Пещера Рыжего монаха

— Все в воле господа, до сих пор миловал. Простужался, это бывало. У меня на этот случай лекарства кой-какие есть. — Он повел рукой в сторону развешенных трав. — Есть от простуды, от ревматизма. Вот по-абхазски ахурбгиц — раны заживляет; аджаква — от малярии. То, что тебе пить давал, — ашхардац — целебный корень, от всякой немощи полезен, силы восстанавливает, вроде женьшеня. Абхазские пастухи его очень жалуют.

— Откуда вы все это знаете?

— Поживи здесь с мое, и ты узнаешь. — С довольным видом он продолжал: — А что касается воды, то у меня и водопровод есть. — Он взял кружку и, подойдя к боковой стенке очага, повернул какое-то устройство. Потом показал Феде кружку: из нее шел пар. — Хочешь, идет горячая вода, хочешь — холодная.

Огонь затухнет, а вода еще целый день горячей будет — камень долго тепло держит.

— Вы изобретатель, оказывается! Только, живя здесь, никому пользы не принесете, — вырвалось у Феди.

— Достаточно того, что зла людям не несу.

— А как же без людей жить? Ведь скучно одному.

— Тому не скучно, кто богу жизнь посвятил, — несколько сурово отозвался Иона. — Наедине с богом да природой, не ведая тревог, куда лучше. Впрочем, неверующий ты — все равно не поймешь.

Он присел у очага и, прищурившись, стал смотреть на пламя. Его худое лицо с узким носом и запавшими глазницами резко очерчивалось в свете огня.

«Что же заставило его отдалиться от людей?» — подумал Федя. Словно отвечая его мыслям, Иона заговорил:

— Люди злы, неразумны, суеверие в них говорит. Другой в бога не верит, а черной кошки боится. Меня увидят — бегут прочь. Именем моим детей пугают. А того не знают, что я не то, что человека — ни одной божьей твари в жизни не обидел. — Лицо и голос отшельника были печальны.

— Вы в монастыре прежде жили? — спросил Федя.

— Да, жил я в обители, но вспоминаю то время как дурной сон.

— А почему?

— Двумя словами на это не ответишь, соколик.

— А вы расскажите, все как было. Я очень монастырской жизнью интересуюсь, у меня даже друг в обители есть.

— Вон как! Ну, если охота, слушай, будем коротать время. Начну с того, что лет до тридцати вел я жизнь суетную. От родителей покойных осталось мне именьице, так что нужды знать не привелось, а поэтому и к труду большой склонности не испытывал. Благ и удовольствий не чурался. Единственное, к чему я охоту имел, — это странствовать по родной земле. Но путешествовал не как паломник — с батожком да с котомкой, а с удобствами — в поездах, на пароходах. В этих странствиях посетил немало земель, отмеченных русской историей. Побывал и в местах, дорогих сердцу каждого верующего: на Соловках, в Киевской и Псково-Печерской лаврах, на уральском озере Тургояк, чьи берега заселены божьими людьми. Но даже там не испытал священного трепета. И вот в одно достопамятное утро пароход, на котором я плыл вдоль берегов Кавказа, встал напротив Святой горы. И так-то хорошо мне здесь показалось!

Не успели остановиться, как подплыли на ботиках монахи, повезли желающих обитель смотреть. Ходил я по монастырским владениям и всем любовался. Братья все в черных одеяниях, ласковые, приветливые. Сами землю возделывают, заморские растения выращивают, рыбу ловят. А край богатый: кукурузой, виноградом, всякими фруктами и овощами преизобилен.

По возвращении домой увлекся я сочинениями графа Льва Толстого. Тогда многие под влиянием его учения жили. Задумался и я над своей праздной грешной жизнью.

А тут война с Японией и народные волнения. Рабочие на хозяев работать отказываются, крестьяне барские имения разоряют. В мыслях у меня сумбур наступил. Я вроде бы за бедных, а бороться за них толстовское учение не позволяет. С угнетателями тоже не по пути, хоть и сам я помещик. Одно ясно: прежний образ жизни вести не могу.

Помог сделать выбор несчастный случай. Случилось это еще до войны. По соседству сгорела деревня. Тут меня и осенило: продам, думаю, имение, отдам деньги погорельцам, а сам уйду в монастырь. И не в какой-нибудь, а в Новосветский.

Написал о своем решении тамошнему игумену. Тогда настоятелем обители был отец Илиодор. Ответ пришел незамедлительно. — Иона усмехнулся. — Озадачил он меня. Предписывалось выезжать, но в качестве условия предлагал игумен по продаже имения деньги внести в казну монастыря. Истинная добродетель, дескать, в славе не нуждается: монастырский совет сам найдет случай сделать добро на мою лепту. Огорчило это меня, но смирился. Продал имение и, не мешкая, отбыл в Новый Свет.

Встретили меня хорошо. Игумен перед пострижением долго и ласково со мной беседовал. Так и началась жизнь в обители, так и стал я Ионой, а не Михаилом…

Монах замолк. За стеной пещеры еще слышнее стали вздохи ветра. Дрова прогорели и лишь в середине дышали золотистым жаром. Иона пересел к очагу, разворошил угли и забылся, глядя на разгорающееся пламя.

— Вы не все рассказали, — напомнил Федя. Иона поднял голову.

— Ты не спишь еще?.. — очнулся монах. — Ладно, слушай дальше. Светлая, благочестивая жизнь наступила для меня среди иноков. Очень я был этой жизнью доволен и как дурной сон вспоминал годы, когда кипел в котле ложных услад… — Отшельник негромко, с чувством произнес:

Так не раз повторял я тогда. Послушником я был примерным: в молитвах усердствовал и устав соблюдал так строго, что иные братья даже посмеивались надо мной. Через полгода был пострижен в монахи. Усердие мое в работе было оценено: предлагал мне настоятель работать ключником, гостиником, поваром… Я отказывался. Не из гордыни, а просто больше по душе было среди братьев в поле, в саду, в горах работать. Природа райская, воздух чистый. За два года, проведенных в обители, освоил я ремесла плотника, каменщика, в садоводстве разбираться стал. В то же время не оставил привычки читать. Надо сказать, что библиотека в обители богатая, много тысяч томов. Книги во всем крае скупали, из Греции привозили. Все, конечно, духовного содержания.

Если знаешь, отрок, монастырь основан был возле захоронения святого Иосифа Колхидского. Оттого богомольцы со всей Руси в эти места тянутся, заодно в обитель и свои подаяния несут. И вот, не где-нибудь, а в нашей же библиотеке натолкнулся я на сочинения монаха Епифания Кипрского, жившего в шестом веке нашей эры. Читаю и вдруг натыкаюсь на строки, где автор утверждает, что достославный Иосиф Колхидский покоится вовсе не здесь, как утверждают наши пастыри, а совсем в другом месте на побережье. Где же правда в таком случае? Никому об этом поначалу не сказал, а стал в книгах опять же разгадку искать. И спустя некоторое время у одного грузинского писателя одиннадцатого века снова читаю: «Прибыли Андрей и Иосиф Колхидский в Абхазию… И там скончался Иосиф в городе Никосии», то есть в том месте, которое указывает Епифаний Кипрский. И выходит из этого, что наши пастыри, вопреки правде, легенду придумали о том, что могила святого в Новом Свете находится. В расчете на приток богомольцев. Вконец смутило это, и имел я неосторожность поделиться новостью с одним из братьев. А тот, не будь плох, доложил настоятелю. Вызывает меня отец Илиодор, а сам от гнева и говорить не может, ходит из угла в угол и глазами сверкает. Наконец спрашивает: «Ты что же среди братии смуту разводишь?» Я уже понимаю, о чем речь, подаю ему книгу: вот, мол, не сам выдумал. А он едва взглянул на нее. «Еретик, — кричит, — писал, в огонь ему дорога!» Да и вправду, схватил книгу и в горящий камин швырнул.

Взял тогда с меня настоятель клятву, что о прочитанном я никому больше не скажу, и отпустил с миром. Тех книг в библиотеке я больше не встречал. А покой прежний ко мне не вернулся…