Страница 5 из 8
Молчун фыркнул и встал. Пересек каюту, склонился над спящим капитаном.
"У колибри желтенькая курточка. Завис - и камнем вниз, лишь свист, вихрем мчится прочь. Быстро и больно, больно...".
На мгновение он замер; могучие мускулы спины напряглись, губы дрогнули. Взглянул на неразлучников: они до сих пор не шевельнулись. Молчун прищурился...
Слова спешили, суетливо толкались и наконец выстроились в таком порядке:
"Три вещи я познал, испив любовь до дна:
Боль, грех и смерть несет с собой она.
Но день за днем терзает сердце вновь, Боль, смерть, позор презрев - зовет любовь!"
Молчун аккуратно добавил: "Сэмьюел Фергюсон, родился в 1810 году". Он обжег взглядом неразлучников и с глухим стуком ударил кулаком по раскрытой ладони, - словно дубинка обрушилась на муравейник. Они вновь услышали его, но на этот раз не улыбались. Инопланетяне посмотрели друг на друга, затем одновременно повернулись к великану и мрачно кивнули, наблюдая за ним.
Главный рылся в книгах Молчуна, перелистывая томики, отбрасывая просмотренные прочь. До этого он ни разу не прикоснулся к его библиотеке. Куча мусора, - прошипел капитан, - "Сад Плунков", "Ветер в ивах", "Червь Уорборос", сочинение Эддисона. Детские сказочки.
Великан, неуклюже переваливаясь, поспешил к своим сокровищам, терпеливо собрал разбросанные по каюте книги и одну за другой поставил на место, нежно поглаживая переплет, словно утешая.
- Тут что, ни одной с картинками? молчун изучающе посмотрел на Главного, затем снял с полки большой том. Капитан выхватил книгу у него из рук, торопливо пролистал.
- Горы, - разочарованное ворчание. - Старые дома. - Шелест страниц. Какие-то поганые лодки...
Он хлопнул книгой но столу. - Неужели нет ничего, что мне нужно?
Молчун терпеливо ждал продолжения.
- Тебе что, надо на пальцах объяснять? - прогромыхал капитан. - У меня зудит в одном месте. Молчун. Ну, с тобой такого не бывает... Хочу поглазеть на картинки с девочками, дошло?
Лицо Молчуна казалось совершенно бесстрастным, но под маской спокойствия скрывался панический ужас. Главный никогда, - никогда! - не вел себя так, тем более в середине полета. Будет еще хуже. Намного хуже. И очень скоро.
Он повернулся и бросил полный ненависти взгляд на неразлучников. Если бы не эти твари...
Ждать нельзя. Сейчас уже нельзя. Надо что-то сделать. Придумать что-нибудь...
- Ну давай, соображай быстрее, - изнемогал Главный. - Господи ты Боже мой, даже такой монах должен иметь хоть что-то, чтобы не умереть от воздержания...
Молчун отвернулся, на мгновение зажмурился, потом взял себя в руки. Он пробежал ладонью по корешкам книг, поколебался, и в конце концов вытащил толстый альбом. Вручил его капитану и молча направился к пульту управления. Склонившись над компьютерными распечатками, притворился, что поглощен работой.
Главный развалился на койке Молчуна и открыл альбом. - Микеланджело: вот дерьмо собачье! - прорычал он. Потом фыркнул и промычал что-то, словно перенял от приятеля манеру выражать мысли.
"Статуи", - донесся до Молчуна уничтожающе-презрительный полушепот. Однако Главный стал листать страницы, впившись глазами в иллюстрации, и наконец замолчал.
Неразлучники посмотрели на маленького человечка с грустной нежностью. Потом стали посылать умоляющие взгляды Молчуну, но они, словно стрелы по щиту, скользили по широкой спине разгневанного великана.
Молчун вертел в руках ленту с кодом Земли. Неожиданно он разорвал ее надвое, потом порвал клочки. Грязное, прогнившее место. Нет ничего более непробиваемо-тупого, чем консерватизм торжествующей распущенности.
Создайте сибаритскую культуру с неисчерпаемым набором искусственных забав, и вы получите особую породу узких, чопорно-высокомерных, легко впадающих в ужас люден, которые живут в непробиваемом панцире условностей, абсолютизируют немногие сохранившиеся табу и всегда соблюдают правила, - даже правила узаконенного разврата, - истово оберегая избранную коллекцию ханжеских запретов. В подобном обществе ни в коем случае нельзя использовать определенные слова (они вызовут злобный смех), носить одежду определенных цветов, использовать определенные интонацию и жесты под страхом публичной расправы. Правила поведения обширны, они обладают абсолютной силой. В этом мире сердце не смеет петь, ибо исходящее от того, в чьей груди оно бьется, тепло великой радости жизни сразу выдаст его.
А если все-таки хочешь быть свободным от уз внешней оболочки и ощущать эту радость, беги в космос. В слепящую пустоту одиночества. Пусть здесь, в тиши корабля, мерно текут дни, проходят годы; ты же, укрывшись в непробиваемом панцире, терпеливо жди, и снова жди, когда в очередной раз придет момент полного освобождения, время отдыха от чужих взглядов. Вот тут радость вырывается наружу, и можно кружиться в диком танце, кричать, плакать, рвать волосы на голове, пока слезы не заволокут глаза, - в общем, делать все, чего жадно требует твоя столь нестандартная натура.
Полжизни потратил Молчун, чтобы найти свою свободу, и он сохранит ее любой ценой. Чужая жизнь. Тонкости межпланетной дипломатии, даже благополучие родной планеты, - всем этим великан был готов пожертвовать, лишь бы избежать такой опустошающей утраты.
А она неизбежна, если кто-нибудь раскроет его секрет. Теперь о нем знали неразлучники.
Он стиснул ручищи так, что захрустели костяшки пальцев.
Вот жители Дирбану читают все тайные помыслы, запечатленные в податливом мозгу влюбленной парочки; преодолевая пространство космоса, новости достигают Земли; громогласная реакция и Главный, на которого обрушится вся суть омерзительного скандала.
Нет. Пусть Дирбану сочтут себя оскорбленными, пусть родная планета обвинит экипаж в преступной небрежности, или даже в измене, - все, что угодно, только бы не открылись миру губительные истины, которые выкрали из его мозга неразлучники.
Очередной прыжок; первая мысль, мелькнувшая в мозгу Молчуна, как только он восстал из небытия: "Надо торопиться".
Он скатился с койки, свирепо оглядел лежащих без сознания неразлучников. Беспомощных. Беззащитных.