановению волшебного жезла раскинулся целый городок превосходно устроенных университетских клиник (все на пожертвования крупного московского купечества), потом пришли телефоны, автомобили и трамваи», – писал историк Александр Кизеветтер.

Естественно, технический прогресс коснулся и императорской семьи. В 1886 г. электричество появилось в Аничковом дворце. В 1887 г. был электрифицирован Петергофский дворец. Николай II с большим интересом относился к техническим новшествам. Любил автомобили, занимался фотографией (правда, император недолюбливал телефонную связь). Царская жизнь изменилась, но царская власть оставалась как будто бы прежней.

В 1830-е гг. против строительства железных дорог выступал министр финансов Е. Ф. Канкрин и главноуправляющий путями сообщения К. Ф. Толь. Противники строительства приводили весьма неожиданные аргументы. В частности, высказывалась мысль, что на дрова для паровозов будет изведен весь лес. Некоторые говорили, что сила России – в отсутствии дорог, благодаря этому она неприступна для врага. Другие отмечали, что железная дорога может испортить нравственность. В конце концов казалось очевидным, что столь быстрое движение (60 км/ч) будет вредным для пассажиров.