Страница 7 из 71
А Гольцов тем временем говорил:
— …Заводы и учреждения открывают на свои средства детские дома для детей, вывезенных из Поволжья, оборудуют бесплатные столовые и больницы в голодных районах.
И опять почему-то ответил не игумен, а казначей:
— Гражданин уполномоченный, всецело разделяю вашу заботу, но скажу: ведь голой овцы не стригут. Председатель местной власти изволит знать, что государством у нас отобрано более двух третей хозяйства. Доходов имеем ровно столько, сколько нужно, чтобы содержать братию. Все-таки могу вам сообщить, что мы решили организовать тарелочный сбор[20] в пользу голодающих.
— Но это же значит опять с простого народа возьмете, — мягко возразил Гольцов. — Неужели монастырь не располагает средствами, чтобы внести ощутимую лепту?
— Не скупитесь, благочестивые отцы, — вмешался Лоуа, — ведь дело идет о жизни и смерти ближних ваших. Рука дающего да не оскудеет: вспомните, немалые суммы жертвовали и царю, и Временному правительству.
— Цари брали, да давали, — негромко произнес настоятель. Председатель не сдержался, вспыхнул:
— Да, давали! И цари, и князья, и помещики… Им легко было жертвовать на церковь добро, награбленное у народа.
— Суесловие все… Чужие деньги считать — не разбогатеть, — промолвил Евлогий.
— Неприятное дело, а приходится.
В этот момент тонко звякнул невидимый колокольчик и все посмотрели на дверь. Вошел давешний мальчик-келейник, отвесил поясной поклон, произнес:
— Там солдат пришел, спрашивает председателя ревкома.
— Извините. — Лоуа выбрался из-за стола, вышел на галерею.
За дверью ждал вестовой; гимнастерка на его плечах потемнела от пота. Он шагнул навстречу:
— Товарищ предревкома, прислан с донесением от вашего заместителя, товарища Зайченко…
— Подожди. — Лоуа оглянулся. Проходивший по галерее монах замедлил шаги, но председатель так зыркнул на него, что тот моментально исчез.
Вестовой тихо продолжал:
— Банда из «Армии возрождения» захватила на побережье ближнее село. Телефонная связь прервана.
— Откуда известно?
— Крестьянин прискакал. Говорит, видел ихний разъезд в пяти верстах от города.
— От Зотова известия есть?
— Пока нет.
Председатель задумался. В городе после ухода зотовского отряда едва ли наберется с полсотни бойцов…
— Гони в ревком, — сказал он вестовому, — передай Зайченко, пусть разъезжаются по окрестным селам, сзывают крестьян из «Киараза». Место сбора у красноармейских казарм. У арсенала усилить охранение. Сам возьмешь в городе мою лошадь и возвратишься сюда. Да в монастырь не въезжай, жди у ворот.
Красноармеец сбежал вниз и скрылся за углом собора. Согнав с лица тревогу, Лоуа прошел в приемную. После галереи здесь показалось душно: сгустившийся запах лампадного масла, шедший от иконостаса, перекрыл запахи смирны и лаванды. Что-то долго и монотонно продолжал говорить Гольцов.
«Как же так? — думал Лоуа. — Лишь позавчера разведка выследила банду Фостикова далеко в горах, Зотов выступил туда с отрядом, а банда тем временем оказывается на побережье, минуя наши дозоры? О предстоящей операции знало лишь несколько членов ревкома. Загадка, что и говорить».
Лоуа поднял голову и встретил взгляд Евлогия. Что за черт! — под усами отца казначея ему почудилась усмешка. Неужели что-то знает? Но монах отвел глаза и, обращаясь к Гольцову, сказал:
— Мы будем совершать богослужения во здравие голодных…
Председатель прервал его:
— Как вижу, дело не подвинулось. Предположим, монастырь не располагает денежными средствами. Но молиться ведь можно и перед иконами без золотых риз, служить можно без драгоценной утвари. Святые отцы, в храме, по сторонам алтаря, стоят два серебряных паникадила[21] по 200 фунтов каждое. На деньги, вырученные от продажи паникадил, можно купить десять тысяч пудов хлеба. А им можно прокормить до нового урожая две тысячи человек. Ясно?
Но ожидаемого эффекта не получилось. Настоятель хотел было что-то сказать, но смешался и взглянул на казначея. А тот в наступившей тишине направился к стоявшему в углу ореховому секретеру:
— Вот, извольте ознакомиться.
Перед посетителями лежало, отпечатанное на гектографе[22], послание патриарха[23] Тихона. Нужные строки были предусмотрительно отчеркнуты карандашом. Они гласили: «…Мы не можем одобрить изъятие из храмов, хотя бы и через добровольные пожертвования, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами вселенской церкви и карается ею как святотатство, мирянам — отлучением от нее, священнослужителям — низвержением из сана…»
— Понятно! — резюмировал председатель. — Опередил нас его святейшество. Между прочим, знакомая личность: если не ошибаюсь, это бывший вдохновитель ярославских черносотенцев[24].
— Не могу знать. Только обязаны мы чтить его слово, иначе совершим грех неповиновения, — сурово проговорил Евлогий, протягивая руку к бумаге.
— Минуточку! — Лоуа прихлопнул лист ладонью и некоторое время сосредоточенно разглядывал его. — Что-то не припомню такого документа ни в официальных поступлениях, ни в газетах; не датирован, без печати… Откуда он у вас?
— Из Москвы прислано.
Председатель достал из кармана галифе сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его, положил рядом с первым.
— Так и есть: отпечатано на той же бумаге, на том же гектографе… Прокламация. Доставлена в ревком одним из ваших паломников. — Лоуа стал читать вслух: — «Отбросы русского народа надеются, что, истребив буржуазию, они достигнут общего равенства, общего блага. Им нравится издеваться над теми, кому прежде они должны были кланяться. Во всем этом сказывается злая, черная зависть. Они были недовольны своей скромной долей. Они не хотели трудиться честно и усердно. Они умели только завидовать и искали предлога легко воспользоваться чужим достоянием, как это делают обыкновенные воры и разбойники…»
Лоуа поднял глаза.
— И дальше в том же духе. Схожесть этих бумаг дает основание думать, что обитель причастна к их распространению. Если учесть при этом, что проповеди некоторых ваших служителей больше смахивают на контрреволюционную пропаганду, то делом этим пора заняться нашему отделу ЧК.
Евлогий с подчеркнутым недоумением пожал плечами:
— Послание патриарха мы получили из канцелярии его святейшества. Что же касается прокламации, то впервые о ней слышу: своей типографии, сами знаете, обитель не имеет.
— Что ж, разберемся… Прощайте, святые отцы!
Лоуа, а вслед за ним и Гольцов направились к двери. Игумен наконец словно очнулся от сна и тоже поднялся:
— Гражданин председатель, соблаговолите задержаться! Я своего слова еще не сказал.
Лоуа остановился и хмуро смотрел на приближающегося отца Георгия.
— Мне прискорбно, что беседа наша приняла столь недружественный характер, — сказал игумен. — Не хочу, чтобы вы покидали обитель с ожесточенным сердцем. Обещаю, что в самом скором времени я соберу духовный и хозяйственный совет, дабы обсудить все сказанное вами и, выяснив наши возможности, найти средства для помощи голодным. Что же касаемо прокламаций, то одно могу сказать: к ним не причастен. В том даю слово…
— Отрадно слышать.
— И еще, — продолжал игумен, — прошу извинить за любопытство праздное, но не скажете ли, откуда проистекает осведомленность ваша о делах монастырских, а в языке наблюдается некоторая грамотность церковнославянская?
Лоуа, повеселев, ответил:
— Не ошибаетесь, ваше преподобие, — не случайно это. Еще в бытность вашу в сане иеромонаха в девятилетнем возрасте я был отдан в школу при вашем монастыре. Так вот: знаний больших не получил, но читать-писать выучился, а главное — за то вам нижайшее спасибо — положил основу в овладении русским языком. — Он развел руками: — А священник из меня, уж извините, не получился.
20
Тарелочный сбор — сбор денег с прихожан в церкви, которых обходит церковнослужитель с металлической тарелкой или подносом в руках.
21
Паникадило — люстра или многогнёздный подсвечник в церкви.
22
Гектограф — простейший прибор для размножения текста и иллюстраций.
23
Патриарх — высший духовный сан.
24
В 1918 году в Ярославле белогвардейцы и эсеры при участии церковников и иностранных дипломатов подняли антисоветский мятеж, который был ликвидирован Красной Армией.