Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 22



Шабаев Б. А. Из прошлого в будущее. М., 1984.

Шляпентох В. Современная Россия как феодальное общество. Новый ракурс постсоветской эры. М., 2008.

Altricham R. Kenya's opportunity. London, 1955.

Frobenius L. Der Ursprung der afrikanischen Kulturen. Vol. I. Afrikanische Kultur. Berlin: Gebr. Bourntraeger. 1898.

Gouldner A. W. Stalinism. A study of internal colonialism. TELOS, 1977-1978. P. 5–48.

Kuper A. The invention of primitive society: Transformation of an illusion. London; New York: Routledge, 1988.

Ratzel F. Die afrikanischen Bogen, ihre Verbreitung und Verwandtschaft (Abhandlungen der Königlich Sächsischen Gesellschaft der Wissenschaften). Leipzig, 1891.

Senghor L. S. Liberté 1. Négritude et humanisme. Paris, 1964. P. 39. – Цит. по: Корнеев M. Я. Метафизика, эстетика и компаративистика Леопольда Седара Сенгора.

The Strange Death of Soviet Communism // National Interest. 1993. Special issue.

Антропология права: юридические и антропологические аспекты[5]

Современная антропология права рассматривается как относительно самостоятельная научная дисциплина, выделившаяся в рамках антропологии. В то же время сама ее номинация говорит о том, что в ней представлены интересы как минимум еще одной науки, а именно юриспруденции. Действительно, данная дисциплина сформировалась в процессе исследования антропологией и юриспруденцией одного и того же объекта – архаических форм права. Причем каждая из них, используя свои методы, понятия и категории, внесла вклад в развитие наших представлений об архаическом праве. Нередко и сегодня юристы и антропологи, каждые со своей меркой, т. е. со своими методами и понятиями, исследуют данный социокультурный феномен. Современная антропология права во многом сближает подходы этих дисциплин. Интеграция различных подходов в рамках одной науки становится возможной в связи с постоянными и закономерными изменениями наших представлений об обществе и процессах, в нем происходящих. В результате явление или процесс обнаруживает иные, доселе неведомые грани, требующие других подходов и методов исследования. Возникает новая наука для изучения «старого» явления. Однако по мере понимания этих вновь открывшихся его сторон возникает потребность интегративного осмысления изучаемого явления. Современная антропология права, на наш взгляд, выполняет именно эту функцию, рассматривая феномен архаического права с разных углов зрения, сочетая как юридический, так и антропологический подходы.



Можно считать, что становление антропологии права началось в рамках юриспруденции, а именно историко-сравнительной школы права. Это относится приблизительно к середине XIX в., когда в различных странах Европы почти одновременно возник интерес к архаическим формам права. Такой интерес безусловно определялся господством в общественном научном сознании данной эпохи дарвиновских идей, стремлением ученых выйти на понимание эволюционных закономерностей, присущих тому или иному современному явлению или процессу.

В качестве подобного явления (процесса) для юристов выступало современное им право, понимаемое как государственное законодательство. Стремясь обнаружить истоки последнего, а также проследить их генетическую связь с современными правовыми системами, они обратились к изучению архаических форм права.

Именно такой подход понимался в Европе (прежде всего в Англии) под антропологией права (юридической антропологией) вплоть до 1920-х гг. Классическим трудом в рамках историко-сравнительной школы является работа Г. Мэна «Древнее право» (1861 г.).

Историки права в качестве основного источника использовали письменные материалы: в большей мере – древние правовые кодексы и средневековые «варварские правды», в меньшей – этнографические данные по «дикарям». Проводя широкий сравнительный анализ, они ориентировались на выявление общих свойств права, детерминированных стадиальными особенностями общественных систем. В результате использования этого метода им удалось выделить некоторые этапы в развитии права. Понимая последнее как один из основных регуляторов общественных отношений, опирающийся на силу государства и выступающий в форме законов, они считали, что его возникновению в исторической перспективе предшествовал этап господства обычая. «Тогда понятие о законе соответствовало скорее понятию об обычае или даже понятию о привычке» (Мэн 1873: 61). Эволюция обычая в закон была одной из главных проблем, стоявших перед историками права.

В частности, этим вопросом активно занимались отечественные правоведы. Обычай как источник законодательной мысли привлекал к себе их внимание уже в 1820-1830-х гг. Д. Мейер считал, что «путем обычая юридическое воззрение прокладывает себе дорогу к действительности в особенности на низшей ступени общественного быта» (Мейер: 262). Важным моментом в исследованиях отечественных историков права этого времени был поиск соотношения обычая и закона. В отечественной историко-юридической литературе XIX в. изучался вопрос о роли обычая в условиях воздействия греко-римского права, имевшего место в русской истории до XIII в. (Павлов: 70). Одним словом, историки-правоведы рассматривали обычай лишь в ракурсе становления и развития государственного права. Он практически не анализировался как источник правовых норм, которые бытуют сами по себе.

Традиционно для юристов эпоха «права» начинается с появления письменных правовых кодексов, обязательных к исполнению, т. е. с государственного законодательства. Поэтому в сферу их интересов попадает проблема соотношения права с органами, обеспечивающими это исполнение. Таким образом, корреляция между правогенезом и социополитогенезом тоже оказывается в центр внимания сравнительно-исторической школы права. Именно в рамках данного соотношения появляется понятие «обычного права», или, по Г. Мэну, «закона, основанного на обычае». Выделяя этот этап в развитии права, он увязывал его с процессом социального расслоения общества: «Мы приходим здесь к эпохе закона, основанного на обычае. Закон, исключительно известный привилегированному меньшинству, будь это каста, аристократия, жреческое сословие или корпорация священников, есть неписаный закон в истинном смысле этого слова» (Мэн 1873: 11).

Представление об обычном праве как неписаном законе было характерно для отечественных юристов второй половины XIX в. Бесписьменный характер обычного права выставляется в качестве его главного признака в большинстве научных работ: «Совокупность норм неписаного права, действующего в среде известного народа, составляет обычное право его» (Загоскин: 29). Появление письменных кодексов совпадает для юристов с рождением собственно права, которому хронологически соответствует установление публичной власти, строившейся не на родственном, а на территориальном принципе. Этот этап в эволюции права соответствует периоду разложения первобытнообщинной формации. Здесь, в частности, решения посреднических судов, характерных уже для обществ с общинно-родовой организацией, носили не факультативный характер, а обязательный. «Заставить выполнить приговор суда» становится обязанностью царской власти» (Мэн 1873: 214).

Эта эволюционная линия в юриспруденции, рассматривающая возникновение права в тесной взаимосвязи с социо-политогенезом, приобрела свое логическое завершение в марксизме, который жестко увязывает, как известно, появление права со становлением государства. Последнее с точки зрения марксистской теории есть результат социального расслоения общества на антагонистические классы. Главная функция данного института, как предполагается, состоит в поддержании господства класса эксплуататоров над угнетенными классами, а одним из важнейших инструментов, используемых для достижения этой цели, является право. Отсюда понимание права как воли господствующего класса, возведенной в закон. В итоге отождествление права с государственным законодательством привело нашу советскую юриспруденцию к признанию государства единственным источником права, а научные исследования – либо к выявлению классовой сущности законов, либо к формальному анализу их текстов, т. е. комментаторству (Кудрявцев, Казимирчук: 26).

5

Опубликовано: Человек и право. Книга о Летней школе по юридической антропологии / ред. В. А. Тишков, Н. И. Новикова. М.: ИЭА РАН, 1999. С. 23–30.