Страница 31 из 55
Николай Владимирович молчал. В темноте казалось, что в зале никого нет. Я понимал, что нужно как-то переключить происходящее в другое пространство. По традиции школы докладчику можно задавать вопросы в любой момент лекции. Я сказал с возмущением: «Владимир Павлович! Альтруизм свойствен не только человеку — любой кровожадный тигр отдаст жизнь за своих тигрят!» Это была очевидная демагогия. Эфроимсон говорил о свойствах не тигров, а нашей общественной системы. Он не понял моего коварства и тайного смысла вмешательства, и мы стали спорить о биологической целесообразности альтруизма. Не очень давно (тогда) была опубликована большая статья Гамильтона с математическими формулами для оценки целесообразности альтруизма и того, как эта целесообразность зависит от степени родства: родителям имеет смысл ценою жизни спасать детей, а племянников, может быть, и не стоит. Из темной аудитории раздались вопросы и стали высказываться мнения. Тут принесли свечи. Черные тени включившихся в дискуссию слушателей размахивали руками на белой стене. Многие поняли мой маневр. Лекция была сорвана. Эфроимсон маневр не принял и был на меня обижен.
Прекрасным ярким влажным июльским утром мы уезжали. К автобусу подошел Эфроимсон. «Ну ладно,— протянул он мне руку,— прощайте, тигр». Я был прощен. Наверное, они обсудили все вчерашнее с Тимофеевым-Ресовским. А может быть, и не обсуждали. Владимир Павлович говорил чистую правду. А я был конформистом.
Он был бесстрашен и непримирим. Поэтому его преследовали всю его жизнь.
Пройдут годы. Забудут имена его гонителей. Да и сейчас, когда я пишу этот очерк, мне нужно напрягаться, чтобы их вспомнить. А имя В. П. Эфроимсона останется как эталон одной из форм поведения в трудных, иногда и несовместимых с жизнью, условиях. Поведения бесстрашного и бескомпромиссного. Как идеал, по определению, трудно достижимый для большинства из нас. •
В следующем номере — очерк о И. А. Рапопорте.
ЛИЦЕЙ
Антон Зверев
10 и 90 — новая статистика интеллекта
Данные американских социологов позволили российскому ученому и педагогу Милославу Балабану сделать неожиданные выводы.
Несколько лет назад социологическая Служба Гэллапа по заказу Американского национального географического общества впервые провела сразу во многих странах на удивление простой, но грамотный эксперимент.
Социологи обратились к молодым людям, недавним выпускникам школы, с пакетом примитивных (честно сказать, до смешного) вопросов по курсу школьной географии. К примеру, их просили показать на глобусе свою страну, затем назвать столицу Индии или Афганистана, разыскать на той же карте Тихий океан и Персидский залив, ну и еще несколько вопросов в том же духе.
Результаты поразили всех. И — никого не поразили. Мировые информационные агентства (включая Рейтер и Франс-пресс) с молниеносной быстротой распространили выводы ученых по своим каналам. Многие газеты, в том числе и наши, запестрели заголовками вроде такого: «Взрослые американцы так же плохо знают географию, как и жители СССР».
Вполне естественно, что, информируя о результатах этого опроса, каждое печатное издание сделало упор на успехах именно своих соотечественников в сравнении с гражданами из «конкурирующих» государств. При этом самый неожиданный и значимый итог исследования — сводная цифра по всем странам — лишь промелькнул в череде второстепенных выводов. Вот она, эта итоговая цифра: в среднем только около восьми — одиннадцати процентов опрошенных молодых людей справились со всеми заданиями. Надо сказать, что заданий было шестнадцать — немало. Ответить на все нелегко. Получалось, географию мы знаем, но не очень хорошо. На самом деле, учитывая простоту подобранных учеными вопросов, следует признать: девяносто процентов географию все-таки не знают!
Плохо читаем карту, забываем многие названия. Ну и что? Это не новость, не сенсация.
В чем же открытие эксперимента? В том, что эффективность школы в разных странах оказалась совершенно одинаковой — равной примерно десяти процентам! Ибо отнюдь не уровень географической осведомленности вчерашних школьников (хотя и это тоже любопытно) интересовал ученых в данном случае. Предметом их анализа был показатель куда более принципиальный, реальный КПД, практическая продуктивность среднего образования в странах, чьи успехи в области экономики, научно-технического прогресса, просвещения, культуры наиболее бесспорны, очевидны, всеми признаны. Вот почему в список участников попали только девять государств, всемирных лидеров: Канада, США, СССР, Япония, ФРГ, Великобритания, Франция, Швеция и Южная Корея.
Судя по всему, ученые твердо рассчитывали получить достаточно богатый урожай статистики — резко различные эффекты в разных странах: там, например, где на одного ученика расходуется до десяти тысяч долларов в год, и там, где школу финансируют по пресловутому остаточному принципу.
Увы. Результативность школы во всем мире оказалась неизменной. Жизнь опрокинула «рабочую гипотезу» исследователей и тем самым опровергла множество весьма живучих, популярных мифов.
Стало ясно: качество общеевропейского образования (какого? а того, что остается, когда забываешь все, чему тебя учили в школе,— как в том анекдоте) не зависит от размера денежных вливаний в сферу просвещения (вот вам сенсация номер один!). Оно не зависит от демократичности школьных традиций и уклада школы (номер два!). А также: от числа работающих здесь психологов и оснащенности учебных классов техникой, от применяемых методик и квалификации учителей, от продолжительности учебного года, количества переводных и выпускных экзаменов и от того, принят ли в стране единый учебный стандарт, или каждая провинция (штат, графство, регион) работает по своему образовательному ГОСТу.
Словом, оно повсюду одинаково.
Но что же это значив? Почему? И так ли в самом деле?
Эксперимент (на сей раз — по заказу Национального фонда гуманитарных наук США и других организаций) продолжался. Но теперь ученые не ограничились одной лишь географией. В своей стране они предприняли широкое тестирование учеников по ключевым, традиционным школьным дисциплинам. В результате — та же роковая цифра. Опять- таки лишь каждый десятый юный гражданин Америки успешно справился с вопросами вроде «Кто автор Дэвида Копперфилда?», «Какова температура кипения воды?», «Чему равна площадь круга?», «В каком веке Колумб открыл Америку?» То есть с вопросами, проще которых в школе нет.
ВПРОЧЕМ, чтобы оценить особый вес и место этих научных результатов среди всех последующих и предыдущих, необходимо пояснить, что в большинстве (чуть ли не в 99,9 процентах) так называемых школьных опросов используется метод тестов. Вам предлагают выбрать из набора вариантов правильный. Подчеркиваешь, ставишь крестик или галочку там, где считаешь нужным, и готово. Эта методика, сам ее главный принцип «не подскажем — не ответит», собственно, и вызывает главное сомнение у... Скажем так, у мыслящих людей. Ведь даже и не обладая никакими знаниями, можно, ткнув пальцем наугад, попасть на правильный ответ. А в итоге — весь эксперимент насмарку. Этот неприметный вроде бы «нюанс» и отличает большинство школьных социологических опросов от того, который проводила Служба Гэллапа, работавшая «без подсказок».
Во-вторых. Обратите внимание: публикуя результаты самых громких, дорогих, серьезных и так далее опросов среди школьников, их авторы нередко забывают, не хотят или не в состоянии открыть общественности один принципиальный показатель. А именно: количество ребят, которые не справились с контрольными задачами. И это тоже, увы, общая, международная традиция. Пишут, как правило, о победителях — учениках, которые надежно овладели школьными азами знаний. Сравнивают количество таких детей по странам — где больше? Кто сильнее? Неудачные ответы, «проигравшие» ответчики обычно остаются без внимания исследователей. Получается, что вместо полной, целостной картины образованности нации ей представляют лишь фрагмент «пейзажа», причем самый радужный и живописный. И — ничего, никто не против. Удивительно!