Страница 51 из 71
— Гм, — произнес Коваль, читая дальше приписку:
«Я не предаю свою жену, как вам, наверное, кажется при чтении моего письма. Поймите меня правильно. Я знаю, что это письмо не может служить доказательством преступления Варвары, и поэтому смело пишу правду. Вы никогда не докажете ее вину, не докажете, что она видела открытую горелку и не захотела закрыть газ, ибо это доказать невозможно… Вы были уверены, что я погубил Антона, что я сбежал от кары, потому что очень хочу жить. Это все не так. Я понял, что Нина для меня навеки потеряна, и не смог больше жить ни с Варей, ни в том доме, ни в вашем городе, я не смог больше жить среди вас!»
Письмо Павленко не подписал и даты не поставил.
— Ваше мнение, Дмитрий Иванович? — спросил генерал, когда Коваль дочитал письмо до конца. — Достаточно ли этого, — он кивнул на мятые листки, — для обвинения Варвары Павленко? У автора письма, боюсь, не совсем ладно с психикой.
— Очень все сложно, товарищ генерал, — ответил Коваль, медленно потирая затылок, словно у него разболелась голова. — Он и на допросе пытался изобразить себя невменяемым. А что касается Варвары Павленко… — Коваль на миг замялся. Он никак не мог собраться с мыслями. Где-то глубоко в его сознании, еще в дни активного розыска, рождалась догадка о причастности Варвары Алексеевны к трагической гибели Журавля. Такой догадке способствовало изучение образа жизни этой женщины, ее интересов, характера. Но почему же он не дал этой догадке созреть? Что ему помешало? Конечно, отсутствие фактов, которые могли бы привести к доказательствам. Он вспомнил, как настоятельно требовал фактов и только фактов следователь Спивак. Впрочем, факты нужны были и ему, но он должен был поверить своей интуиции и больше заинтересоваться Варварой Павленко. — Надо посоветоваться в прокуратуре, товарищ генерал. Да и я еще раз попробую найти доказательное подтверждение этому, — он положил листки на стол. — Письмо не подписано, но, сличив почерк с почерком замерзшего Павленко, легко убедиться, что писал именно он… Завтра я вызову его жену…
— Добро, — согласился генерал. — И посоветуйтесь в прокуратуре… А письмо присоедините к делу… Надеюсь, теперь у нас одним нераскрытым будет меньше…
21
День выдался по-весеннему теплым. Варвара Алексеевна пришла в милицию без пальто, в платье, на плечи была наброшена далеко не новая кофта со множеством затяжек.
На кофточке, словно свидетельство безмятежного состояния души, был приколот маленький голубой подснежник. Волосы ее были как всегда гладко зачесаны назад и перевязаны лентой.
Поздоровавшись, Варвара Алексеевна положила на стол перед Ковалем повестку, принесенную ей участковым, и вопросительно посмотрела на полковника.
Дмитрий Иванович в свою очередь внимательно оглядел женщину, как будто впервые увидел и хотел сразу определить, что за человек перед ним, как с ним разговаривать и что от него можно ожидать. Он сразу заметил, что со времени их первой встречи на Русановке она очень похудела, словно перенесла тяжелую болезнь.
— Вы не имеете никаких сведений о муже? — спросил он, когда женщина опустилась на стул.
Варвара Алексеевна покачала головой.
— Хорошо, — сказал полковник, заполняя бланк допроса. — Должен допросить вас, гражданка Павленко, как подозреваемую по делу о гибели гражданина Журавля Антона Ивановича.
Женщина не шелохнулась, только чуть напряглась, в темных глазах ее появилась настороженность да едва заметно затрепетали ресницы.
Видя, что Павленко особо не реагирует на его слова, Коваль решил начать с главного.
— Зачем вы так поступили?
— Вы о чем? — с напускной беспечностью спросила женщина, хотя ей явно стало не по себе.
— Почему не перекрыли газ в тот вечер у Журавля?
Коваль произнес это спокойно, будто говорил о чем-то простом и незначительном. Он понимал, что нельзя однозначно ответить на его вопрос о причинах, толкнувших на преступление. Их много, осознанных и неосознанных. Но среди них была главная, стержневая. Это — зависть. Патологическая зависть не только к Журавлю, которая жила в душе постоянно и наполняла все существо, зависть ко всем: к сотруднице, сшившей новое платье и доставшей французскую помаду, к знакомой, удачно вышедшей замуж, к соседям, купившим машину, даже к случайно встреченной на улице женщине с красивой фигурой… Зависть с младых ногтей ко всем, всем, всем, кто не жил на Мышеловке, не страдал от чувства неполноценности, ко всем, кто, но ее мнению, принадлежал к верхушке общества…
Коваль не знал, откуда берется в человеке это немилосердное, мерзкое чувство. Что питает его? У Варвары Павленко оно зародилось, возможно, еще на Мышеловке с ее старой прибазарной моралью, за много лет не вытравленной новой жизнью.
Зависть разъедала ее душу, как и душу Вячеслава, и они жили в ней будто в ядовитом тумане. Удачи, легкая, как им казалось, жизнь Журавля, проходившая на их глазах, постоянно раздражали, создавали дискомфорт в их повседневной жизни… Нужен был толчок, чтобы все взорвалось…
— Я не понимаю вас, — сердито произнесла Варвара Алексеевна. — Какой газ? При чем тут я?
Дмитрий Иванович с грустью смотрел на сидящую перед ним женщину. Он понимал, что пробиться к ее душе, вызвать на откровенность будет нелегко. Но он так же знал, что должен это сделать.
— Говорю об убийстве Журавля. Да, именно убийстве… — твердо сказал, словно о факте доказанном. — Нет, не ваш муж, который был пьян и не заметил открытого крана, повинен в этом. Это вы увидели плиту, чайник на ней, открытую, без огня, горелку и почувствовали запах газа. И тогда быстрей увели мужа из квартиры, зная, что Журавель уже не проснется… Вы сами в этом признались мужу, когда уже было поздно что-либо предпринимать… Ваше преступление особенно безнравственное и тяжкое потому, что вы были уверены в своей безнаказанности…
Женщина была потрясена. Она застыла на стуле, не сводя с полковника остановившегося взгляда. Он увидел, как раскрываются черные омуты ее глаз, и словно обжегся бешеным огнем. Какие страсти бушуют в этой женщине, какая сила злой воли спрятана в глубине ее души!
— А вы ведь еще могли спасти человека, когда только почувствовали запах газа, — с горечью добавил полковник. — Вы не только Журавля погубили, но и мужа, и себя…
Павленко прикрыла рукой глаза. Перед ней с грохотом обрушивались стены воздушных замков, превращались в пыль высокие башни, и она снова копалась в этой ныли, как когда-то девчушкой на своей запущенной Мышеловке среди старых облупившихся и покосившихся домишек, полных тараканов, клопов и всякой рухляди.
Она хорошо помнила тот миг, когда почувствовала запах газа и увидела открытую горелку плиты. Она тогда сразу все поняла. Но не сразу решилась. В сердце ее кипела обида за мужа, который, обняв ее за талию, пьяно жаловался на судьбу, на обидчика, отнявшего у него так много и сейчас безмятежно храпевшего на тахте. А Вячеслав продолжал оправдываться, что не может принести ей счастья потому, что его всегда унижают и грабят.
Она хорошо помнила тот миг. Словно что-то толкнуло ее в сердце, оно забилось чаще, и обида стала горькой как полынь. Стоило только не прореагировать на запах, не заметить маленькую черненькую ручку крана на плите, не заметить, что она повернута… Только и всего… Да и вообще, как ее заметить, эту маленькую пластмассовую черную ручку на черном фоне кружка крана?!
Сердце ее чуть не разрывалось в груди от сильных ударов, кровь билась в висках, комок подкатил к горлу, в глазах потемнело, и она действительно ничего не видела… Она схватила мужа за руку и почти вслепую потянула к двери… Да, да! Она ничего, ничего не видела!.. И ничего не было… Сон, мираж — и только…
Варвара Алексеевна отняла руку от глаз и посмотрела на Коваля. Он тоже был еще не реальным, расплывчатым и призрачным.
Она покачнулась на стуле, нашла прежнее устойчивое положение и сказала: