Страница 46 из 87
Колесница второго учителя Гелиоса поблескивала червонным золотом, готовясь опуститься за горизонт. Небо цвело, как щеки записного пьяницы – жизнерадостно-красными оттенками, алые блики пали на селение под холмом, на котором я стоял.
В селении была суета. Запирали, чем могли, ворота в крепком частоколе, сновали у дома старосты растерянные воины – видно, прибыли с тем самым гонцом, а теперь понять не могут: кто его уволок? Куда? Как это –на веревке?
Злорадно орал осел – с упоением, приветствуя закат. И хохотал какой-то босоногий мальчишка, за которым мать гонялась с хворостиной, пытаясь загнать его домой.
Частью заката пылал огонь в ладони.
Огонь гнева.
В моей ладони.
Богу легко призвать огонь – достаточно пожелать, и он придет: от очагов смертных, от горнов тельхинов, из недр земли, из пастей драконов, из самого Флегетона…
Богу легко пожелать – и пламя с ладони метнется вниз, полыхнет гневом Зевса, покажет – мы еще воюем, покажет – никто из предавших нас не спасется. Ни они, ни те, кто с ними, ни даже те, в чьи дома они войдут, чтобы пировать.
Пламя рванется вперед, неся с собой страх, у которого будет мое имя.
Гоготали, хлопая крыльями гуси, подворачивались под ноги бегущим воинам. Кто-то высокий с двузубыми вилами кричал, махал рукой – чтоб открыли ворота. Гонца собрались выручать.
Было слишком душно, и небо все сильнее топило в темноте краски заката. Ласточки вспарывали крыльями воздух у самой земли – к дождю.
Распахнулась дверь одного из дальних домов селения. Молодой хозяин выскочил на улицу с мечом, его за руку удерживала то ли юная жена, то ли дочь…
Цветок багрового пламени на ладони подрагивал в такт рваному пульсу: «Будет? Будет?!»
– Убийца.
Звякнуло железом слева – здесь, где ему еще быть, тут сейчас будет много работы…
– Направь мою руку, Убийца. Я не могу.
Я плохой ученик. Бездарно дерусь. Теперь вот еще искусство обмана не усвоил.
Легко сказать себе: я гнев. Я – палач. Я страх, а страху жалость неведома, он набрасывается на всех и всегда…
Трудно в это поверить.
Голос Таната в пропитанном нестерпимой духотой воздухе звучал глуховато, устало.
– Мне нельзя вмешиваться. Никогда. Не раньше, чем мойры перережут нить.
Выдоха не было: воздух окаменел в груди. На плечи опустились тяжелые ладони, своей надежностью согнули спину.
– Разве тебе не приходилось убивать, маленький Кронид?
Танат молчал – как всегда, лучше бы говорил. Его молчание так и вопило: «Опомнись! Ты – воин, невидимка! Воин! Я учил тебя быть воином, а не убийцей! Чудовище – это я!»
– Разве ты не назвал себя гневом Зевса, невидимка?
Первая холодная капля дождя наискось перечеркнула пылающий лоб. Вторую на лету перехватил огонь на моей ладони – сжевал с довольным шипением и разгорелся ярче.
– Разве не сказал: «Я сделаю это сам»?!
Голосов Ананки было слишком много, все – хором, все – одновременно, как дождь – на голову…
–Разве я рассказывала тебе, что такое милосердие?
– Разве не хочешь выиграть эту войну?
– Разве не сказал ты себе, что пойдешь ради этого до конца?
Каждое слово ложилось пощечиной, и капли дождя не охлаждали горящие щеки.
Деревня внизу начала разбегаться. Прикрыли ворота, так и не решившись организовать поиски. Заперлись за крепким частоколом от дождя. Крикливая женщина переорала ишака, загоняла куда-то гусей…
– Чего боишься, Аид-невидимка?!
Ей уже приходилось кричать: дождь разошелся не на шутку. Бессильный потушить божественный огонь на ладони, он накинулся на огни в деревне, согнул траву и заставил зареветь с удвоенным экстазом надоедливого осла – тот, видно, ждал помывки.
На горизонте гасла полоска: Гелиос отправлялся отдыхать в свой дворец.
Странно, как можно видеть все сквозь плотно зажмуренные веки.
– Скажи мне, – в рот тут же попала дождевая вода, она густо ползла по лицу, превращала в черную грязь волосы, облизывала ноги, – это – ты? Это – моя Ананка?!
Слова – шелуха. Ответ родился внутри, сказанный ее голосом: «В каждом выборе – твоя Ананка».
В ту секунду, как колесница Гелиоса скрылась из виду, я раскрыл ладонь, давая свободу гневному пламени.
Закат в небесах погас.
Закат разгорелся на земле.
Огонь поднялся навстречу дождю тысячей яростных раскаленных копий. Огненный вал взвился над бывшей деревней, заплясал в насмешку над валом водяным, багряный цветок с ладони расцвел сотней других – маленьких и побольше… В гуще пламени мелькнули крылья Таната: Убийца спешил исполнять свои обязанности.
Хочешь, все же побратаемся, Танат? Смешаем кровь – не свою, зачем, можно найти сколько угодно чужой. Мне, знаешь ли, теперь часто придется иметь дело с этой жидкостью: разве не кровь гуще всего пахнет страхом?
На соседнем холме изваянием ужаса замерла фигура лапифа. Скрюченная, пришибленная зрелищем, а может, не зрелищем, а моими словами: «их дворцы будут похожи на эту деревню». Гонец различил, что я смотрю на него, вздрогнул и со всех ног бросился по дороге – донести страх своему царю, своему народу…
– Хорошо, невидимка. Он запомнил.
Уран-небо досуха выжимал темно-синие тучи – выворачивал их наизнанку. На землю рушились небесные озера, вода летела на плечи водопадами, будто дед решил потопить карателя-внука, будто – старая ханжа – после свержения обрел чувство жалости.
Багровая ярость огня устала воевать с водой и позволила ливню довершать начатое. Пламя свилось в жирный черный дым, довольное сделанным. Шум дождя и мгновенно побежавшие ручьи исправно глушили все – и стоны снизу, и шепот Ананки за плечами.
Впрочем, я все равно знал, что она говорит.
– Ты упрямый, маленький Кронид… ты справишься.
А может, о том, что все идет как нельзя лучше: милый барашек Офиотавр заперт на Олимпе, Крон рыщет по всему миру в поисках призрака победы, и Восторг, Ярость и Страх разошлись сегодня верными тропами…
Я не ответил ей – по-ребячески глупо. Смотрел сквозь пелену воды на черный дым, играющий с пламенем в вечную игру – кто кого. Потом повернулся и побрел туда, где мокла под дождем недовольная квадрига.
Поездка не удалась: вожжи с чего-то раздрожались, а земля подскакивала под колесами, будто ее одолевает тошнота.
[1] Апата – вторая версия имени Аты.
[2] Лестригоны – мифический народ, дикари-людоеды огромного роста.
[3] Игумен – пятидесятник, руководитель отряда воинов.
[4] Нефела – богиня облаков.
[5] Хайре – (греч.) радуйся. Одно из обычных приветствий в античной Греции.
[6] Басилевс или басилей – в древний период – глава племени или союза племен. Позже – правитель небольшого поселения или города.
Сказание 6. О том, что перемирия не вечны
Мне снился сон. Я был мечом.
Людей судьей и палачом.
В короткой жизни человека
Я был последнею свечой.
О. Ладыженский
«Меня боятся называть по имени».
Века поглотили правду о роли старшего сына Крона в Титаномахии.
Аэды предпоч ли не давиться суровой истиной – и выкинули из песен деяния, оставив эпитеты.
Мрачный, Угрюмый, Неуживчивый.
Безжалостный.
Черным Лавагетом меня прозвали люди Серебряного века, о которых сейчас и песни не слагают: нечего и не о ком слагать. Век умылся водами Леты.
Век пресекла неумолимая рука – чья? Кто там теперь скажет. Этого тоже нет в песнях.
Кому охота разбираться, какими способами Олимп карал отступников. Аэдам хочется того, чем можно усладить слух почтенной публики. Истории о женитьбе Зевса на Фемиде и об их детях. Рассказа о том, как Посейдон похитил дочь Океана Амфитриту на своей колеснице и как стала она его женой. Песни о том, как суровая титанида Стикс изъявила желание помогать Кронидам в их борьбе и привела к трону Зевса своих сыновей. Повести о том, как кроноборец Зевс с помощью титана Прометея сотворил новый век – Медный – и люди этого века были горды и воинственны. Слухов о том, как Посейдон уговорил титана Атланта оставить сторону Крона и поселиться вместе со своими дочерьми Плеядами на краю света…