Страница 71 из 129
А назавтра вечером я снова явился в парк, и первое, что увидел, подойдя к воротам, была машина «скорой помощи». В нее санитары укладывали бесчувственное тело моей бледной незнакомки. «Малика это, — произнес кто-то из толпы, собравшейся возле машины. — Бедная девушка, она так и не избавилась от своей падучей!»
Ах, этот чужой, незнакомый мужской голос будет до самой смерти звучать в моих ушах, словно гул осеннего ветра… Мои глаза закрыты, но я вижу, как ее, неподвижную бледную, укладывают в машину… Мою принцессу с японским зонтиком. Я хочу уехать вместе с нею, я хочу к ней… они думают, что я все время сплю, валяясь на дне трактора, а я никогда не сплю, потому что смотрю на нее, и вот она снова передо мною… она машет мне, зовет к себе, и я пойду к ней… и мне так жарко… жарко… О, какое блаженство! Какое тепло!»
* * *
Напрасным был для замершей жизни щедрый свет луны, лишенный тепла, и снежный край, прохваченный сорокаградусным морозом, застыл в студеном покое, словно мерзлая глыба. И сама бледная луна оцепенела от холода, провалившись в толщу морозного воздуха. Ночь была безукоризненно красива, чиста и величественна, но и люта беспредельно. Три жигита, молча лежавшие в снежном домике, уйдя в свои воспоминания, постепенно стали погружаться в коварный сон, и вскоре оцепеневшие души их вынесло на зыбкое пограничье между жизнью и смертью. Теперь спасти их мог только непредвиденный случай.
Под луною на снегу темнел пленник трактор, железо которого впитав в себя стужу беспощадной ночи, стало белым от инея. И смутно напоминала машина отчаявшегося поседевшего раньше времени человека, бессильно сжимавшего кулаки. Казалось, кругом все вымерло, убитое морозом, — ни зверя, ни птицы во всей громадной округе, ни единого живого существа. И стылая белая мочь лишь изредка оглашалась утробным воем смерти, тоскливым и жутким: «У-у-у! У-у-у-у!» Ночь длилась бесконечно, и лежали на ее ледяном дне три замерзающих человека, согретые призрачным жаром предсмертных грез, и смерть-волчица оскалила сверкающие зубы, готовясь сожрать их. Коварное тепло, обволакивающее сердца стынущих жигитов, между тем истаивало, и мелкая дрожь охватила их распростертые тела, и замирала кровь в жилах, и глубже становился сон.
Нуржан удивлялся сквозь этот сон, что его задеревеневшим от холода рукам и ногам вдруг стало тепло, очень тепло, словно укрыли его пуховой периной, и все тело провалилось в волны блаженного жара, защекотало, засвербило в ступнях, в пальцах ног… Словно бы лежит он в белой юрте, и у самого изножья пылает очаг, и пламя, вырвавшись оттуда, лизнуло ему пятки. Он поджал ноги, подтянул колени к самой груди — и неиспытанное блаженство охватило все его существо. Он чувствовал, что погружается в сладкий сон, как в детстве… безмятежный сон младенчества… шестикрылая юрта из белого козьего пуха… Нет, не надо открывать глаз, чтобы не исчезли это блаженство, это тепло… и не оказаться бы снова в холодной темноте снежной пещеры. Мысль эта всколыхнула забытую тревогу и настороженность Нуржана; он вспомнил, что опасно спать, и попытался сбросить сонное оцепенение, но уже не в силах был шевельнуться. И тогда он, испытав смертельный страх, громко позвал друзей — Аманжана и Бакытжана.
Однако ни звука не слетело с его неподвижных губ. В белую юрту, где лежал Нуржан, вошла Снежная девушка. Она подошла к нему, беспомощно распростертому на торе — кто-то связал ему веревкой руки и ноги… она склонилась к нему, приподняла его голову и зашептала, умоляюще глядя на него: «Вставай, вставай скорее, мой жигит! Солнце уже высоко». Но, как ни пытался, Нуржан не смог шевельнуть и пальцем. Все тело его превратилось в неподвижную, тяжелую глыбу. И тогда он произнес, едва, с неимоверным усилием, шевеля губами:
«Кто ты? Ангел или человек?»
«Ты же знаешь… Я — Снежная девушка», — был ответ.
«Да… Да… Снежная девушка… Ты, красавица. Ты».
«Я…»
«Странно… Но почему только мне… один только я слышал твой голос, твои печальные песни?»
«Поэтому я и пришла к тебе…»
«Долго я ждал тебя… Искал всюду… Поцелуй меня… Какая же ты красивая! Говорят, зимой ты бродишь по снегам, а летом скрываешься под землю. Я не верю этому!»
«Не верь… Но я холодна, холодна как снег».
«И вправду! А почему так?»
«Потому что я не такая, как ты… Меня погубили злые люди».
«Какие? Кто?»
«Такие, как старик Конкай».
«Но разве Конкая можно считать человеком?»
«Как же… Конкай тоже человек. Такие, как он, созданы для того, чтобы обманывать и губить молодых. Это из-за него вы заблудились».
«Да! Но если бы не заблудились, я так и не встретил бы тебя. Значит, Конкай помог — и он выходит тоже нужен иногда».
«Когда-то Конкай и меня отправил в снега, и я заблудилась и с тех пор хожу по этим белым увалам. Встань, Нуржан! Я не хочу, чтобы и ты вечно бродил по снегам, оплакивая себя… Иди, Нуржан догони и приведи обратно своих товарищей!»
«Привести их?.. Откуда?»
«Они направились в подземное царство. Они скоро замерзнут».
«Но как же я уйду? Мне так хотелось с гобою встретиться. Нет я останусь возле тебя».
«Не надо, Нуржан. И на земле и под землею влюбленные не должны соединяться!»
«Почему?! Почему?!»
«Любовь и вечная разлука — это одно и то же. Иначе любви вообще не было бы. Соединившись вместе мы поругались бы с тобою. Козы и Баян тоже. И Ромео с Джульеттой…»
«Как же быть тогда?!» — вскричал Нуржан едва не плача.
«Вставай! Не падай духом. Вставай, Нуржан и разбуди своих товарищей. Идите на землю — вы там нужны!»
И Снежная девушка освободила его от пут. Он с трудом привстал на месте — и ударился головою в потолок снежной пещерки. Увидел неподвижно лежавших Аманжана и Бакытжана, которые не шелохнулись даже тогда, когда обрушился низкий потолок, пробитый его головою. Нуржан принялся трепать, бить по щекам, трясти и щипать своих товарищей, и постепенно они начали приходить в себя. Словно бычки после джута, они шатались, приподнявшись на ноги, и тут же снова валились на землю. Нуржан в отчаянии заорал на них:
— Околеете, черти! Встать! Нельзя ложиться! Встать!
Парни с трудом, вздрагивая, поднялись на ноги. Нуржан продолжал тормошить их.
— Делай приседания за мной! — командовал он. — Раз! Два! Раз! Два! — И приятели подчинились ему, стали приседать и вставать, замахали руками… — За мной бегом марш! — скомандовал Нуржан и, проваливаясь по колено в снег, побежал вокруг трактора. — А теперь растирайте лицо и руки снегом! — приказал он после. — А теперь посмеемся! Ну! Начинай! Ха-ха-ха, — судорожно закатился он первым.
— Ха-ха-ха! — дружно подхватили друзья.
— Ха-ха-ха! — разнеслось по снегам…
Они хохотали до хрипоты, кидались друг на друга, возились, бросались снежками, носились взад-вперед и вопили, оглашая мертвую тишину ночи хриплыми голосами… И если бы кто посторонний увидел их в эту минуту, то подумал бы, что в парней вселился бес.
— Ойбай-ау! Хорошо как! — орал Бакытжан, хватая то одного, то другого за руки. — Друзья мои! Ребятки! Да вы рехнулись, черти! Давайте попляшем! А давайте и вправду плясать, ребятки! Пока с ног не свалимся!
И они, взявшись за руки, принялись отплясывать — только снег полетел из-под ног.
— Ребята! Милые! — воскликнул взволнованно Нуржан, когда все немного успокоились. — А теперь давайте обнимемся! Поцелуем друг друга, товарищи! Кто его знает, будет ли еще у нас время для этого. Может быть, это наш последний час, когда мы еще живы и помним, как любим друг друга!
И они со смехом накинулись друг на друга и стали целоваться, будто сто лет не виделись.
Нуржан толкнул Аманжана в снег — и высоченный жигит рухнул в сугроб словно обессилев. Вскочив на ноги, он захохотал, оскалив зубы, но вдруг замер, вглядываясь куда-то перед собою. В ту же минуту он начал стаскивать с себя одежду. Его друзья сначала решили, что Аманжан придумал новую шутку, и не придали этому значения. Но вот полетели на снег полушубок, пиджак, а когда парень стащил с себя рубаху, друзья схватили его за руки: