Человек-Олень

Больше всего он боялся, что на него кто-нибудь будет смотреть, когда он спит. Ведь во сне он беззащитен. При свете дня угадать его мысли не может никто. А во сне он беззащитен, потому что единственная защита в этой жизни — жестокость. А жестокость должна бодрствовать. Всегда. Для того чтобы выбраться из этой человеческой груды под названием «жизнь» наверх, нужна жестокость. Для того чтобы удержаться наверху, нужна жестокость. Он не удержался. Это не его вина. Виновато время. Но ведь он еще не стар, и жестокость его не устала, он будет ждать.

Альке поднес часы к огню. Около девяти. Через три часа Новый год. К жизни человечества прибавится всего один год. К нему, Альке, еще ближе придвинется старость. Ну что ж, он не боится ее. У него пятеро сыновей, этого достаточно, чтобы не бояться старости. Была ли хорошей прожитая жизнь? Жизнь как жизнь, всего в ней хватает — и плохого, и хорошего. Не хватает одного: времени, проведенного с семьей. Всего лишь несколько раз он встречал этот праздник за одним дастарханом с женой, с детьми — там, в ауле, расположенном на предгорий. Да и другие праздники тоже. Как стал табунщиком, не получается вместе праздновать, видеть радостные родные лица, целовать их. Разве не превращается он в лося — зверя гор, ходя днем и ночью за щетинохвостыми?[14]

Он разгреб огонь и подбросил в печку дров. Вдруг ему послышался далекий волчий вой. Он схватил висящее на стене ружье медноусого и выскочил на крыльцо. Прислушался. Тишина. Снег, похоже, стал терять силу, слабее бил в лицо. Но небо было темным, без луны. Альке подошел к загону, где стояли лошади. Они встрепенулись; во тьме он почувствовал, что повернули к нему морды. И тут раздался, уже отчетливо, далекий волчий вой. Альке нажал на курок. Горы и долины многократно повторили звук выстрела. После того как утихло эхо, восстановилась тишина, способная лишить разума.

«Вот и я встретил Новый год», — подумал Альке.

* * *

Весь вечер Аспан-старик промаялся, не находя себе занятия. Да еще внуки ушли на новогоднюю елку, так что совсем было тоскливо. Вместе со старухой и снохой молча поужинал, и женщины взялись за нескончаемую мелочную работу по хозяйству.

Неожиданно старуха сказала:

— Наш мальчик, оказывается, подался на Алатай. Из-за того, что он отправился так поспешно, похоже, что начался падеж скота. Откуда он только выискал эту неблагодарную работу…

Но старик и сноха молчанием показали, что не расположены к такому разговору. Аспан-старик курил, сидя на постели. Он совсем лишился спокойствия, не мог себя ничем занять и с тоской понимал, что его ждет бессонница. Вспомнил о книге, которую не мог дочитать с давних пор, словно заколдовал ее кто. Вытащил книгу из-под матраца. Этот глупый Алитет по-прежнему не хотел сдвинуться с места; буквы прыгали, слова не складывались в понятные фразы. Аспан засунул книгу снова под матрац. Сплел пальцы рук над головой. «Главное, не вспоминать. О том, что случилось тридцать лет назад. Не вспоминать. И тогда шел такой же снегопад».

— Лишь бы он прошел по Чертову мосту не страшась, — пробормотал он.

— Ата[15], вы мне что-то сказали? — заглянула в комнату сноха.

— Нет, аналайын[16], просто так, — ответил он.

«Да, и тогда шел точно такой же снег… Какое совпадение… О боже, какое ненужное совпадение, и если инвалидность цепляется к роду… Э, постой, постой. Бездельник всегда думает о чепухе. Было бы снотворное лекарство, как тогда в больнице, бросил бы в рот две-три таблетки и лег бы, закутавшись с головой… О боже, какое ненужное совпадение…» — это слово то и дело возвращалось к нему подобно пчеле, весь день снующей возле улья. Возвращалось и отлетало. И снова возвращалось…

* * *

И в тот год шел точно такой же бесконечный снег. Втроем они пасли на зимовке Алатай стригунков и жеребят. Злая зима с жестоким морозом, не отпуская, держала их за горло. Запас кормов был мал, день ото дня тощал скот, несчастные животные еле держались на ногах. Однажды из центральной усадьбы пришел приказ отобрать пятьдесят совсем уж захудалых скотинок и пригнать их на зимовку Тарбагатай. Аспан-табунщик отправился в путь, ведя с собой пятьдесят несчастных лошадок. Ехал вдоль реки Кабы, по страшной тропе Тар. Хотя на небе были тучи, буран и непогода затихли. Ход стригунков был неважен, да и чего ждать от измученной скотины, бредущей по тропе, похожей на след муравья… Пробирались так: сначала на своем мощном мерине ехал Аспан, пробивая в толще снега дорожку, потом возвращался и прогонял по узкой бороздке молодняк.

Останавливаясь через каждые сто метров, усталые и измученные, они добрались наконец до Чертова моста.

Тогда это был единственный мост через реку. Совершено ветхий и скрипучий, построенный в первую мировую войну, он мог вынести тяжесть только одного всадника. Значит, предстояло перевести всех лошадок поодиночке. Аспан-табунщик слез с коня и, бросив на шею первого стригунка веревку, повел его через мост. Несчастным, исхудавшим так, что шкура висела на костях, животным было не до баловства, и они покорно брели за табунщиком. Как только он провел последнего жеребенка на большую землю, тотчас вернулся на тот берег, сел на своего мощного азбана[17].

«Эй, Аспан!» — раздался Великий Крик и продолжился непостижимым шумом, от которого задрожало небо. Аспан-табунщик круто обернулся, подумав: «Что за громовой звук точно гонят тысячи и миллионы лошадей?» И увидел…

Прямо с неба, оттуда, где острия утесов упирались в него мчался с бешеной скоростью свистящий и орущий, всесокрушающий снежный обвал. Мчался на него.

С криком: «О аллах!» Аспан-табунщик хлестнул плетью мерина. Хлестал так, что через миг они оказались на середине моста, и тут белый дракон настиг их, навалился всей своей страшной силой.

Весь мир: мост, небо, горы, исхудалые жеребята, жавшиеся друг к другу, — все, все исчезло вмиг. Кто знал, что напасть по имени  с м е р т ь  нагрянет так внезапно… Снежная лавина, упавшая с гор, схватила табунщика вместе с его лошадью и выбросила в стылые воды реки. На берегу остались ошеломленные жеребята, с ужасом следящие за тем, как хозяин то исчезает, то возникает вновь в бурных водах Кабы.

А в горах, громко хохоча и хлопая себя по ляжкам, носился вприпрыжку невидимый дьявол, и хохот его долго отзывался зловещим эхом.

Обвал.

Это единственное бедствие, глухонемой враг, которого не могут одолеть люди, живущие в горах Алтая. Не первой и не последней жертвой этого проклятого обвала стал Аспан-табунщик. Он заставил плакать многих. Отчего же, зная об этой опасности, люди идут через Чертов мост? Потому что это единственный путь к их жизненной насущности, к земному раю — пастбищам Алатая. И все молятся о невредимости этого слезами омытого моста, хотя он и грозит им смертью.

Теперь он рухнул, вон несутся его обломки по реке Кабе. Остались лишь сиротливые стойки.

Кто-то пожалеет о мосте. Наверное. Может быть, те, кто готов за рай заплатить любую цену. Кто-то обрадуется. Наверное. Может быть, те, кто думает так: «Рай не стоит жизни человека, не стоит его страха. И, в конце концов, Алатай — рай для скота, а расплачиваются за него люди». Есть же такие, что рассуждают просто: «Жизнь горных людей приспособлена для опасности. Несколько поколений ходили по этому мосту, и те, что не покинут свою землю, тоже обречены перейти его хотя бы однажды. Если они боятся перейти его, значит, они слабые, не одолеют многого, и жестокая природа сомнет их. Они постепенно начнут ей уступать, а ей нельзя уступать ничего. На этом держится жизнь людей в этих местах».

Аспан-табунщик, несясь в бешеном потоке, захлебываясь ледяной водой, чувствовал, что все-таки еще не конец. Куски льдин, сжимавшие его со всех сторон, держали на поверхности, словно река отказывалась забрать к себе навечно.

Его несчастный азбан пронесся мимо, задрав голову с оскаленными зубами, присев как-то нелепо на льдину крупом, и будто множество чертей, шутливо визжа, гнали его перед собой. Даже в плачевном состоянии своем Аспан-табунщик подумал: «Ох, бедняга, как жалко его! Потащило его в ад. Прощай, мой добрый смирный конь!»