Черная книжка

Пэтти вздохнула и перешла к следующей странице. В самом верху было написано почерком Рамоны: «Исходящие платежи».

Ага. Откупные. Взятки. Рамона вела также учет взяток.

И здесь фигурировала одна и та же фамилия — строка за строкой — на протяжении последних трех лет. Выплаты делались ежемесячно: сначала в размере двух тысяч долларов, затем — четырех тысяч и в конце концов — десяти тысяч долларов в месяц.

Одна и та же фамилия в каждой строке. Все платежи — одному и тому же лицу.

— Значит, Эми знает, — прошептала Пэтти пустой комнате. — Это проблема.

Она таращилась на экран компьютера, пока слова перед глазами не начали расплываться и подергиваться. Она продолжала смотреть на экран, хотя там уже появилась экранная заставка в виде астероидов, проносящихся через черный экран. Она все еще не сводила глаз с монитора, когда за окнами квартиры Эми Лентини начали сгущаться сумерки.

Она смотрела на экран до тех пор, пока не решила, как ей поступить.

Затем она осторожно закрыла ноутбук — так осторожно, как будто это был взрывоопасный предмет, — и, вытащив из него флешку, засунула ее в карман штанов.

— Пожалуй, я вырву это из твоих рук, Эми, — зловеще прошипела она. — Как говорится, кто нашел — того и вещь. И все такое прочее.

Она положила ноутбук в чемодан, который притащила с собой, и закрыла застежку-молнию.

— Не переживай, братишка, — сказала она, надевая ботинки. — Я это все почищу. Впоследствии скажешь мне «спасибо».

Настоящее

82

— Детектив Кэтрин Фентон была отвергнутой женщиной, — говорит мой адвокат Стилсон Томита, прислонившись к краю оконного проема в своем офисе. За ним в окне видно реку Чикаго и мост Уэллс-стрит. — Женщиной, которая хотела Билли Харни, но не смогла его добиться. А если не смогла она, значит, не смог никто.

Ух ты! Это круто.

— У нее была мимолетная связь с Билли, но она хотела большего, а Билли — нет. Более того, Билли начал встречаться с другой женщиной, а именно с Эми Лентини. Воспрепятствовать этому у Кейт никак не получалось, поэтому она пошла на крайности. Она перепробовала все. Эдакая Гленн Клоуз в фильме «Роковое влечение». Если не считать того, что она — полицейский, который живет в мире оружия и насилия. Когда у нее ничего не получилось, она не стала горевать и злиться, стоя перед кухонной плитой, а решила поквитаться с Билли посредством совершения убийств. Она убила Рамона Диллавоу, зная, что Билли будет подозреваемым. Она убила Джо Вашингтона после того, как Джо встретился с Билли в метро, — опять же понимая, на кого падет подозрение. Затем она подложила орудие преступления в подвал дома Билли, зная, что это его погубит. Если он сломал ей жизнь, то она, в свою очередь, испортит жизнь ему.

А я было подумал, что его вступительные слова звучат круто.

— Всего лишь за несколько дней до перестрелки она присылала Билли свои фотографии в полуобнаженном виде — в том числе и снимок, на котором она приставляет дуло пистолета к голове, угрожая самоубийством, если он ее проигнорирует. И когда он не ответил взаимностью, что она написала ему в сообщении? «У тебя был шанс. Помни что я давала тебе шанс».

Я не помню этой эсэмэски. Не помню сексуальных фотографий, которые она вроде бы мне присылала. Они — где-то внутри черной дыры, образовавшейся в моей памяти. Единственная причина, по которой мы о них знаем, — нам сообщили представители обвинения.

— Двумя днями позже, — продолжает Стилсон, — она направляется на квартиру Эми Лентини и обнаруживает Билли и Эми лежащими в постели. Это стало последней каплей. Она выхватывает пистолет. Билли, чей пистолет лежит рядом, на прикроватном столике, тоже хватается за оружие, чтобы открыть ответный огонь. Его пистолет выстреливает, и в начавшейся суматохе пуля случайно попадает в Эми — еще до того, как Кейт и Билли стреляют друг в друга.

Стилсон ослабляет узел на галстуке, тянет его вниз и расстегивает верхнюю пуговицу рубашки. Я знаком со Стилсоном Томитой еще с тех времен, когда был ребенком, а он и мой отец — новоиспеченными полицейскими, работающими в поте лица. Затем он закончил юридический факультет и стал прокурором, но впоследствии, когда возникла необходимость платить за обучение в колледже своих четырех отпрысков, «переметнулся» к адвокатам. Стилсон представляет собой классического жителя Чикаго со смешанной кровью: его отец — иммигрант первого поколения из Японии, который открыл швейную мастерскую в районе Линкольн-Парк; мать на все сто пятьдесят процентов ирландка из южной части Чикаго, в роду которой были сплошь и рядом полицейские еще со времен Великой депрессии.[70] Глядя на него, видишь больше Ирландии, чем Азии, но черты его лица недостаточно отчетливы, чтобы понять его происхождение. Он, бывало, шутил, что люди при первой встрече не могут для себя решить, кто он — итальянец, грек или латиноамериканец.

Но кто бы он ни был по национальности, он все еще выглядит как полицейский, которым когда-то был, — красноватый цвет лица, глубоко посаженные глаза человека, видавшего мерзопакостный отстой системы уголовного судопроизводства, ее уродство, безысходность, горечь и в конечном счете безнадежность. Он и сажал людей за решетку, и защищал их. По обе стороны баррикад есть свои трудности, и это заметно по его осунувшемуся лицу.

Я обвел взглядом собравшихся в офисе близких мне людей: сестру Пэтти, отца и лейтенанта Майка Голдбергера, который для меня, можно сказать, почти второй отец. Все они размышляют над тем, что́ только что прозвучало, — то есть над кратким изложением речи Стилсона на суде в мою защиту.

До суда остается меньше недели, и обвинение уже представило доказательства. Мы вдвоем со Стилсоном ломали голову над общими версиями построения моей защиты в течение нескольких недель, но теперь пришло время перейти к конкретике. Теперь нам известно все, что у них имеется против меня. Пришло время окончательно выработать план, проверить и перепроверить его — так сказать, прицениться и вылепить из имеющихся сведений, как из глины, самые лучшие доводы, на какие мы только способны.

— Мой пистолет случайно выстрелил и пуля угодила в Эми? — спрашиваю я. — Это был несчастный случай?

— Ну, Эми была убита из твоего пистолета, а не из пистолета Кейт. Они могут это доказать. — Стилсон пожимает плечами. — Если у тебя имеется объяснение получше, я слушаю очень внимательно.

Когда твое самое лучшее объяснение — просто какая-то чушь, то ситуация выглядит не очень обнадеживающей.

Стилсон, видя выражение моего лица, слегка наклоняет голову и кивает.

— Мы используем то, что у нас есть, — говорит он, — и это самая лучшая из имеющихся версий, Билли.

— Единственная версия, — уточняет Пэтти.

— Нет, не единственная, — возражаю я. — Они утверждают, что я был коррумпированным полицейским, так? Они утверждают, что я «крышевал» бордель, получая за это деньги, что прокурор штата вела относительно меня расследование и что я убил всех, чтобы замести следы. Мы могли бы сказать то же о Кейт. Или о Визе. Или о них обоих.

— Да, но никаких улик против них нет. — Пэтти отталкивается от стены, к которой она прислонилась, и опускает руки, которые только что были скрещены на груди. — Нет доказательств, что кто-то занимался «крышеванием». Нет никакой маленькой черной книжки. Это выдумка.

— Нет никакой маленькой черной книжки? — переспрашиваю я.

— Они ее так и не нашли, — отвечает она. — Значит, для присяжных ее не существует.

— Я согласен с Пэтти, — говорит Стилсон. — Послушай, Билли. Мы начнем с того, что скажем: обвинение сплошь и рядом основывается на домыслах. Нет доказательств, что имело место «крышевание», а значит, невозможно доказать, что имела место попытка замести следы. Затем мы дадим присяжным вполне привлекательную альтернативу. — Стилсон берет увеличенные копии эротических фотографий, которые Кейт присылала мне на смартфон. — Это — женщина, чье сердце было разбито и которая отчаянно пыталась привлечь твое внимание. У каждого из присяжных заседателей, я тебе гарантирую, в какой-то момент их жизни сердце было разбито. Все они знают, как тяжело быть отвергнутым. От переживаний они, по-видимому, никого не убивали и не подставляли — с этим я соглашусь, но они вполне могут себе представить, какие чувства она испытывала.

70

Великая депрессия — мировой экономический кризис, начавшийся в 1929 году и продолжавшийся до 1939 года.