Страница 13 из 87
Меня не тронули рыдания и возмущенный глас Жеребца позади: «Что он сказал?!»
Было много дел.
Гестия была права: я безумен, если возомнил, что мне позволят сидеть в углу вечно. И если решил сидеть в этом углу. Здесь, на Олимпе, нет Таната с его клинком и Гелло с его ругательствами, зато есть обширная незнакомая территория и война на пороге, и…
– Может, мне стоило рассказать тебе о том, что такое прощение, маленький Кронид?
Я давно не слышал ее, и теперь пришло – облегчение.
– Не стоило. Так легче.
– А о том, что такое сожаление, я тебе говорила или нет?
– Не припомню такого.
Она погладила меня по плечу – прикосновение было чуть заметным, как всегда, и можно было счесть, что оно чудится… если бы я не испытывал такого же много раз до освобождения.
– Когда-нибудь ты познакомишься с моими дочерьми – Мойрами, что прядут нить судеб. Я воспитывала их так же, – в голосе зазвучала сдержанная гордость. – Иначе они не смогли бы…
– Что?
– Вынести собственную мать. Забудь, маленький Кронид. Климен – очень красивое имя.
– Не мое имя. Я выбрал один раз – то, которое ты мне дала.
– И выбирать единожды я тоже учила своих детей, – вздох. – Когда ты успел нахвататься?
– Танат утверждал, что я быстро учусь.
Умолкла то ли с укоризненным, то ли с довольным смешком.
Дворец был огромным, помпезным, неуютным и щелястым, чем-то потаенно смахивающим на лабиринт времени; сквозняки дули отовсюду, а коридоры жадно жрали звук шагов, превращая его в глухое туканье. Переходы были монументальны – под рост отца и других титанов – и украшены мрачной мозаикой черных и серых камней.
Гелиос-Солнце редко проникал сквозь эти стены (и для меня это было хорошо). Кроме нескольких залов, коридора с хрустальным потолком да сада – не было мест, куда заглядывала бы золотая колесница. Зато сами стены – мощные, отростки самих скал, высокие, суровые – на приступ таких идти страшновато.
Не дворец – крепость.
Лицо отца вспомнилось, когда я осматривал оружейную. До этого перед глазами все маячили глаза той… Реи. Я перебирал длинные копья, осматривал стрелы, порезался коротким, но острым мечом – просто попробовал пальцем острие – и, глядя на каплю ихора, бегущую на ладонь, вдруг подумал: это только капля.
А будет литься – реками.
И страх и ненависть в глазах отца встали передо мной, и сердце подтвердило, настойчиво выстукивая: «Будет. Будет. Будет».
Я отложил меч и попытался подсчитать дни, которые провел в позорном бездействии – тьма Эреба, о чем только думал?
Где Крон? Что замышляет? Кто с ним? Пытался ли напасть? Что собирается делать Зевс?
Было бы немного легче узнать ответы на эти вопросы, если бы все вокруг не прониклись убеждением в том, что я – угрюмый ненавистник всех вокруг, поднявший руку даже на собственную мать. Сатиры, нимфы и титаны помельче, перешедшие на сторону новой силы, шепчась, шарахались подальше. Гестия не показывалась, Деметра – презирала, это было вполне в ее духе.
Только Метида, Зевсова жена, еще более кислая чем обычно, снизошла до ответов – и то пришлось с минуту буравить ее взглядом.
Где отец? На горе Офрис. Где эта самая гора? На другой стороне Фессалии, недалеко от пролива Ореос, возле Малийского залива. Где этот самый залив? Пфе, я вообще хоть что-нибудь знаю? Нет, Крон пока не пытается нападать. Потому что полон страха. Так говорят. Кому надо, те и говорят! И в кого это у Зевса братья… Нет, Крон пока не собирал войско, на его стороне несколько приближенных титанов. Или не на его стороне. Вообще никто не знает, кто на какой стороне. Что собирается делать Зевс? Спроси у Зевса! И не надо на нее так смотреть. Ее после такого муженька уже ничего не пугает – ни Крон, ни братцы, которые из брюха Крона повылезали. Угораздило замуж выйти…
Где Зевс? Тут она залилась злым смехом. Смеялась долго, вздрагивая худыми плечами, растрепывая искусно сделанную прическу.
– Это нужно узнавать не у меня, – отрезала сухо. – Рано или поздно – явится.
Ага, как же, явится.
Явится, когда ему нажалуются на поведение старшего брата. Увещевать и говорить, что вести себя как пьяный сатир я не должен был. И втолковывать, что мы семья, и лучше бы мне обратить свою ненависть к Крону…
Я плохо знал своего брата.
Он действительно явился – с Посейдоном за спиной, на следующий день. Не удостоил приветствием. Вместо этого поднял меня и как следует потормошил за плечи.
– И долго ты в углу собрался просидеть, а?
Вытащил в круг, освещенный светом от очага.
– А ну-ка айда с нами!
– Куда? – спросил я, готовый обсуждать планы поиска союзников и сражений с отцом.
– По нимфам!
Я задал вопрос как всегда – молча, взглядом. Тем, который, как утверждают, у меня выразительный.
– И по нереидам тоже, – деловито уточнил Посейдон, вытягивая шею над Зевсовым плечом. В глазах у него играл азартный блеск.
А сам чуть ли не приплясывал на месте, жеребец.
Это был первый и последний раз, когда я открыл рот не для того, чтобы пригубить амброзии или что-то сказать. Просто открыл рот. А закрыть сразу не смог. Забыл, что он открыт.
Зевс, победитель Крона (который еще пока не победил Крона), смотрел на меня сверху вниз. С довольной, покровительственной улыбкой. С уверенностью, доступной лишь богам, в том, что война – это когда дворец на горе, чужой, войска нет, союзники в коридорах толкутся, а полководцы – по нимфам.
И не понимал, почему я таращусь на него. Выразительным взглядом.
– Ты, – начал я потом, сообразив, что Зевс – не Танат и через взгляд меня не услышит. – Ты какой головой думаешь?
– А какой? – он смотрел на меня с кристальным удивлением, наш младшенький. – Ты чего?!
Посейдон наклонился и пошептал ему на ухо. С каждым новым словом лицо Зевса вытягивалось в маску удивления.
– Что – ни разу?! – он взглянул на меня с сочувствием, потом вдруг прыснул, хлопнул по плечу и уточнил: – Тогда точно – по нимфам.
Это семейное, размышлял я, пока тащился за этими двоими к подножию Олимпа, пока они вместе со мной переносились («вот так, вроде как пару шагов сделать. Не умеешь?!») в «ту самую бухточку, где в прошлый раз…». Это должно быть семейным. Отец-то вон сколько детишек настрогал… или всю свою плодовитость он вложил в последних, а мне не досталось?
Братья косились с опаской. Зевс, кажется, все порывался спросить – мол, как же так, чтобы с тремя красавицами в одной темнице – и… Посейдон его отговаривал и шептал что-то о злобных порождениях Нюкты. Спаситель наш огорченно вздыхал – да, испортили брата, но дело-то поправимое…
Во мне, как заноза, сидело выражение лица Крона – тюремщика и отца, когда он понял, что мы свободны. Эхо долгой войны билось в венах – глухим предчувствием. Будет, будет, будет…
Она будет. И мы победим в ней, не будь я Аидом-невидимкой, беседовавшим со своей Судьбой в заточении. Может быть, я слышу ее еще и сейчас – как дальний и неверный отклик? Может быть, если вслушаться, я узнаю, чем кончится наша война?
Не тот голос, не те слова, не тот шепот…
– Какой ты… смотришь – как затягиваешь… и волос – как тьма Эреба… а какие руки, какие плечи…
От белых цветов и шума моря кружится голова – а может, от ее шепота и поцелуев. Травянистое ложе слишком мягкое, я не привык к этому, привык ощущать ребра скал под локтями…
– Скалы… скалы принимают ласки моря с тем же достоинством, с каким ты – мои. Ты видел, с каким неистовством море бьется о камни? Оно хочет высечь из них искры, вызвать из недр потаенное пламя. Я буду так же… о, ты можешь зажечь желание одной холодностью своей, одним взглядом! Иди ко мне. Будь со мной…
Будет. Будет. Будет. Нет, эхо стучит все медленнее, звук растворяется в шепоте моря… ее шепоте? Они сливаются в одно, и запах ее кожи – схож с ароматом морского нагретого песка, только вот белые цветы, запутавшиеся в волосах, от них исходит волна одуряющего благоухания; серебристые текучие пряди спутываются с моими – жесткими, черными. Море вздыхает и стонет в моих объятиях, накрывая с головой, затапливая нежностью, непривычными прикосновениями, от которых не хочется избавляться…