Страница 9 из 14
Шел следом, звал настойчиво в гости в Сен-Эмильон, где у него винодельческое «шато» и где русские князья отведают божественный «сотерн», рецепт которого принадлежит его прадеду.
Насилу от него отделались.
Бесславно окончилась Русско-японская война. «Бестолочь сплошная», по выражению отца. Ни один из планов подготовки кампании против дальневосточного соседа осуществлен до конца не был. Дождались, в результате внезапного нападения на русскую эскадру, высадки японцев в Корее. Последовали сдача порт-артурской крепости, гибель флота в Цусимском сражении, проигрыш генерального сражения под Мукденом, унизительный Портсмутский мир…
Пропадало электричество: забастовали рабочие электростанции. Ужинали при свечах, как при царе Горохе. Октябрьский ветер с моря, холод, слякоть, зловещая тишина за окнами. Батюшка вышел из кабинета хлопнув дверью: собирался звонить великому князю – коммутатор молчит, не работает телефон. На улицах неспокойно, всюду военные патрули, не ходят трамваи, то и дело разводят мосты. Январские события в столице, когда полиция расстреляла шедших с петицией к Зимнему дворцу манифестантов, вызвали небывалую протестную волну: стачки, акции неповиновения властям, антиправительственные выступления. Что ни день, тревожные новости: волнения в воинских гарнизонах, восстал Черноморский флот, в Одессе уличные бои. В покои отца несут телеграмму: на Сенатской площади в Кремле погиб от бомбы террориста великий князь Сергей Александрович. Наскоро собравшись, они едут в Москву. Подробности убийства ужасающие: заслышав взрыв под окном, супруга его Елизавета Федоровна, находившаяся в то время в Кремле, выбежала в легком платье на площадь. Представшая ее глазам картина была ужасающей: на окровавленной брусчатке бился у перевернутой кареты раненый кучер, лежали убитые лошади. Куски тела великого князя разбросало по снегу, она собирала их ползая на коленях, пальцы его в перстнях нашли позже на крыше соседнего здания.
Давняя матушкина приятельница была сама крепость. Стойко, непоказно переносила горе. Прервала молитвы, отправилась в тюрьму, где содержался преступник, велела отвести себя в камеру.
«Кто вы такая?» – спросил он.
«Вдова убитого вами человека, – последовал ответ. – Зачем вы это сделали, скажите?»
Уверяли, что после ее ухода преступник закрыл лицо руками и разрыдался.
Она написала письмо государю с просьбой помиловать убийцу, и монарх был готов удовлетворить просьбу, не откажись от высочайшей милости сам бомбист.
В 1906 году отец получил под командование гвардейский полк: прощай, милый дом на Мойке, едем жить в Захарьевское, где квартируется полк.
«Высадились на острове папуасов», язвил Николай. Папуасы не папуасы, а скучища смертная. Окружение – военные с женами, под окнами день-деньской построения, разводы, джигитовка, рубка лозы. Вечером танцы под оркестр в офицерском собрании, карты, выпивка в буфете, вялотекущий флирт. Каждое утро они с братом выезжали в авто на учебу в столицу, Николай в университет, он в гимназию, после полудня возвращались в Захарьевское. Вырвались в одно из воскресений к цыганам, он выпил на радостях сверх меры, в лагерь друзья привезли его мертвецки пьяного, уложили в кровать. Ночью встал не протрезвевши по нужде, обнаружил, что в комнате один. А где же други-приятели, черт бы их подрал? Бросили одного? Веселятся? Кинулся в пижаме во двор, побежал босиком, проваливаясь в сугробы, солдаты-караульные следом: уу-лю-лююу! Изловили, дотащили до дома. Идя темным коридором к себе в комнату, он ошибся этажом, попал в кабинет к генералу Воейкову. Забрался на просторный письменный стол и проспал на нем до утра. Благо отец ни о чем не проведал.
Скуку скрашивали как могли. Побывали на премьере в Александринском театре, смотрели нашумевшую пьесу Максима Горького «На дне». Четыре акта нищие в живописных лохмотьях дрались среди кулис, философствовали, звали к светлому будущему. Служивший в Александринке приятель, актер Володя Блюменталь-Тамарин, утверждал, что Горький списал своих персонажей с обитателей Вяземской лавры: любого из прототипов можно при желании пощупать, что называется, руками.
– Пощупаем, братцы?
– За милую душу!
Добыли с помощью Володи в театральной костюмерной необходимое облаченье, нарядились, смеясь и комикуя, в тряпье, двинули в лавру.
Сцена сценой, а жизнь жизнью. В ночлежке для бездомных ни Сатина, ни Луки, ни Барона, ни Насти они не обнаружили. Лежа на полатях в тускло освещенном чадящими керосиновыми лампами подвале, похожем на склеп, наблюдали, задыхаясь от невыносимой вони, за картиной полной утраты людьми – женщинами и мужчинами – человеческого облика. Отребье полуголых двуногих животных обоего пола лакало на их глазах из горлышек водку, блевало, сквернословило, дралось смертным боем, совокуплялось – он первым не выдержал, побежал, путаясь в лохмотьях, к выходу. Долго не мог отдышаться, думал в растерянности: «Как такое возможно? В наше время? Как допускает такое власть?»
До самого дома не проронили ни слова, глядели в пол: повеселились, называется – на душе один только горький осадок…
Следующее лето они с братом провели в Париже. Безмятежные денечки, веселье через край! Николай закрутил роман с известной куртизанкой Манон Лотти, был безумно счастлив. Манон жила в роскоши, имела особняк, экипажи, драгоценности, держала при себе в доме карлика и немолодую компаньонку, тоже в прошлом куртизанку. Не расстававшийся ни на час с любовницей Николай изредка вспоминал и о нем: брал в ресторан, на бега, на представления в «Фоли-Бержер». Быть на вторых ролях ему вскоре надоело – сам завел любовницу, Абелию. Попроще Манон, но отнюдь не скромней: помимо искусства утешать в постели курила опиум, уговорила его однажды попробовать веселящее зелье. Повела в китайский притон на Монмартре, старик-китаец впустил их в небольшую залу с витавшим сладковато-терпким дымком и циновками на полу, на которых лежали вповалку полуодетые люди. Они с Абелией растянулись на свободных циновках, китаец принес курильницы и трубки, поставил в изголовье.
– Тяни, дружок, – произнесла Абелия.
Он затянулся раз и другой, в голове поплыло.
Насладиться в полной мере упоительным дурманом не удалось – у входа прозвенел звонок, кто-то крикнул: «Полиция!» Лежавшие люди повскакали с циновок, спешно принялись приводить себя в порядок.
Знавшая в курильне ходы и выходы Абелия потащила его за рукав к боковой двери, вывела наружу, крикнула проезжавшее авто. Едва войдя с ней в комнату, он рухнул на постель и забылся тяжким сном.
По возвращении домой забылась и шикарная Манон, и порочная Абелия. На одном из ужинов столичного кружка артистов-любителей Николая представили девятнадцатилетней графине Марине Гейден, тоже увлекавшейся театром. Спустя какое-то время оба оказались участниками организованного императрицей благотворительного спектакля, в котором Николай исполнял заглавную роль, а кокетливая графиня – роль старухи-горбуньи. Вспыхнул роман. Марина к тому времени была помолвлена с конногвардейцем графом Мантейфелем, родители выбор брата не одобряли – все тщетно: Марина билась в истерике, уверяла, что скорее умрет, чем выйдет за немилого, брат твердо стоял на своем – женюсь, и точка!
Выглядевший ужасно, потерявший голову Николай сообщил ему однажды: все кончено, измученная родней девица уступила давлению, идет под венец с конногвардейцем, приглашает его на прощальную встречу в ресторан.
Они с Володей Блюменталь-Тамариным были в числе приглашенных – разгоряченный выпивкой актер произнес за столом страстный монолог, звал влюбленных соединиться, бросить все ради любви – Марина в слезах кинулась на шею брату, умоляла немедленно бежать. В разгар сцены в ресторан ворвалась невестинская маменька, потащила за рукав строптивое чадо к выходу – театр да и только!
Дома вздохнули с облегчением: кошмар, слава богу, кажется, позади. Состоялось венчание, новобрачные отбыли на медовый месяц в Париж. Николай, судя по всему, пришел в себя, взялся за учебу.