Прикосновенье ветра

«Глубокий, будто темно-золотой…»

Глубокий, будто темно-золотой, Похожий тоном на твои глаза, Божественною жизнью налитой, Прозрачный, точно детская слеза, Огромный, как заоблаченный гром, Непогрешимо-ровный, как прибой, Незапечатлеваемый пером — Звук сердца, ставшего моей судьбой. 24/VIII. 1942

«Лишь в буре — приют и спасение…»

Лишь в буре — приют и спасение, Под нею ни ночи, ни дня. Родимые ветры осенние, Хоть вы не оставьте меня! Вы пылью засыпьте глаза мои, И я распознать не смогу, Что улицы все те же самые На том же крутом берегу, Что город все тот же по имени, Который нас видел вдвоем… Хотя бы во сне — позови меня, Дай свидеться в сердце твоем! 1942

«Я думала, что ненависть — огонь…»

Я думала, что ненависть — огонь, Сухое, быстродышащее пламя, И что промчит меня безумный конь Почти летя, почти под облаками… Но ненависть — пустыня. В душной, в ней Иду, иду, и ни конца, ни краю, Ни ветра, ни воды, но столько дней Одни пески, и я трудней, трудней Иду, иду, и, может быть, вторая Иль третья жизнь сменилась на ходу. Конца не видно. Может быть, иду Уже не я. Иду, не умирая… 29/XI. 1942

«Песня, плач и хохот — это тени …»

Песня, плач и хохот — это тени Пробующей вырваться души. Им всегда предшествует смятенье, Начинаются они в тиши. Как привольны дикие разливы Этих сил, взрывающихся вдруг! Только что бродила сиротливо, Вся изранена от скрытых мук И внезапно, или что-то вспомня, Иль не зная что преодолев, Разразятся, всех горей огромней, Слезы или хохот иль напев, Разольются, стон перекрывая… Немоте твоей наперекор, Звонким голосом душа живая Оглашает мертвенный простор. И не горестный, кривой, надрывный, — Боль твою неведомо для всех, Осветляет ликованьем ливней, Озаряет радугами смех. Как благословенны эти грозы И когда не ведая преград Беззаветно хлынувшие слезы Горе выжгут, счастьем озарят! И еще светлей, когда напевом Всю тебя сквозь сердце сотрясет. Грозные утраты… Где вы, где вам Одолеть сияющий полет? Нелюбимая, ты бродишь тенью Пред тобой захлопнутая дверь, Но ведь где-то ждет освобожденье? Ты заплачь, засмейся и поверь. 1942

Орел*

Клянусь, что меня обнимали орлиные крылья, Клянусь, что орлиное слышала сердцебиенье, Клянусь, — упивалась неистовой силой бессилья, Клянусь, в этот миг я была лишь орлиною тенью. Вот каменнокрылый — земли и небес властелином Кружится орел и в смятении вижу опять я, Как мир замирает под пристальным взглядом орлиным, Чтоб через мгновенье метаться в смертельном объятьи. 1942

«Мы смыслом юности влекомы…»

Мы смыслом юности влекомы В простор надземной высоты — С любой зарницею знакомы, Со всеми звездами на «ты». Земля нам кажется химерой И родиною — небеса. Доходит к сердцу полной мерой Их запредельная краса. Но на сердце ложится время, И каждый к тридцати годам Не скажет ли: я это бремя За бесконечность не отдам. Мы узнаем как бы впервые Леса, и реки, и поля, Сквозь переливы луговые Нам улыбается земля. Она влечет неодолимо, И с каждым годом все сильней. Как женщина неутолима В жестокой нежности своей. И в ней мы любим что попало, Забыв надземную страну, — На море грохотанье шквала, Лесов дремучих тишину, Равно и грозы и морозы, Равно и розы и шипы, Весь шум разгоряченной прозы, Разноголосый гул толпы. Мы любим лето, осень, зиму, Еще томительней — весну, Затем, что с ней невыносимо Земля влечет к себе, ко сну. Она отяжеляет належь Опавших на сердце годов И успокоится тогда лишь От обольщающих трудов, Когда в себя возьмет всецело. Пусть мертвыми — ей все равно. Пускай не душу, только тело… (Зачем душа, когда темно!) И вот с единственною, с нею, С землей, и только с ней вдвоем Срастаться будем все теснее, Пока травой не изойдем. [1942]