Страница 70 из 74
Публикуемые рассказы взяты из журнала «Ное литератур» (1982, № 8).
ВИНОГРАД И ЛИМОНЫ
Кто-то бросил рядом с ним охапку сухих белых дров. Поленья разлетелись во все стороны и легли на промерзшую землю голубоватыми пятнами. И вода, перетекавшая из ведер в котел, на фоне светлых поленьев казалась голубоватой. Станок для разделки туши выглядел уродливой рамой к мутному, серому небу. Женщины сновали туда-сюда, а худой расторопный человек, точивший у ручья о камень большой нож, еще и покрикивал на них, чтобы поторапливались.
Он все видел и слышал, но не двигался с места. Он не мог прекратить ни гомон, ни беготню, ни эти монотонные звуки, доносившиеся от ручья — просто старался загнать все это куда-нибудь подальше на задний план. Пока ему не мешают спокойно сидеть у костра, все хорошо.
Поленья, разлетевшиеся по какому-то странному закону, причудливо распределились на плоскости. Он старался припомнить, на что похож этот прихотливый беспорядок. Если загрунтовать холст темной краской и расположить соответствующим образом светлые пятна — получится что-то конструктивистское, некое динамическое равновесие.
Сегодня удачный день, один из немногих, когда в голову приходят важные мелочи. Чаще ведь бывает так — бродишь часами по саду, внимательно присматриваясь к каждому дереву, к каждой травинке, ничуть не менее пристально, чем в удачные дни, но все остается безмолвным. Но он, конечно же, знал, что это не так. Просто он не всегда способен видеть и слышать. И чем больше он напрягался, заставляя себя глядеть, судорожно выискивая хоть что-нибудь, тем безучастней и обыденней казалась природа.
— Только не очень жирную! — крикнул кто-то над самым ухом.
Он покорно кивнул. На рукаве лежала снежинка — тонкое, филигранное творение, исполненное с невероятной точностью. Он поглядел вдаль сквозь падающий снег: ничего, кроме пары ворон. Худой человек размахивал у него перед носом уже наточенным ножом и что-то нетерпеливо ему втолковывал. Невозможно было распутать этот клубок слов. Поленья все еще лежали у самых его ног, там, где их бросили, но теперь среди них торчала пара резиновых сапог.
Кто-то сунул ему в руку довольно толстую пачку денег. Он отрешенно кивнул. Кто-то подкатил его и поставил на ноги: Он снова кивнул. Кто-то потянул его за рукав к воротам.
— Нам надо поторапливаться!
Он оглянулся: поленья лежали как и прежде, но теперь, под другим углом зрения, это была бесформенная груда дров.
Когда подходили к скотному рынку, повалил снег — большие, легкие хлопья, заслонившие телеги и повозки.
— Только не очень жирную, — приговаривал его спутник. И он тоже подумал: «Только не очень жирную».
— С щетиной, ножками, с поросячьим визгом — все вместе что-нибудь на сто двадцать кило. На колбасу.
Он не раз слышал эти слова, но сейчас они словно ударили его. Он увидел, как елозят по столу уже промытые набиваемые кишки, мерцающие голубым светом. Прежде чем забить, свинью моют с щелоком, и женщины скоблят ее проволочными щетками. Бледная, желтоватая, как свежерасколотое полено, шкура испещрена темными прожилками.
— Только не очень жирную, — повторил его спутник.
Он принялся перебирать деньги в кармане пальто. Сплошь сотенные кредитки. Они шагали по унылой ровной белизне: цинковые или титановые белила с небольшой примесью ультрамарина — но, может, он опять ошибается.
Снег повалил сильнее. Он поднял глаза: заснеженные домики и темные изгороди взмывали ввысь и сливались с небом. У него закружилась голова и засосало под ложечкой, он попытался остановиться. Но спутник тянул его дальше.
— Огонь уже горит. Вода закипает. Надо поторапливаться!
И вдруг за белой дрожащей пеленой он увидел: на длинном темном столе — виноград и лимоны. Он замер. Спутник что-то нетерпеливо втолковывал ему. Но на этот раз безуспешно. Этот контраст между зимой и лимонами, виноградом и снегом, этот непередаваемый переход от обильной расплывчатой белизны к четким одиноким островкам цвета и его яростная, бешеная жалость к загубленному удачному дню — все, все слилось воедино, и он расхохотался. Он неотрывно глядел на стол и смеялся и никак не мог остановиться. Вот оно — то, чего он искал, вот она, его картина: здесь, сейчас, среди зимнего однообразия он нашел ее.
На другом конце рынка завизжала свинья, точно ее резали. Где-то там, невыразимо далеко, посреди снегопада, стояла еще одна — «только не очень жирная», которую надо купить и доставить домой. А у него перед глазами один за другим проплывали натюрморты, и среди них — «Виноград и лимоны». Ничего лишнего, простор для глаза, и лимоны — не лютики, не одуванчики и не эта раздражающая горчица, нет — лимоны, чуть-чуть не достигшие последней зрелости. Все лимоны, какие он видел, сольются в них. А на глиняном блюде — темный виноград цвета густой вечерней синевы, которой желтизна придает совершенно особый оттенок и которой просто не существует вне этого соседства.
— Короче, дело к ночи, — сказал он и вынул полпачки кредиток из кармана. Его спутник хотел было перехватить их, но торговка оказалась проворнее. Быстрыми пальцами она сосчитала деньги. Спутник всплеснул руками, спутник топнул резиновым сапогом, и голос его вспорол тишину, точно большой нож, который он наточил у ручья о камень.
Когда они шли переулком, впереди — его спутник, снующими мелкими шажками, а он следом, спокойным размеренным шагом, он вновь вернулся к картине. Целый год он ходил вокруг да около, напрягая воображение, силясь набрести на что-то стоящее…
У самого дома он машинально отметил про себя дым, который уже где-то там, за рамой картины, пробивался вверх сквозь хлопья снега.
ПОЮЩИЕ ЧАСЫ
Обычные ручные часы на пятнадцати камнях с синей короной на циферблате. Вполне исправные, и ходили довольно точно. И солидно так жужжали, когда я их заводил. Я проносил эти часы много лет и едва ли обращал на них особенное внимание — так, взглянешь иногда, и все. Но однажды оставил их на ночном столике и целый день чувствовал себя неполноценным человеком. Мне казалось, что я вне времени — не то сбоку припека, не то позади. Конечно, в городе много часов: старые, на неуклюжих металлических столбах, которые всегда напоминают мне о войне, и новые, вращающиеся во все стороны на изящных бетонных колоннах — эти будто специально предназначены для замужних женщин, ожидающих на свидание любовников. Короче, полно электрических часов, чужих, холодных и безликих. Тогда я впервые и заметил, что ручные часы — куда лучше, чем какой-нибудь казенный хронометр.
Поймите меня правильно. Речь идет вовсе не о вещи. Я не из тех людей, которые могут, к примеру, так долго возиться с какой-нибудь рукояткой ножа, вырезая на ней узоры, что в конце концов в геометрические фигурки переходит часть их души. Боже, какой ужас, какая катастрофа, если этакая вещь вдруг потеряется! Хозяин мучается, точно инвалид войны. У того саднит мозоль на пятке, хотя вместо ноги болтается пустая штанина, а у этого ладонь еще долго помнит резную рукоятку давно не существующего ножа.
С моими часами было все иначе. Никакой души я в них не вкладывал — даже металлический браслет был стандартный, серийного производства. Может, действительно — что имеем — не храним, а потерявши — плачем? Но в таком случае, казалось бы, новые часы помогут забыть о потерянных старых. Вы только поглядите на эту «Омегу»! До чего бодро тикает и секунды отщелкивает не хуже секундомера. Но если вам кажется, что я забыл свои старые часы, то вы ошибаетесь.
А может, это вообще все чепуха? Может, я просто-напросто слишком долго искал эти проклятые часы, может, и не стоило переворачивать из-за них все вверх дном. И вполне возможно, что сейчас я думаю вовсе не о самих часах, а о потраченных усилиях и о потерянном времени. Когда-то я был влюблен в одну женщину и пылко, по-юношески верил, что муж и жена — одно целое. Я в самом деле ее любил, но тем не менее мы расстались. И знаете из-за чего?