Страница 1 из 3
Владимир Калашников
ЯРКО-КРАСНОЕ ЧУДО
Что эти мерзавцы сделали с ним? Как им это удалось? И куда они делись после этого?..
Гройн бродил по улицам, совершенно пустынным, проходил мимо странных домов, сложенных из коротких обрубков ярко-зелёных трубок. Стены зданий, поднимаясь вверх, изгибались друг к другу, кое-где смыкались, переходя в ярко-оранжевые гребни, вздымавшиеся на много метров ввысь, к багряному диску солнца. А те немногие места, где запрокинув голову, можно было увидеть вечно лиловое небо, не приносили единственному на планете человеку ни душевного облегчения, ни удовольствия. Слишком чужое это было небо, слишком контрастно было различие с тем голубым покрывалом, что окутывало Землю. Слишком большое отторжение вызывали местные облака, жёлтые, выставившие острые лучи почти правильной формы в разные стороны. И так хотелось вновь увидеть те невесомые небесные туманы, что бродили в родных небесах, даже влететь в них. Не на истребителе, реактивные двигатели размечут призрачные облачка в клочья, да и толстенные переборки из титанового сплава не пропускают ветра. А не чуя его, с силой толкающего в лицо колючие на такой скорости капли, леденящие кожу, но в то же время и освежающие её, какой вообще смысл летать в земной атмосфере? Другое дело маленький самолётик, с открытой кабиной, даже без лобового стекла. Синее марево медленно наползает со всех сторон, за почти ощутимо густой хлябью не видно оконечностей крыльев, влага оседает на ресницах, нависает над щеками крупными слезами…
Пилот не лил слёз по оставленной родной планете, не желая расходовать попусту воду. Ни следа которой здесь ещё не встретил. Да и времени на уныние не было — надо двигаться вперёд.
Он шёл по мостовой, выложенной стеклянными голышами, иногда переходил по стеклянным же мосткам через каналы, — пустые рвы, и непонятно было, для чего они проложены по всему городу. Когда уставал, приседал прямо на тротуар, облокачиваясь спиной о стену. И тогда доставал из потаённого кармана то, что Тайда сунула ему во время прощания, в день своего рождения, пятого по счёту. В этот день атака была особенно сильной, и ему пришлось бросить праздник. Проводив жену и доченьку в бункер, попрощаться наскоро, и бежать на аэродром. Оборонительный удар перешёл в развёрнутое наступление, бесславно закончившееся на орбите ближайшей из известных вражеских планет. В отличие от землян, у ксеноморфов их было много. На одной из них Гройн и вспоминал пропущенный день рождения, прижимая к губам то, что дала ему его доченька.
Много часов он проблуждал по пустому городу, — кажущемуся пустым. Когда в ногах появлялась усталость, присаживался отдыхать, вытягивал ноющие ноги. По роду деятельности ему никогда не приходилось совершать длительные пешие прогулки, он не придавал им значения, теперь приходилось расплачиваться. Потерянным временем, за которое можно было бы пройти ещё немало. Но сидел он вовсе не бездеятельно, пытался узнать что-нибудь новое об окружающем мире. А вдруг пригодится потом?
В одну из таких передышек Гройн начал выковыривать из мостовой стеклянный камень, действовал каблуками, а потом и пальцами, ногтями, пока из-под них не потекла кровь. Стеклянный шар, немного неправильной формы, подался, а потом лопнул, забрызгав человека стеклянными блёстками.
«Только слепым не хватало остаться, — подумал про себя Гройн, — слепым в пустом городе. И одновременно полном врагов». Да, город был и пуст, и в то же время населён, и жил своей обычной жизнью, незаметной лишь для человека. И с этим ничего нельзя было поделать. Пока.
Гройн щелчками сбросил с одежды осколки. И вынул из мостовой ещё один стеклянный голыш, — теперь они поддавались легко, ведь одного камня нет, уже можно как следует уцепиться за соседние, запустив руку в сделанную дыру. Взвесил стеклянный булыжник в руке, и метнул его в зеленоватую стену напротив. В последний момент вспомнил, что надо беречь глаза, заслонился рукавом от стеклянных брызг. Потом отнял руку от лица, провёл по лбу ладонью — на ней остались разводы крови. Да, вредить им — себе дороже…
При столкновении со стеной стеклянный шар взорвался, но часть его кусочков зависла в воздухе, примерно на высоте его роста, окрасилась в такой же зелёный цвет, как и весь дом. Надо сматываться отсюда, пока…
Гройн вскочил и метнулся в проулок. А осколки, что не упали на землю, метнулись за ним. Гройн с разбегу бросился на дорогу, проскользил по стеклу, и скорчился у стены, абсолютно неподвижный. Зелёные кусочки зависли над улицей в раздумьях, но почуяли воздушные потоки хозяев города, — невидимых и неосязаемых Гройном, — и спикировали вниз. И исчезли тотчас же, только мостовая окрасилась местами оранжевой слизью.
Всё правильно, они вокруг него, город не мог опустеть в один миг. При входе в атмосферу и пикировании к поверхности, — точнее, падении, — Гройн успел разглядеть шевеление внизу. Оранжевые фигуры следовали по улицам столь спокойно, будто и не кипел бой на орбите. Удар корабля о планету был силён, сознание уцелевшего пилота помутнело. Сквозь объявшую разум пелену от пробоины, оставшейся после взрыва ракеты ксеноморфов, доносились неприятные звуки. Скрежет отгибаемых титановых листов, со звоном выплёвывающих в бессильной злобе на ксеноморфов бесполезные теперь болты. Потом шлёпанье множества ласт, шелест щупальцев. Его подхватывают, выносят из кабины, и дымок, поднимающийся от вскипевшей при крушении дороги, немножко приглушает запах их тел. Как жаль… Он сладкий, приятный, будто от домашнего пирога с яблоками, что так часто вынимала из печки мать, в те годы, когда о ксеноморфах и слыхом не слыхивали…
Гройн не мог сопротивляться, тело не слушалось, оставалась надеяться, что вспомнит кто его хозяин, когда разум справится со своими сумерками. Но резкое сияние полыхнуло перед глазами, и разум испуганно отпрянул в глубины мозга, бросив тело на волю ксеноморфов.
Очнулся Гройн лежащим ничком посреди улицы, пустынной, как и весь город. Процедуры ксеноморфов изменили пилота. Его разум по-прежнему осознавал окружающий мир, только вот места обитателям этой планеты в идущих от глаз к мозгу картинах уже не оставалось. Но это не значит, что хозяева сего мира исчезли.
Они вокруг него. Не такие уж и неуязвимые. Оранжевые пятна — лишний пример этому. Гройн поднялся, и оправил одежду. Пусть знают, что даже в нынешнем состоянии он может устроить им веселенькую жизнь. О том, что они могут прекратить свой эксперимент над ним, земным существом, попавшим в плен во время боя, не беспокоился — чувствовал, что всё ещё нужен им, интересен. Знал, что они следят за ним, как земные учёные следят за крысами, которые бегают по прозрачным лабиринтам от одной кормушки к другой. Этот город — лабиринт для него. Стеклянная мостовая ведёт его между зелёными стенами, закругляется, переходит в саму себя… И ни следа кормушки. Гройн усмехнулся горько, не сомневаясь, что исследователи подметили и это изменение выражения человеческого лица. Записали, занесли в протоколы, данные отправили в свои институты, чтобы, быть может, придумать там ещё одно оружие против людей. Психотропное.
Где же эти проклятые кормушки? Ведь есть хочется давно. Нет, так не бывает, какой смысл был им оставлять его бродить в городе просто так? Они должны были создать ему какой-то стимул. Но что тогда эта приманка? Еда, или, быть может, оружие?.. Найти бы истребитель, — можно попытаться поднять корабль в воздух, ведь реакторы не пострадали, а затронутые взрывом системы можно восстановить, или заместить, самые важные части зарезервированы, и не единожды. Улететь отсюда, пускай и с распахнутой дырой в титановом боку, пару дней можно пожить и в скафандре. Улететь… Мечты.
Место посадки его корабля, небольшого истребителя заградительного отряда, — из чисто человеческого упрямства и своей персональной «твердолобости» он не желал употреблять слово «падение», — должно быть где-то поблизости. Хоть его разум и был отгорожен от внешнего мира на тот период, пока ксеноморфы проделывали над ним свои непонятные процедуры, а потом несли по городу, чувство времени продолжало работать. По грубым прикидкам выходило, что километрах в пяти.