Страница 65 из 71
Федя остановился, пора было писать о главном. Но взгляд его упал за окно, на старого знакомца — соседского ишака, и Федя написал: «Ишаки — ослы по-нашему — здесь с характером: я из-за одного такого неделю с шишкой ходил. В повозки запрягают буйволов, а они так упрямы, что если в жару увидят воду, то лезут туда вместе с повозкой. Зато кони очень хороши. Правда, хозяин сам будет голодать, а коня накормит. А если без оружия и без коня, то он вроде бы уже и не человек.
Собак много, они вечно голодные и злые — вечером без палки по улице и не пройдешь…»
Федя спохватился: если все описывать, то и бумаги не хватит.
Он погрузился в раздумье, и в мыслях у него начался разброд. Стоит ли жаловаться? Должна же кончиться чем-нибудь эта история с сокровищами. А вдруг завтра все переменится? Что же касается побега, то не лучше ли сбежать в горы, отыскать клад вместе с Аджином и Ионой и с торжеством вернуться в город? А если случится, что клад не отыщут, то остаться в пещере отшельника — все же лучше, чем с позором возвращаться…
Федя опомнился и плюнул с досады — так недолго и в бога поверить. Глупости все это: от таких отцов, как у него, не убегают. Да и Аджин с Василидом уже не отпускали от себя. С окончанием письма Федя решил повременить.
И снова покатились дни, похожие один на другой.
И как-то они с отцом сидели после ужина на галерее. Раскинувшийся внизу городок был тронут весенними красками. Многие фруктовые деревья уже цвели, другие подернулись дымкой нежной зелени. В саду между деревьями мерцали летучие огоньки сотен светлячков.
Иван Егорович дал сыну газету «Голос трудовой Абхазии». При свете керосиновой лампы под отчеркнутым красным карандашом заголовком Федя прочел: «Из отчета о деятельности ЦК ПОМГОЛа в Абхазии… Деятельность Новосветской комиссии протекала энергично. За отчетный период собрано: 13 650 221 рубль деньгами, 22 ведра вина, 60 пудов 19 фунтов кукурузы, 4 пуда 25 фунтов овса, серебряные и золотые вещи, ситец и один ковер длиною более пяти аршин».
— Серебряные и золотые вещи, — с горькой усмешкой повторил Федя. — Уж представляю, какое золото могут собрать наши крестьяне. А между тем…
И тут случилось то, на что Федя уже перестал надеяться. Отец спросил:
— Ты по-прежнему уверен, что был в трезвой памяти, когда видел пещеру?
— Конечно, уверен!..
— И ты говоришь, что это место недалеко от жилища Рыжего монаха?
— Да, совсем недалеко. Ну, час ходьбы или около того.
Федя замер от радостного предчувствия.
— Понимаешь, — после паузы продолжал отец, — тут у нас кооператив сколачивается по разведению цитрусовых. Дело незнакомое, пробовали привлечь в помощь монастырского садовода, но тот наотрез отказался. Ты, кажется, говорил, что твой монах-спаситель по садоводству скучает?
— Скучает! Даже очень! — воскликнул Федя. — Но его уговорить не так-то просто. Я уже проводил с ним агитацию, звал в город — не получается. Вот если бы ты…
— Не понимаю я этого, — задумчиво сказал Иван Егорович. — Что толку жить анахоретом[64]? Ведь если верить в бога, то и надо делать то, к чему его бог предназначил… Ты дорогу туда помнишь?
— Еще бы! — вскричал Федя. — Да я с завязанными глазами дойду!
Отец усмехнулся и продолжал:
— На днях сюда должен начальник детской колонии прибыть, той, что в монастырской гостинице организуется. Тогда мне, возможно, удастся на два-три дня от дел освободиться. Успеем за три дня обернуться?
— Конечно! — заверил Федя. — Верхом за один день добраться можно. Это монахи с грузом в один день не уложились.
Федя вскочил и бросился отцу на шею.
— Ну-ну, не очень-то радуйся, может, еще все сорвется, — говорил Иван Егорович, похлопывая сына по спине. — Здорово тебе досталось, но, видать, не настолько, чтобы научить уму-разуму. И в кого только ты уродился таким бродягой и фантазером?
— В тебя, — ответил Федя. И оба рассмеялись. Впервые за много дней Федя уснул с легким сердцем, и сны его были радостны.
На следующий день он поделился новостью с Василидом, и тот сразу повеселел. А Аджину решил сказать все перед самым походом, чтобы он не проболтался.
Здоровье бывшего послушника шло на поправку. Ему уже было разрешено выходить в больничный садик, и там, под мягкими лучами весеннего солнышка, ребята без конца болтали.
Наконец наступил день, а точнее, вечер, когда с запиской коменданта ревкома на руках, Федя с Аджином вывели из ревкомовской конюшни трех крупных оседланных мулов и под покровом темноты препроводили их во двор Тинат, где и привязали на ночь к столбам, поддерживающим галерею.
Встать предстояло рано, и Аджин остался ночевать у Феди.
Собирались позавтракать всухомятку, но Тинат, вставшая еще раньше, уже накладывала в тарелки окутанную паром мамалыгу.
Позавтракав, оседлали мулов. Худыша, который с вечера пришел вместе с Аджином, решено было взять с собой. По этому случаю ему перепало кое-что от завтрака, и теперь он радостно вертелся под ногами людей и мулов.
Иван Егорович взял винтовку. Тинат догадывалась о цели похода.
— Да ждет вас удача! — сказала она и стояла у калитки до тех пор, пока маленький караван не скрылся в утреннем тумане.
Ехали скорым шагом, а там, где позволяла дорога, мулы переходили на рысь. Не доезжая сторожевой башни, встретили старика-абхазца. Поздоровались с ним. Старик, приложив руку к груди, ответил:
— Честь и привет вам! Да будет удачен ваш поход, пусть милуют вас горы! — Он оперся руками и подбородком на алабашу и проводил их долгим взглядом.
Настроение у всех было преотличным. Но больше всех ликовал, конечно, Аджин. Он вертелся в седле, точно ему сам черт не брат, и лицо его сияло. Худыш тоже был в восторге от путешествия: резвился вокруг всадников, убегал далеко вперед и торжествующе лаял по любому поводу.
Федя с волнением оглядывал знакомые пейзажи. Но как изменилось все вокруг! Горы, столь суровые месяц назад, покрылись многоцветным ковром. Кустарники оделись листвой. На понтийском рододендроне пылали темно-розовые чаши цветов. Словно белой пеной покрылись заросли жасмина. Зелень на склонах гор местами переходила в синеву от бесчисленных фиалок. В прохладных лощинах прятались тысячи подснежников. Из-под кустов выглядывали яркие орхидеи. Благоухание цветов наполняло воздух.
Задолго до полудня достигли моста через Монашку и продолжали путь по пастушьей тропе. Теперь временами приходилось слезать с мулов и пешком проходить опасные участки.
Ребята шли, весело болтая, и Федя не сразу обнаружил, что сбился с тропы, а когда спохватился, то решил смолчать: впереди уже виднелся вход в знакомое ущелье. Это решение обошлось путешественникам недешево. Припекало солнце: обливаясь потом, пробирались они среди неразберихи скал, камней, осыпей. Мулы, напряженно выгибая спины, карабкались вверх. От скрежета подков леденело сердце. Как ни стыдно было Феде, пришлось сознаться в своей ошибке отцу и Аджину. Его не упрекали, только Аджин выразительно постучал себя кулаком по лбу.
Перед входом в ущелье снова выбрались на тропу. Через несколько минут она повисла над кручей. Здесь снова покинули седла и шли пешком над ревущим далеко внизу потоком. У Ивана Егоровича замирало сердце при мысли об опасности, которой подвергался здесь его сын, путешествовавший в одиночку…
Зато по выходе из сырого, темного ущелья им предстала широкая приветливая долина в обрамлении горных склонов, заросших пихтовыми лесами. Тропа вилась по ее дну среди альпийских лугов, расцвеченных тысячами цветов: белыми анемонами, синими генцианами, золотой сон-травой, розовыми астранциями.
На отдых остановились, лишь немного не доехав до того места, где монашеский караван провел свой ночлег.
Здесь, на склоне горы, местами возвышались каменные ограды. Неизвестно, что они огораживали, да и высотой-то были до колена. Федя обратил на них внимание Аджина.
— А-а, — откликнулся тот равнодушно, — это ацангвара.
64
Анахорет — отшельник, пустынник.