Начало пути

Я признал, что перевозил золото по поручению Джека Линингрейда, но что понятия не имел, насколько это серьезно. Мне помогли поверенные Смат и Бант, и только уже потом я узнал, кто им платил. Они пригласили опытного защитника старой школы, и он встал и сказал: Каллен, мол, человек хороший, хотя во многих отношениях наивный, и никогда не был замешан ни в каких беззаконных делах. Пускай их говорят сколько угодно, я слушал и улыбался про себя, но судья все равно пролаял - он бы дал мне не полтора года, а больше, да уж очень я глуп.

Когда меня взяли, я думал, мне припаяют десятку, потом, покуда шло следствие, стал надеяться на лучшее - чем дальше, тем меньшего наказания ждал, а разглагольствования защитника и того больше раздули мои надежды, и я уж думал: отделаюсь просто солидным штрафом.

Но мужчина еще не мужчина и не герой, раз он не отсидел в тюрьме, и мне предстояло обрести право на эту честь. Было о чем подумать, я, например, здорово удивился, когда увидел в суде мать - она свидетельствовала, какой я преданный и любящий сын. И уж вовсе обомлел я, когда вызвали свидетелем Джилберта Блэскина, «известного писателя, которого читают в лучших домах Англии», и он так стал расписывать, какой я хороший человек, я даже чуть сам не поверил. Послушать их, так выходило, будто до этой истории я жил совсем в другом мире, ну, прямо святой, каких поискать… а потом меня безжалостно сбросили с этих высот на грязную землю: поднялся старый сладкоречивый гад и объявил приговор - полтора года тюрьмы. Меня уж такое одолело бешенство и отчаяние- опомнился я только недели через три, и тут оказалось, я уже привык к тюрьме. Словно попал в какую-то новую страну и, покуда спал, обжился в ней.

Однажды ко мне пришли посетители, я бросил уборку, и меня повели на свидание, а с кем, я не знал. За двойным стеклом с проволочной сеткой внутри стояла мать с Джилбертом Блэскином. Я подался вперед, но ничего не сказал. Они сквозь стекло всматривались в меня, а я все не мог понять, чего они глядят и почему это они оказались здесь вместе. По обе стороны вдоль всей загородки заключенные и посетители перекликались, делали друг другу знаки, я увидел, мать шевелит губами, и только теперь сообразил: она чего-то там говорит, а мне не слыхать. Джилберт улыбнулся, поднял руку, даже не потрудился заговорить. Я тоже улыбнулся, вытянул голову и чихнул.

Они хотели мне что-то сказать, но уж, наверно, все это пустяки, ведь самое важное, чудовищное, подавляющее - что я сижу тут взаперти, за решеткой, будто обезьяна в дождливый день. Блэскин был в мягкой фетровой шляпе, выглядел он здоровым и бодрым, как никогда. Мать тоже надела шляпу, лицом и фигурой она была как раз ему под пару. Она даже немного пополнела.

До меня слабо донесся ее голос, но слов было не разобрать. Свидание затянулось. Я мог понять, почему пришла мать, ну а Блэскин-то тут при чем? Он наклонился как мог ближе к стеклу, приставил руки рупором ко рту и что-то заорал. И по его лицу, и по взволнованному лицу матери я понял, что-то он говорит очень для них важное, и вслушивался изо всех сил. Но все равно не разобрал ни слова, и он сделал еще одну попытку. Усилием воли я одолел свою непонятливость, за стенами тюрьмы для этото вовсе не понадобилось бы никаких усилий. Слова донеслись будто со дна морского:

- На прошлой неделе мы поженились!

Это был удар в самое сердце, но, может, того-то мне и не хватало - он пришелся как раз туда, куда надо. Я громко повторил слова Блэскина, услыхать их мои посетители не могли, но прочли по губам, и оба засмеялись, помахали мне, поцеловались, взялись за руки - в общем, все ясно. Даже показали мне кольца. Потом я узнал - после того, как я побывал у Джилберта на квартире возле Слоун-сквер, он поехал в Ноттингем, разыскал мою мать и обхаживал ее до тех пор, покуда она не согласилась выйти за него замуж. С тех пор как они меня навестили, я стал замечать, что делается вокруг, стал осваиваться в этом новом мире, так что вроде наше свидание все-таки пошло мне на пользу.

Однажды во время прогулки по тюремному двору мимо проплыло хорошо знакомое лицо - это был Стэнли. Потом мы с ним заговорили.

- Меня перевезли сюда из Централки,- сказал он.

- Понятно. Может, тебя ко мне нарочно подослали, чтоб ты стучал, так я ничего не знаю.

Он теперь был мордастый, а двух передних зубов не хватало. Он улыбнулся и сразу уж такой стал жалкий, хуже, чем когда я его видел в последний раз.

- Вон как! - фыркнул он.- Похоже, твою доверчивость корова языком слизнула, а?

- А ты поосторожней: будешь язвить, не выйдешь отсюда живым.

Эти мои слова его утихомирили, тогда и я тоже остыл.

- Меня сцапали в аэропорту, ты, может, еще не знаешь. Я хотел увезти пять брусков в Женеву, да эта сволочь Моггерхэнгер так все подстроил - меня уже поджидали. А Моггерхэнгеру, верно, ты сказал, хотел со мной сквитаться, ты ж думал, это я виноват, что схватили Коттапилли и Пиндарри, ну и Рэймеджа, само собой… а с чего бы я стал на них стучать, какая мне выгода? И вообще, только я вырвался из вашего логова, меня тут же и замели. Я хотел свезти это золото в Женеву для пользы фирмы, а кто оценил мою преданность делу, черт подери? Я даже поспел на аэродром к своему самолету. Потому и из штаб-квартиры так сразу смылся. Вижу, Моггерхэнгер ранен, стало быть, думаю, наша взяла. А гляди, чем для нас дело кончилось. Теперь все мы, черт подери, угодили в железную клетку.

Сам не знаю, для кого я разводил благородное негодование и выставлялся в наилучшем свете, так что под конец засмеялся и замолчал.

Шли дни, недели, и я понемногу узнал от Стэнли все остальное: Джек Линингрейд - это знали все, кроме меня,- вовсе не был паралитик, а руководил операциями из своей железной клетки, просто чтоб всех дурачить. В этом его железном колпаке полно было всяких радио- и электронных устройств, вот только о вторжении Моггерхэнгера в тот последний день они, на его беду, не предупредили. А может, и предупреждали, да он слишком был занят мной, не заметил. Когда я удрал, схватка еше продолжалась и Стэнли вместе с Джеком Линингрейдом, отбиваясь, вырвались из дома, а все картотеки и часть золота достались Моггерхэнгеру - он-то уж, наверно, был доволен этим днем. Полиция никого и ничего в квартире не застала: у подъезда