Начало пути

Уильям приезжает, уезжает и опять возвращается. Деньги у него по-прежнему есть, но его мечта - выращивать где-нибудь в Ноттингемшире овощи на продажу, а мать чтоб была у него вроде рабыни - так и не сбылась. Он опять отыскал какой-то источник, из которого черпает силы, он не из тех, кто рано удаляется на покой, для него безделье смерти подобно.

Года через два после неудачи в Ливане он снова занялся какими-то темными делами, может, даже контрабандой - он явно богател, честными трудами такого не наживешь. Однажды мы пошли с ним выпить в деревенский кабачок, и я спросил, откуда у него такая большая машина, да и одевается он лучше некуда, тут он сразу помрачнел и сказал: не суй, мол, нос куда не надо.

- Не бойся,- сказал я,- не собираюсь я просить, чтоб ты и меня приспособил к своему делу.

Его сразу отпустило, и он засмеялся:

- Не то что в прошлый раз, а?

- Нет уж. Я здесь пустил корни на всю жизнь.

- Хорошо, что ты, а не я.

Был теплый летний вечер, и кабачок еще пустовал.

- Я уж знаю, когда мне хорошо,- сказал я и отхлебнул пива.

- А все ж коли захочешь подработать, дай мне знать,- сказал Уильям.- Ты парень храбрый, и выдержки у тебя хватает, а этот товар всегда в цене.

- У меня его поубавилось.

- Потому что отведал тюряги? - съязвил он.

- Потише, ты. Я здесь уважаемый человек, домовладелец.

- Просто ты сейчас такую роль разыгрываешь,- сказал Уильям.- И неплохо играешь, как и все свои роли. К этой ты привязался надолго, да ведь не навек же.

- А вот я думаю, что навек.

Он подмигнул в поднял стаканчик с двойной порцией коньяку.

- Просто у тебя долгий хороший отдых. Скоро опять займешься делом. Твое здоровье, друг.

- Твое здоровье,- сказал я и улыбнулся.

Моя мать с Джилбертом Блэскином несколько лет прожили вроде счастливо. Она поехала с ним в Америку - он разъезжал с лекциями,-и там они оба взбесились: старались заставить друг дружку ревновать и к тому времени, как вернулись, вконец друг друга измотали. Уж не знаю, как это получилось, ведь матери было порядком за сорок, а только она родила Джилберту дочку, и он сперва совсем обалдел, а потом решил: ничего лучше в его жизни еше не бывало. Они приехали в новом «ягуаре» Джилберта нас повидать и остановились на два дня в гостинице в Хантингборо.

Я все не мог привыкнуть, что Блэскин мне отец, наверно, так и не привыкну. Я слишком долго накачивал себя выдумкой, будто мой неведомый отец погиб на войне, и все трубы и провода сыновней почтительности перержавели и под конец полопались. А все ж вот он, мой настоящий отец, вылез из «ягуара» и идет ко мне, даже не подумал помочь матери вылезть с новорожденной малышкой. Он высокий, лицо в морщинах, глаза уже не горят прежним огнем. Пока он не сел, он заполнял собой чуть не всю нашу маленькую общую комнату. Мы задали им отличный обед, за стол сели впятером: я, Бриджит, Смог, Джилберт и моя мать, и ели суп с клецками, говяжью грудинку, крем и пончики с яблоками. Джилберт был хмурый, будто его только что пытались отравить, но он все-таки уцелел и вот медленно приходит в себя.

После обеда он подтолкнул ко мне по столу сигару. Я ради такого случая купил бутылку коньяку и после нашего роскошного обеда налил всем по глоточку. Малышка спала в комнате Джулии, но мы могли шуметь сколько душе угодно: мать сказала - если уж Люси уснула, ее и пушками не разбудить, я маленький был такой же. Джилберту этот поворот разговора пришелся не по вкусу, и он спросил, не собираюсь ли я заняться каким-нибудь делом.

- Да нет,- ответил я.- А вы?

- Он очень много работает,- сказала мать,- Я иной раз прямо помираю со скуки.

Я заметил, как он на нее смотрит, и он знал - я за ним слежу, вот и решил сказать какую-нибудь гадость.

- В Нью-Йорке ты не скучала. Просто исчезала на целый день.

- Так ведь мне твои друзья не компания. Им было неинтересно со мной, а мне - с ними. Они все шуты и наркоманы.

Мы с Бриджит засмеялись. Смог - ему тогда было восемь-тоже улыбнулся, и это подлило масла в огонь.

- Значит, ты ходила искать настоящего мужчину,- съязвил Джилберт.

- Нет, милый,- сказала мать.- У меня есть ты, мне искать нечего.

Она это сказала от души (по крайней мере я так понял), но Джилберту померещилось - она над ним измывается.

- Да я уж давно знаю, откуда взялась эта крошка Люси. Я вскочил, сжал кулаки.

- Отцепись от моей матери, слышишь? Я думал, мы тут собрались славно провести вечерок.

Он прикусил язык, но после этого уже всем было не по себе.

На другое утро они уехали. А через год развелись. Мать не больно огорчалась - ведь у нее осталась дочка, есть на кого потратить еще двадцать лет жизни, разве только помешает какое-нибудь новое приключение. За Люси приглядывала соседка, а мать опять пошла на фабрику. Блэскин назначил ей кой-какое содержание, видно, подумал обо всех годах, когда ни гроша не давал на меня, и теперь она могла бы и не работать. Но она сняла на эти деньги квартиру, научилась водить машину, купила в рассрочку малолитражку и каждые месяц-два приезжала с Люси в Верхний Мэйхем проведать нашу компанию. Смог, несмотря на разницу в возрасте, всегда очень нежен с Люси, и меня это здорово радует.

По самым последним слухам, Джилберт Блэскин опять живет в своей квартире на Слоун-сквер вместе с Пирл Харби. Когда он женился на моей матери, Пирл пыталась отравиться газом, но подружка вовремя ее оттащила - Пирл уже сунула голову в духовку. Эта попытка покончить с собой произвела на Блэскина большое впечатление - он услыхал об этом, как раз когда ушел от моей матери, и кинулся прямо к Пирл, может, надеялся, она рано или поздно попробует еще разок, и хорошо бы, когда он поблизости, тогда он все увидел бы своими глазами и мог бы вставить в свой очередной роман.

Я теперь ношу жилет и без золотого соверена в кармане не выхожу из дома. Мы возделываем свой сад, и я все сильней люблю Бриджит и детишек, я связан с ними навечно. Смог уже высокий, тощий, темноволосый парнишка, не сегодня-завтра начнет бриться. Он неразговорчивый, а все ж время от времени нам с ним есть о чем потолковать. Он учится в средней классической школе в Хантингборо, играет там в шахматы и собирает гербарий. В последний раз на день рождения я подарил ему дорогой микроскоп, а на совершеннолетие пообещал десять соверенов из бабушкиного наследства. Мать вернула мне те двадцать пять, которые я ей оставил,- ведь медовый месяц с Альбертом в Париже так и не состоялся.