Страница 71 из 87
В недрах Тартара – полузмея Кампе. На случай, если мы в отчаянии все же решим освободить Гекатонхейров.
А Громовержец занят подсчетом отпрысков.
Я кивнул и поднялся.
– Последний вопрос. Чем он занят настолько, что ты уволок меня от дверей силой?
Посейдон вдруг замялся. И без того здорово-алые щеки Жеребца стали малиновыми, потом густо-багряными.
Упер глаза в столешницу.
– Ну, там… понимаешь, дело такое… В общем, там роды.
– Роды.
– Ага. Рожает, понимаешь, помаленьку… Ну, и все там собрались. Такое дело.
Я молча встал, пересек свою комнату и толкнул дверь.
Щуплая девчонка в половину моего роста ойкнула и схватилась за лоб. Ухоженное дитя в расшитом серебром пеплосе, с обилием браслетов на руках, но с диковатым, рассеянным выражением лица.
На меня она воззрилась с ужасом. Словно ожидала увидеть что-то другое.
– А я Тиха, – пролепетала она, когда я не слишком вежливо поднял ее за шиворот. – Б-богиня с-случая…
– И как ты тут очутилась?
Непутевое чадо развело руками.
– С-случайно!
– Дочь Зевса, – уточнил я то, что в уточнении не нуждалось. Рванул дальше по коридору, не дожидаясь кивка.
Посейдон за мной не последовал и не пытался удержать.
Коридоры были пусты.
И то, и другое было вызвано одним обстоятельством: здесь помнят мой нрав.
Дверь тронного зала сорвалась с петель.
– Радуйся… брат.
Украшений, в особенности художественной ковки, в зале прибавилось. Стоял золотой трон рядом с Зевсовым – для Геры, должно быть, работа того самого Гефеста, искусного в кузнечном ремесле. Сам Гефест – неподалеку от своего произведения: чумазый, широкоплечий, шея незаметно переходит в голову, борода подпалена. Дальше замерли и переглядываются неуловимо схожие брат и сестра, сестра выглядит мужественнее томного красавца-брата. Колчаны за плечами. Ясно, Аполлон и Артемида.
Висит под потолком еще один – физиономия от хитрости лопается. Глаза аж косят от переизбытка плутовства. Трепещут крылышками странные сандалии. Гермес, кто ж еще?
Остальных знаю: Деметра, Гера, Арес, Афина, Афродита (эта – возле Гефеста и с донельзя страдальческим видом). Зевс, конечно. Все с напряженными лицами – словно вслушиваются во что-то.
По важному ли делу собрались семьею в главном зале?
Ну, конечно, по важному.
Вон, стоны из-за восточной двери доносятся. Непонятно, какой резон кому-то рожать поблизости от средоточия божественной власти.
Но это потом.
– Радуюсь, брат, – Зевс спокоен и тверд, будто старшие братья каждый день вламываются к нему после столетнего отсутствия. – Мы давно не виделись.
Я двинулся к его трону – неспешно, сверля его взглядом.
Не шел – надвигался.
Гера хмыкнула и закатила глаза. Афина маслилась так, будто пригубила нектара после долгого голода. «Ну, наконец-то, – говорили ее глаза. – Хоть кто-то явился». Красавчик с колчаном за спиной (зачем ему в зале-то?) перетек из одной скульптурной позы в другую: хоть сейчас ваяй.
– Брат? – переспросил он у Ареса вполголоса. – То есть, это тот самый… которым нас в детстве пугали?
Мозгов у Аполлона было еще меньше, чем у Ареса. Видимо, все сыновья Зевса шли в своих матерей.
– Угу, – чуть слышно отозвался Арес. – Аид Мрачный.
– И насколько мрачен?
Свистнуло копье, снятое моей волей с одной из стен. Прошло у левого виска лучника-Аполлона. Напомнило: тишина должна быть во время братской встречи.
Зевс поднялся с трона и сделал несколько шагов навстречу. Не знаю, изменился ли я за столетие, он – нет. Может, борода гуще стала. Да еще величия прибавилось. Грудь вперед, плечи развернуты, колчан с молниями на подлокотнике трона болтается.
Петух в курятнике…
– Скажи мне, брат, – в последнее слово я вбухал не меньше трех бочек желчи, – мы нынче сдаемся Крону? Или договор между вами уже заключен, а нас просто забыли оповестить?
– Да как он… – возмутилась сестрица Аполлона, у которой мозгов было, видно, столько же, сколько у брата.
На сей раз я не стал прибегать к копью, но цыкнул так, что у Артемиды ослабли колени.
– Хорошо делаешь детей, брат. Но плохо их учишь.
Оно и понятно – некогда. Новых надо строгать.
Гера на троне – в тихом, но яростном экстазе: она чуть ли не впервые меня поддерживает.
Зевс улыбается, бестрепетно встречая мой гневный взгляд.
– В одном ты прав, Аид: война близится к концу. Но перемирий больше не будет.
И – взгляд на дверь, за которой смолкли стоны.
Теперь за ней гулькает божественный младенец, повторяя то ли «Ай!», то ли «Ня!»
– Ты успел как всегда вовремя – чтобы радоваться с нами. И кто знает – может, благодаря тебе она наконец родилась.
Я молчал. Смотрел на сияющего брата и на просветлевшие лица остальных – словно детское гульканье лилось в их сердца музыкой.
Я не понимал ничего.
– Она ее в себе носила больше века. Век, – он по-старому потормошил меня за плечи. – Понимаешь? А сегодня вот…
Позади раздалось тихое фырканье – Посейдон тоже прибыл в зал. Зевс перевел взгляд на него, на меня…
– Посейдон не сказал тебе? – осведомился весело. – Ну, тем лучше. Идем!
Первым, не спросив разрешения, он открыл ту самую дверь, за которой пробовал глотку новорожденный, шагнул внутрь и протащил меня – в полутьму, наполненную запахом нектара и благовонных масел.
– Радуйся, Громовержец.
Стикс – изможденная, словно выцветшая с лица, с синевой под глазами и легкой испариной на щеках – вставала нам навстречу. С мягкой полуулыбкой на лице, обещавшей нечто невозможное – потому что только чудо могло бы заставить суровую титаниду улыбаться.
Чудо буянило и скрипело в колыбели, выстланной пушистыми шкурами – именно туда был обращен взгляд Стикс, по-матерински нежный.
Туда же с благоговейными улыбками пялились вошедшие боги. Кроме меня.
Надо полагать, в моем взгляде было подозрение.
– Хотите увидеть ее?
Стикс не стала дожидаться ответа: бережно выхватила ребенка из колыбели и подняла на руках.
– Фу! – сказал младенец – девочка с кучерявыми светлыми волосиками и синими глазами. Палец девочки обличительно указывал на меня.
Хихикнула Афродита – тут же почтительно приглушив смешок рукой. Остальные безмолвно сияли.
Я сиять не умел – просто стоял. Примерзнув к каменному полу.
Словно с детского пальца в меня ударило молнией.
– Ая-я? – спросила девочка у кого-то и расправила за детской спиной широкие белые крылья. Помахала ими, пытаясь улететь из крепких материнских рук, не преуспела, обиделась и хлюпнула носом.
Есть боги, которые сами выбирают свою власть – избирая себя чьими-то покровителями или решая ведать какой-либо областью жизни: семейными очагами, как Гера, или плодородием, как Деметра…
Есть боги, для которых все написано с рождения. Как здесь.
Я глядел на белые крылья, которым суждено вскоре реять над нашими войсками, и медленно приходило то, во что не верилось: этой войне конец.
– Не капризничай, Ника, – со смехом выговаривала дочке Стикс. – Ну, что ты, не хочешь, чтобы на тебя смотрели? А кто будет у нас сладко спать? Ника будет. А кому дядька Гефест сделал красивую погремушечку? А Нике сделал…
Из всех ужасов Титаномахии мне ярче всего помнится этот: сюсюкающая над качающейся колыбелью Стикс – порождение холодного ужаса, проклятие войск Крона, против которых выходила в бой…
Она бормотала что-то и напевала отрывки песенок, пока белокрылая Ника не перестала буянить и гукать. Потом милостиво кивнула и позволила подойти Зевсу и остальным богам.
Мы подошли. Мы – сыновья, дочери, внуки и внучки Крона – молча стояли вокруг искусно вырезанной из сосны кроватки и смотрели, как пускает пузыри во сне только что рожденная Победа.
* * *
– Мы собрали всех, – говорил младший. – Отдали Крону почти всю Фессалию – тут было ничего не сделать – но зато, пока они думали, что теснят нас по шагу и преуспевают, мы готовились к решающей битве.