Страница 5 из 55
В результате в январе 1945 Андрей Сахаров стал аспирантом ФИАНа и занялся наукой: «Я уже давно внутренне был готов перейти на чисто научные занятия, готовился к этому, хотя мне и было немного жалко оставить ту изобретательскую работу, которая начала у меня получаться. Но тяга к науке была сильней, с огромным перевесом».
Однако на чистую науку история ему дала всего несколько лет. Взрыв американской атомной бомбы в Хиросиме в августе 1945 /ода был адресован и Советскому Союзу. Вопиющая атомная асимметрия требовала ответа. Так считали не только сталинские политики, но и советские физики. Только что пережитая тяжелейшая, разрушительная война, сменившаяся так быстро войной жестокохолодной, крах надежд на послевоенное мировое содружество и свободное развитие,— все это в условиях тотально-контролируемого общества помогало не замечать злокачественные симптомы сталинизма. Восстановление симметрии силы, баланс ядерного оружия для физиков был не столько великодержавной претензией, сколько предотвращением новой войны.
Летом 1948 года к супербомбовой физике были подключены и теоретики ФИАНа во главе с учителем Сахарова И. Е. Таммом. Андрею Сахарову, только что защитившему диссертацию по чистой науке, пришлось вернуться к изобретательству. Почти на двадцать лет. Он не только считал это необходимым, ему нравилось это дело, и оно у него получалось.
Изобретательство вовсе не противоположно теоретической физике. Был изобретателем Эйнштейн. А другой замечательный теоретик Энрико Ферми по поводу именно супербомбовой техники сказал: «Превосходная физика!» Для физика- теоретика термоядерный взрыв с его астрономическими температурами и давлениями — это уникальная возможность попасть внутрь звезды и проверить свои способности в области, иначе попросту недоступной.
Это все так. Но спустя сорок лет Сахаров с грустью писал в письме: «Пытаюсь изучать сделанное умными людьми в области квантовой теории поля ... вещь крайне трудная, и я часто отчаиваюсь когда-нибудь выйти на должный уровень — упущено с 1948 года слишком многое, сплошные пробелы, и все последующие годы я только за счет удачи и «нахальства» мог что-то делать, часто попадая впросак ши работая впустую».
«Нахальство» по-другому называется смелостью, а удача — награда за смелость и в науке. Но нет оснований не верить Сахарову: термоядерное изобретательство поглощало слишком много его времени, чтобы поспевать за развитием фундаментальной физической теории.
Практический политик или изобретательный теоретик?
Как бы ни было увлекательно изобретение искусственной микрозвезды, к концу пятидесятых годов стало ясно, что проблемы исчерпались. За изобретением следовала технология — там тоже был простор для творчества, но не физика- теоретика, которому следовало либо переквалифицироваться, либо искать новое место работы.
А как быть теоретику, который не может забыть, что его изобретение — самое разрушительное оружие, и если этот теоретик понял, что — по воле истории — стал самым влиятельным ученым в военно-научном комплексе страны? Этот нефизический факт, как и экспериментальные факты в физике, требовал теоретического осмысления. Чувство моральной ответственности за происходящее вокруг — родовое чувство российской интеллигенции — привело это осмысление к совсем неновому выводу: если не я, то кто же?
Сахаров остался на все более скучной для себя работе — чтобы влиять на происходящее в мире советского адерного оружия изнутри и менять положение к лучшему. У него были основания думать, что это в его силах. Тогда в СССР правительство разоблачало преступления сталинизма, реабилитировало жертвы террора, набальзамированный труп недавнего вождя и полубога вынесли из мавзолея и закопали. Непоследовательности разоблачений и реабилитации можно было счесть признаками лишь первого этапа обновления.
Свою политическую карьеру Сахаров начал в области, где мог себя чувствовать наиболее подготовленным: его заботило прекращение ядерных испытаний в атмосфере — явно вредоносных для человечества и ненужных для поддержания ядерного равновесия. Начинающему политику сопутствовал успех — в Москве подписали международный Договор о запрещении атмосферных испытаний. Это утвердило Сахарова в важности своей новой роли. Вместе с тем общение с высшими руководителями государства на темы военно-ядерной стратегии давало ему «экспериментальные» знания о советском правительстве, недоступные другим.
Сама область ядерной стратегии стимулировала выработку государственного видения политики, настолько она связана с общим научно-техническим и экономическим потенциалом общества и его социальной структурой.
Сахаров, как и многие из его поколения, впоследствии названные шестидесятниками, с надеждой смотрел на попытки строить «социализм с человеческим лицом» в Чехословакии и с тревогой — на отечественные усилия реставрировать сталинизм лишь с не столь зверским оскалом, как при Сталине.
Это решающим образом добавилось к неудачам Сахарова в его профессиональной области военно-технической политики: ему не удалось отменить бессмысленное испытание мощной бомбы, его предложения правительству, сделанные официально и посланные секретной почтой, были отвергнуты.
Полученные «экспериментальные» факты о советской власти требовали теоретического осмысления, результатом которого стали его «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». В мае 1968 года он их выпустил в самиздат, а 22 июля они были опубликованы в «"New York Times». Через месяц советские танки вошли в Прагу.
Несимметрия политического мира стала совершенно очевидной.
Что же было в сахаровских «Размышлениях»? Не нравоучение несимметричному человечеству, а конкретный путь к симметризации — он был не морализатор, а теоретик-изобретатель.
Корневая проблема выросла из его профессиональной области — как человечеству выжить в условиях ядерного равновесия, когда это равновесие — по вине научно-технического прогресса — становится все более неустойчивым. Технические эксперты должны предлагать технические решения — как увеличить надежность своих страшных «изделии». Этим Сахаров занимался вместе со своими коллегами, пока нe осознал тупиковый характер технических решений фундаментальной проблемы — слишком глубоко она связана с жизнью человечества. И Сахаров вышел за очерченные рамки. Его решение военно-стратегической проблемы, или — по тогдашней терминологии — «мирного сосуществования» основывалось на интеллектуальной свободе индивидуума. Решение проблемы, касающейся жизни и смерти всего человечества, основывалось на правах каждого отдельного человека. Обоснованию этой взаимосвязи и конкретных шагов по ее реализации он посвятил свою статью.
Идейная же ее суть в том, что справиться с губительной несимметрией целого можно лишь обеспечив надлежащие условия для его наименьшей составляющей. Увязка будущего всего человечества с правами отдельной личности только сейчас видится прожекторной идеей, а тогда — в 1968-м ее сочли безответственным прожектерством не только ответственные работники ЦК. Так думали даже коллеги Сахарова, знавшие, что, именно выйдя «за очерченные рамки» в 1948 году, он открыл путь к отечественной водородной бомбе. Тогда, правда, выйдя за рамки порученной задачи, он остался в пределах профессии, и коллеги могли опираться на физико-математические доводы. Теперь же им надо было последовать за «Размышлениями», пересекшими сразу несколько государственно-охраняемых границ: между Востоком и Западом, наукой и политикой, Минсредмашем и жизнью.
Оставим, однако, знаменитое сочинение Сахарова о политической асимметрии мира 1968 года и взглянем на список его научных работ. Сразу же обнаружатся два факта: в 1967 году появились самые значительные его идеи в теоретической физике, а в названиях работ взаимоисключающие, казалось бы, выражения «асимметрия Вселенной» и «симметрия Вселенной».