Человек-Олень

В то время автобусы из района в аул не ходили. Раз или два в неделю совершала рейс машина Кожака, поэтому те, кому надо было в район, чаще всего могли рассчитывать только на крепость своих ног. И люди тащились пешком по большаку.

Весть о том, что агрономша идет к ним в аул пешком, а не едет на машине, тоже многих удивила.

Между тем она уже была где-то в километре от аула, около родника Куркиреме, и когда вышла из низины на пригорок, то вдруг увидела перед собой весь аул, высыпавший ей навстречу от мала до велика, от согбенных старцев с посохами в руках до ползающих младенцев. Естественно, она обрадовалась — мол, какие же это добрые, благородные люди, встречают ее всем аулом. Но по мере приближения, когда ей удалось разглядеть выражение лиц у людей, она побледнела и растерялась. Все же приветливо поздоровалась с людьми, но казахи стояли хмурые и неподвижные, косо и враждебно поглядывая на нее. Никто даже губами не пошевелил в ответ на ее приветствие. Все смотрели на нее, словно на чудовище, потом молча расступились, освободили дорогу.

Робко поглядывая на хмурых казахов, будто зайчонок, попавший в грубые руки охотника, она нерешительно спросила по-русски: «А где контора колхоза?» В ответ было угрюмое молчание. Колхозники стояли как туча, готовая разразиться дождем и градом, будто все вокруг заморозило, сковало льдом, несмотря на весну и яркое солнце. Девушка в растерянности закрыла лицо руками, готовая расплакаться от обиды. Из толпы выбежала мать Нурлана и закричала: «Ну чего уставились на бедняжку, как на змею? Она-то в чем виновата перед вами?» И схватив девушку за руку, повела ее в контору. Люди были недовольны Сандугаш, но стали расходиться, по-разному толкуя событие.

— Вот вражья дочь! Пусть убирается туда, откуда пришла!

— Немец есть немец. Это тебе не казах, опасаться надо.

— Думаете, власти не знают, кто она? Не германка она, наверное, а наша, советская немка.

Одна старуха с трясущейся головой сказала:

— Ох, не трогайте вы ее, а то герман снова откроет войну. Захватит наш аул и всех мужиков, что остались в живых, угробит.

Случай с агрономшей на Нурлана не произвел никакого впечатления, да он и не встречал ее, потому что каждый день сразу же после занятий уезжал в поле караулить вместо отца. В последнее время приподнятое, крылатое настроение оставило его. Он чувствовал в себе какое-то беспокойство, а иногда был вялый и сонный, будто дремал на ходу, как покойный Гриша-агай.

Нурлан неплохо пел, но, как ни уговаривали его директор школы и классная руководительница участвовать в праздничном концерте, он наотрез отказался. Не подействовали даже угрозы — мол, не выдадим тебе аттестат. Нурлан и сам не понимал, откуда у него такая строптивость, такое упрямство. Стоило кому-то сказать: сделай так, — он поступал наоборот.

То, что Нурлан отказался спеть песню в День Победы, вовсе не значило, что он не радовался празднику Просто парень был в каком-то странном состоянии, что-то беспокоило его, тянуло к уединению, к какой-то иной жизни, смысла которой он и сам еще не представлял ясно. От этого, наверное, и пусто было на душе.

Пойти бы пешком по белу свету, воображал он, найти свой остров, на который еще не ступала ничья нога, найти свою мечту и не удовлетворяться ни одной формой существования, что есть на земле.

Его снедала тоска по невиданному, опасному путешествию или подвигу. Сесть бы на коня да отправиться в поход спозаранку, с розовым рассветом, и вернуться через сто, а может быть, и через тысячу лет. Но, конечно, Нурлану не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал об этой его страсти…

Юношеский пыл настойчиво требовал удовлетворения. Сердце его рвалось в высоту и жаждало перемен, бури. Такое примерно душевное состояние было у Нурлана, и он находился весь в плену своих смутных, неясных чувств. Случалось, что на посевы, которые он охранял, не забредала докучливая скотина и не было надобности сидеть на неказистой лошадке отца, по прозванию Аккенсирик, но он колесил и колесил по полю, весь погруженный в мечты. И в голову не приходило, что можно сойти с коня и заняться каким-нибудь другим делом.

В тот день, когда приехала агрономша, он как раз сторожил поле и ничего не знал о происшествии. Только вечером, когда вернулся домой и сел пить чай, мать сказала ему:

— Девушка-агроном в аул приехала. Попросилась на квартиру к твоей Анне.

Нурлан промолчал. Новость мало его тронула.

— Она и на самом деле немка? — спросил отец.

— Конечно. Имя-то она свое называла, только я не запомнила, — сказала мать. — Не я бы, так досталось бедной.

— А ты пробовала с ней разговаривать? — спросил отец.

— Как я могу с ней говорить, когда она по-казахски ни слова не знает? Анна говорит, что девушка хорошая. Да вот и вспомнила, как ее зовут. Лиза, кажется.

— Не Лиза, а Луиза, наверное, — предположил отец.

Нурлан, который сначала без всякого интереса прислушивался к разговору, вдруг оживился, будто глухой, к которому стали возвращаться все звуки.

— Когда она приехала? — спросил он.

— Да после обеда, — ответила Сандугаш, которая уже мыла посуду.

— А что, если я схожу и погляжу на нее?

— Устал ведь за день-то на лошади, — возразила мать. — Нечего ходить, с утра тебе опять в поле. Сам видишь, отец не может сторожить. Лучше бы отдохнул да выспался.

Отец, который приготовился ложиться и стоял около постели, вступился за сына:

— Пусть сходит, если охота. Успеет еще выспаться.

— Нечего ему ходить, — отрезала мать. — Девушка никуда не убежит. Рядом ведь поселилась, соседка теперь наша. Да и что смотреть — ни рогов, ни хвоста у нее нет. Обыкновенная девушка, как наша Маруся, светловолосая, синеглазая. А волосы вот у нее красивые. Белые-пребелые, рассыпались по плечам, глаз нельзя отвести. Она тебя немного старше. Ей уж, наверное, больше двадцати.

«Волосы красивые, — подумал Нурлан, — белой пеной спадают на плечи». И ему захотелось увидеть ее.

3

На другой день Нурлан проснулся намного раньше обычного. Как будто кто-то толкнул его в бок. Он вздрогнул и вскочил с постели, оглядываясь по сторонам и сонно моргая. В соседней комнате безмятежно посапывали мать и отец, никого постороннего, глухая тишина. Отца всю ночь мучила старая рана, и он успокоился, забылся только под утро. На цыпочках, стараясь не шуметь, Нурлан выбрался на улицу. Небо было ясное. И глядя на это чистое, опрокинувшееся над землей небо, он почувствовал вдруг такую же ясность и безмятежность в душе С чувством радости он оседлал серого трехлетка и вскочил на него.

На востоке Алтай заметно посветлел. Величавые горы будто постепенно охватывал пожар. Всходившее солнце надевало на их вершины расшитые золотом тюбетейки, начиная с самых высоких и кончая теми, что пониже. Так казалось Нурлану.

От Бухтармы поднимался легкий парок и клубился ленивыми струями над водой, не в силах взлететь выше. Аул крепко спал. Даже жаворонок, трезвонивший где-то в вышине, не мог пробудить его.

Ночью выпала обильная роса на молоденькую травку, и за Нурланом тянулись темные следы. Воздух был свеж и прохладен. Легкий ветерок, вырвавшийся вдруг из ущелья, нисколько не нарушил утренней тишины, не обеспокоил природу, пока еще безмятежно дремлющую в первых лучах солнца. Нурлан окунулся в мягкий, как шелк, утренний бодрящий воздух. Аккенсирик, обглодав всю зелень около столбика, к которому был привязан, удрученно рыл копытом голую землю. Увидев Нурлана, конь всхрапнул, тихо заржал и вскинул голову.

Нурлан отвел его к броду, напоил, а потом неторопливо повел домой, где оседлал, и выехал в поле. Там уже были коровы — видно, пролежали всю ночь, пережевывая жвачку. При виде человека они неохотно стали подниматься со своих мест.

Солнце поднялось выше, подул ветерок, над клубом затрепетал красный флаг, напоминая людям о Дне Победы.

Девятого мая в школе занятий не было. Дети тоже готовились встретить праздник.