Человек-Олень

Ах, никогда раньше он не замечал, что вкус слез сладок как мед, душист как кумыс. Никогда не видел, что мир так прекрасен, не слышал, как красив голос Камки. И все это оставил ему ушедший навсегда табунщик. Но о том знают только они двое, и когда-нибудь узнает мальчик, приникший к его груди. Узнает он и то, что ни звери, ни солнце, ни холод, ни земля не хотят зла человеку, и опасаться нужно только дурных людей.

— Бог сберег, и ты остался жив, — донесся голос Камки, — а инвалидность — ну что ж, привыкнешь, приладишься, и заживем по-прежнему.

Аспан не понял ее слов, нестерпимо ныли ноги.

— Камка, ау, Камка, — позвал он по старинке, — хватит причитать, нам с лица воду не пить, я ведь никогда не был красавцем. Потри лучше пальцы ног.

Жена не двинулась с места, смотрела как-то дико.

«Что это с ней?! Боится, что ли, или врачи не позволяют? И почему так странно расположилась на кровати, уселась прямо мне на ноги?»

Он пошевелил ногами, Камка не шелохнулась.

«Бред какой-то, бесчувственная женщина… или горе лишило ее рассудка?»

Он приподнялся на подушках, сын отпрянул и замер, глядя так же дико.

«Да что ж это с ними?»

— Встань, Камка. Ногам больно.

Камка вскочила. Странно: похоже, что сидела на пустом месте, под одеялом ничего нет.

— Камка, ну, Камка, подними одеяло.

Камка застыла как в столбняке, но подбородок ее дрожал. И вдруг зарыдала, словно на похоронах; мальчишка тоже стал тоненько подвывать.

Вошел врач.

— Мы же договорились, что вы будете держать себя в руках, — недовольно сказал он, — а вы все испортили.

— А что у него осталось неиспорченного, — заголосила Камка, — посмотрите на него!

Врач взял ее за плечо и вывел из палаты.

Аспан смотрел на складки одеяла там, где полагалось быть ногам, и вдруг подумал, что оно похоже на желудок разрезанной овцы.

— У нас не было другого выхода, — жестко сказал врач, вернувшись в палату, — множественные переломы и обморожение. Речь шла о вашей жизни.

— О моей? — спросил удивленно Аспан.

— Да, да, о вашей, о чьей же еще, — насторожился врач и заглянул в глаза. — Вы помните, что случилось с вами?

— Помню.

— Почему же вы так удивились, когда я сказал, что речь шла о вашей жизни?

— Да, да, правильно… осталась моя жизнь. И что же мне теперь с ней делать?

— Вы мужчина, жигит. Сколько мужчин вернулись с войны инвалидами…

— Про войну мне не надо рассказывать, видел.

— Значит, вы счастливчик, два раза избежали смерти.

— Скажите лучше: два раза видел ее.

— Можно и так. Но уверяю вас, жизнь великий лекарь, все постепенно забудется.

— Вы видели человека, забывшего, что у него нет ног?

— Я сделал все, что было возможно…

— Ладно, — Аспан дотронулся забинтованной рукой до его плеча, — видно, не избежишь петли судьбы. Но у меня есть одна просьба.

— Исполню любую.

— Только не удивляйся… Как бы сказать…

— Прямо.

— Прямо трудно. Ты не поймешь меня… жаль, что был без памяти, а то бы попросил оставить для меня то, что ты забрал.

Врач вздрогнул и снова долго и внимательно поглядел в черные и мрачные, как безлунная ночь, глаза Аспана.

— Я в рассудке, — ответил на этот взгляд Аспан, — и я бы хотел похоронить свое, только не спрашивай меня — зачем, потому что…

— Я понял, — перебил врач, — да, да, как тот батыр из старой легенды… но… но и ты не спрашивай меня ни о чем, когда получишь свой курджун.

— Я не спрошу, — устало сказал Аспан.

Врач вышел.

Аспан посмотрел в окно: лошадки с розвальнями не было, — значит, Камка с мальчиком уехали.

«Вот и остался ты один, Аспан. Один на один со всем, что случилось… Созданный аргамаком, осужден теперь ползать черепахой… Скажи, нравится ли тебе это, нравится ли, что выжил, заплатив такую цену? Ты выжил, так радуйся, хохочи, пой песни, что же ты не поешь, не смеешься… Ведь ты полон сил…»

Замотанными руками он ухватил прутья в изголовье кровати и согнул их; сквозь бинты проступила кровь, но он, не чувствуя боли, гнул и гнул железные прутья.

— Что вы делаете… — прошептал рядом кто-то, — перестаньте, перестаньте, пожалуйста.

Рыча, Аспан боролся с железом, словно в смертельной схватке со зверем.

Девушка-медсестра обхватила его шею, тянула слабыми руками:

— Перестаньте, перестаньте.

— Уходи отсюда! — прорычал Аспан.

— Нужно беречь силы, самое тяжелое впереди. Скрутите себя, как вы скручиваете эти прутья, вы же мужчина.

Она ушла.

«Что она сказала? Что самое тяжелое впереди? Что может быть хуже того, что уже случилось? Что она сказала?»

— Аналайын! — крикнул он, обессиленно упав на подушку. — Аналайын!

Девушка вошла в палату, присела на край постели.

— Повторите, что вы сказали.

— Вы знаете, — девушка смотрела на него огромными глазами, — не было в больнице человека, который не восхищался бы вашим мужеством. Вы совершили подвиг. Если бы это было в моей власти, я бы присвоила вам звание Героя.

— Спасибо, зеркальце мое, но подвиг совершил другой человек, его уже нет, а мне предстоит жить уродом.

— Я не понимаю вас, — чистый лоб девушки сморщился страдальчески, — объясните.

«Боже, какая она милая, где же я видел такое же нежное, трогательное существо… е-е-е на джайляу… он самый, козленок, Елик… Удивительно, чудесное в природе не умирает, оно передается другому существу, чтобы возродиться вновь».

— Не бойся, душа моя, я просто хотел сказать, что все мои силы ушли на то, чтоб выжить, больше ничего не осталось.

— Понимаю, — вздохнула девушка, — но если б вы знали, как вы нужны теперь людям! Вы должны научить их мужеству. Это странно, но лицо ваше мне знакомо. Я дежурила в операционной, когда… — Она запнулась.

— Когда отрезали мои ноги?

— Да… У меня лились слезы. Вы мне были как родной, мне казалось, что это вас в детстве, балуясь, я обнимала за шею, что вы можете защитить от зла и несправедливости. Ах, я много думала о вас! Родятся ли теперь такие жигиты? Где они? Девушкам моего поколения кажется, что они родились или слишком поздно, или слишком рано. — Она вытерла слезы кусочком марли, который достала из кармана халата, по-детски шмыгнула носом. — Простите, что я делюсь своими бедами. Отдыхайте. — Она наклонилась к нему и, обдав ароматом свежего сена, парного молока и еще чем-то незнакомым, волнующе пряным, поцеловала в лоб. — Отдыхайте, — тихонько вышла из палаты.

«Истинное чудо! Какие прекрасные глаза, какой запах! Пряный, словно цветок горного мака, как напомнил он о счастье, о молодости! Оказывается, чувства мои еще не умерли».

Аспан закрыл глаза. Во сне к нему прилетела птица с лицом девушки из Сармоньке, она села на ветвь кедра, он хотел подойти к ней ближе, она взлетела, тяжело взмахнув крыльями, на соседнее дерево. Он снова попытался приблизиться, ему очень хотелось дотронуться до нее, она все отлетала и отлетала; и вдруг он увидел, что вошел в мертвый лес, и ужас охватил его. Нестерпимо болели ноги; он подумал, что у него нет сил вернуться назад, а сухостой окружал его, подступал со всех сторон. Птица исчезла. Он бросился напролом, обдирая лицо, руки о голые ветви деревьев. Впереди что-то светлело. Наверное, горное озеро. Там он отдохнет, вымоет усталые, саднящие ранами ноги.

Озеро было неприветливо свинцовым, оно вдруг стало приближаться, раздвигая свои берега, грозя вот-вот поглотить холодными водами. Аспан издал стон и проснулся. Недоуменно обвел глазами палату и вспомнил все сразу…

— У меня нет ног, — громко и спокойно сказал он.

…Когда минули полные печали и тоски три месяца, Аспана выписали из больницы. Провожали до телеги все врачи, вернее — санитары несли его на руках, остальные шли рядом, говорили бодрые слова, похлопывали по плечу. Молча и незаметно, будто между прочим, хирург положил рядом что-то в курджуне. Их тайну.

Стояла светлая тихая весна, похожая на скромную невесту.

— «Тот, кто не падал с коня и не ударялся о землю, тот не станет смелым жигитом». Это мудрые слова, — тихо сказал на прощанье хирург.