Начало пути

и садовник. На каникулы мы уезжали в Уэльс или во Францию - словом, всей нашей семье жилось неплохо.

Мальчик, с которым Кэтрин встречалась за два года перед тем, вернулся, и у них все началось сначала. Через месяц он опять уехал, и тут оказалось - она беременна. Мы не знали, что делать, Она была в ужасе и совсем пала духом. Мы часами обсуждали, как быть: попытаться разузнать, как избавиться от будущего ребенка, или признаться родителям, а может, ничего им не говорить, уехать в университет и родить тайно. Проходили недели, и мы даже составили хитроумный план, как нам обеим покончить с собой. Можно было подумать - я тоже беременна. В конце концов мы поступили так, что хуже не придумаешь. Мы решили бежать из дому.

У нас набралось семьдесят фунтов, и мы решили уехать в Лондон, снять комнату, поступить на службу и все, что заработаем, складывать в общий котел. Можно было подумать, что Кэтрин уже не беременна,- мы так рвались уехать, что почти забыли об этом. Мне взбрело в голову ехать в Лондон на отцовской машине. Иной раз вечером наши родители навещали друзей в другом конце города - значит, на машине мы должны были выезжать вечером. Кэтрин еще раньше немного училась водить машину и водила неплохо. А я не умела.

Мы наспех упаковали чемоданы и сунули в машину, Кэтрин вывела ее через открытые ворота, и мы чуть не расхохотались - таким легким оказался этот первый шаг на пути к долгой и счастливой жизни вдвоем. Был славный летний вечер, до темноты еще далеко, и Кэтрин медленно, но уверенно вела машину по неширокой улице к шоссе. Движения тут почти никакого не было, и Кэтрин так и сияла. Но по щекам ее текли слезы.

«Ты думаешь, мы правильно делаем?» - спросила она.

«А что еще нам остается? - ответила я.- Это ведь чудесно - оставить все позади».

Она улыбнулась:

«Ну хорошо. Пусть так».

Навстречу нам, вверх по склону холма, на небольшой скорости шла машина, ее обгонял какой-то подлый мотоциклист. Он уже промчался мимо, но эта черная фигура, вдруг возникшая перед Кэтрин, отчаянно ее испугала, она вскрикнула, наша машина проскочила через живую изгородь и покатилась под откос. Мир обрушился, меня словно накрыло толстым одеялом, и по нему застучали молотки. Потом я почувствовала, как меня из-под него выволакивают.

Снова надвинулась тьма, и я открыла глаза уже в больнице. Я спросила о Кэтрин, и мне сказали, с ней все в порядке. Она и правда пострадала меньше меня. У меня были сломаны ноги, перебиты ребра да еще сотрясение мозга и всякие ранения помельче. Когда я вышла из больницы, Кэтрин была уже замужем за своим дружком: его заставили признать, что она забеременела не без его участия. Она поселилась с ним неподалеку от Ньюкасла, и теперь у них уже трое детей. Мне удалось увидеться с ней на прощание, но мы с трудом узнали друг друга. Все считали, что это я - злой гений - совратила ее с пути истинного, и я не стала спорить. Пусть так, по крайней мере ей будет что обо мне вспомнить.

С тех пор мы не виделись, не переписывались. Я отбыла свою каторгу в Бристоле, потом давала там частные уроки. А потом мне пришла в голову блестящая идея - написать диссертацию о современном английском романе, но, боюсь, я не двинусь дальше Джил-берта Блэскина, потому что я в него влюбилась. Это не такая уж редкость; я вообще влюбчивая. Я влюбляюсь потому, что мне чего-то

не хватает, а не потому, что есть что отдать, и мужчины это понимают и, как только получат свое в постели, отворачиваются от меня.

- Зря ты расстраиваешься, - сказал я.- Каждый получает чего хочет. Честное слово… хоть обо мне этого, может, и не скажешь.

- Мне жалости не надо,- сказала Пирл и так улыбнулась, что сразу стало ясно: никакой она не циник и вовсе не махнула рукой на свою жизнь, хоть а старается всех в этом убедить.

- А я не думаю тебя жалеть,- сказал я.- Мне только тех жалко, кто живет впроголодь, и еще - кто неизлечимо болен.

- Как это верно! Хорошо бы почаще такое слышать. Эти слова были мне как маслом по сердцу.

- Я правильно говорю,- продолжал я.- Первым делом надо заботиться о теле. Если оно пропадет, тогда уж ничего не останется. А если человек сыт и здоров, глядишь, все еще как-нибудь да образуется.

- На словах-то это легко,- сказала она.- Но все равно ты прав. Я знаю.

- Не сердись на мою трепотню,- сказал я,- В каком-то смысле я еще похуже Джилберта. А только я тебе правильно говорю.

- Ты это чаще повторяй, может быть, я наконец поверю. Иногда я готова кинуться в пропасть: с кем ни заговорю, все соглашаются, что все на свете ужасно, и тогда я не понимаю, зачем жить.

Я встал - решил вскипятить воду для кофе.

- Если я когда-нибудь напишу книжку, я ее назову «Как жить спокойно и помереть легко».

Она с таким жаром стиснула мою руку, будто в ней и впрямь вспыхнула любовь.

- Джилберт не знает, что я его люблю. И я не стану ему говорить. Стоит сказать человеку, что ты его любишь, и он начинает топтать тебя ногами.

- Так ведь если не сказать, он, может, никогда и не узнает.

- Может быть, он сам поймет,- с надеждой сказала Пирл.- Я ему это сколько раз по-всякому показывала. Сейчас мне так плохо - хуже некуда, и все равно кажется, может, все еще повернется к лучшему, и вот тут-то я пугаюсь не на шутку - ведь когда надеешься на лучшее, тогда жди беды.

Она так неожиданно все поворачивала и выворачивала, меня аж в пот бросило, мне уже мерещилось: она рассуждает как нельзя верней.

- Я вечно сомневаюсь в себе и своих чувствах,- продолжала она,- но только для того, чтоб лучше понять себя, а вовсе не затем, чтобы себя погубить…

- Зато это верный способ погубить других,- сказал я, пожалуй чересчур резко.

Вошел Джилберт, плюхнулся на стул, и я понял: пьесу он смотрел никудышную.

- Не пьеса, а кухонная лохань. Кусочек жизни,- заявил он.- Полно грязной посуды. И даже не запускают друг в друга немытыми тарелками. А диалог отличный. Самый что ни на есть новейший жаргон.

Пирл положила руку ему на плечо, дала отпить кофе из своей чашки.

- Покормить тебя?

- Ужинал с типом, который сочинил эту пьесу. Он считает, что мои романы - хлам, а я считаю, что его пьесы - вздор, так что мы

потопили наше взаимное расположение в вине. Я хотел проявить сочувствие, сказать, что оба мы все же писатели, но он принялся рассказывать, как он обставляет свой новый дом, и рассуждал, какой лучше купить автомобиль.