Человек-Олень

— Ну что ж, вольному воля, спасенному рай, — фыркнул медноусый.

— А кто здесь вольный, чтоб выбирать, как поступить? — спросил Аман.

— Мы. Если хочешь — иди, а мы не обязаны.

— Ошибаетесь, аксакал, пойдет любой, кому я прикажу.

— А здесь приказывать некому. Мальчишку сам не тронешь, он ведь еще и не жил. Альке — сам начальник, хоть и поменьше тебя. Он как-никак старший табунщик, обязан находиться возле скота. Да и не потянет он, здоровье плохое. Зоотехник нашу животину должен осмотреть, есть совсем плохие…

«Чего он хочет? Он хочет идти с ним, — осенило вдруг Эркина. — Он обязательно хочет идти. И самое непонятное — это то, что Аман тоже хочет этого».

— Значит, идти тебе, — сказал Аман.

— Я должен подумать. Я много старше тебя и знаю, что такое буранная ночь. И ты ведь знаешь, что бывает с человеком, пустившимся в дорогу по такой погоде.

— Э, — сказал Эркин, — кто бы ни поехал, а я, помня о празднике, прихватил с собой бутылочку. Все-таки Новый год — это Новый год, и давайте ее прикончим поскорее.

Он лихо вытащил из валенка бутылку и со стуком поставил ее перед печкой. Табунщики облизнулись и засмеялись. Эркину почудилось, что медноусый подмигнул ему.

— Вынимай вторую, — Альке показал на другой валенок.

— Второй нет. Тащите посуду.

Мальчик бросился стрелой в угол за стаканами.

Альке принес холодное мясо, курт[13]. Эркин принялся нарезать казы, лишь Аман и медноусый сидели неподвижно. Аман не отрываясь смотрел на бутылку, которая блестела, оттаивая у огня.

«Кажется, обошлось», — весело думал Эркин, аккуратно раскладывая на тарелке аппетитные кусочки.

— Ну, товарищ начальник, речь толкай. Закуска готова, — он протянул Аману тарелку.

Аман, словно очнувшись, обвел всех взглядом. Табунщики в нетерпении протягивали стаканы, лица их озарялись вожделением и алыми отблесками пламени.

— Да, да, скажите нам что-нибудь вдохновляющее. Воодушевите свой бедный народ на подвиги. — Медноусый захохотал.

Мальчишка с готовностью подхватил:

— Да, речь, речь толкайте, настоящую, как по радио.

Альке, казалось, не разделял их веселья. Выглядел как-то уныло. Его сердце сжималось от тоски. Ему было жаль всех. И тех, кто скоро уйдет в буран, и тех, кто останется затерянными в этом белом кружении снега, быть может самыми затерянными во всем мире. И чтоб прогнать поскорее эту тоску, он дотронулся стаканом до бутылки, которую взял в руку Аман. Попросил тихо:

— Разливайте, ага.

— Вы это серьезно, жигиты? — спросил Аман, поворачивая на свету бутылку, словно любуясь ею. Его голос прозвучал чужим, будто надтреснутым.

— Ойбай, ау, как несерьезно! Думаешь, легко ждать? — Медноусый выступил из тьмы, навис над бутылкой.

— Не заставляйте нас так долго мучиться, скажите «бисмиллахи» и налейте, пожалуйста, — засмеялся Эркин, разгребая огонь в печке.

Аман чувствовал их страсть, их алчность. Никто не думал о тех, кто там, наверху, среди бурана. Жалкие существа, увидели водку и забыли обо всем.

«Так будь она проклята!» — подумал он и с силой ударил бутылкой о стол. Стекло раскололось.

Воцарилось молчание.

— Эх, ага, осторожнее надо было… — сказал Эркин и в сердцах хлопнул ладонью себя по колену.

Мальчишка Довлет с ужасом и недоумением смотрел на Амана, и вдруг губы его задрожали, он заплакал. Он плакал о несбывшейся надежде вместе со взрослыми, умудренными жизнью аксакалами, как равный встретить праздник. Он мало знал хороших минут, нигде не отдыхал, даже не побывал еще на свадьбе. Ему так хотелось хоть немного добра, душевного единения, спокойного мудрого разговора.

— Ох и запах же у благородной! — Медноусый намочил ладони в лужице водки, протер лицо.

Только Альке сидел все так же неподвижно, уставившись в огонь, будто предвидел случившееся. В своей жизни он повидал много, а к спиртному был равнодушен. Но Эркин с бешенством плюнул в железную печь, и глаза его налились кровью.

Аман, словно не заметив оскорбительной выходки, сказал спокойно:

— Идите найдите подходящих лошадей. Наши не годятся.

Молча табунщики вышли.

— Я вижу, вы подобрали брюхо под седло и готовы разорвать свою печень… — сказал Аман насмешливо, когда они остались вдвоем с Эркином.

— Оказывается, вы просто ангел, ага, — ответил Эркин; его зрачки пламенели то ли от огня, то ли от злости. — С вами можно хоть в рай, такой вы добродетельный. Ну что ж, праздник не удался, пора в дорогу. Хороша ли она будет, когда за спиной враги?

— Что ты мелешь! Бред! Какие враги! Жалкие твари, дрожащие от алчности при виде бутылки.

— Нет, не бред, и не твари они, а обычные люди. И как же люди с этого момента будут ненавидеть вас! Не будут уважать. У них к вам остался лишь страх. Что же касается меня, то, извините, ага, но у меня нет сейчас подходящих слов, чтобы высказать все, что думаю.

— Разве можно из-за глотка водки так терять себя, дорогой? — Аман насмешливо похлопал Эркина по плечу. — Успокойтесь, от вас она не уйдет.

Но за иронией скрывались растерянность и негодование. Его больно задели слова жигита, этого сосунка, пришельца, вздумавшего его поучать. Самым правильным было бы, конечно, его ударить. Но нельзя, нельзя…

— Нет, так не годится, товарищ начальник. — Эркин словно прочел его мысли, и Аман даже отшатнулся. Но зоотехник говорил о другом. — Вы не понимаете человеческую душу. Вы знаете, какие минуты самые дорогие и счастливые в мире? Вы лишили людей праздника. Зачем? Этого понять нельзя. Это тем более оскорбительно, что необъяснимо.

Аман молчал. С хрустом щелкал костяшками пальцев.

— Ваш отец никогда бы…

— Не касайтесь моего отца, не вмешивайте его в это дело.

— Я не собираюсь его оскорблять. Наоборот, я хочу возвысить Аспана-аксакала, ставшего гордостью нашего аула. Вы сейчас дали волю своей злобе, а ваш отец ненавидит зло, в чем бы оно ни выражалось и как бы ни прикрывалось высокими причинами. Мы не пьяницы, и вы это знаете, и потому не простим, что вы унизили нас. Мы же не в вашем кабинете… и, в конце концов, мы здесь не гости. Надо уважать хозяев.

— Не ожидал такого красноречия. — Аман потянулся за полушубком, медленно встал, начал одеваться. — Очень красноречивы вы, братишка. Но я сомневаюсь в том, что вы можете разобраться во всем, что здесь произошло. Вы в наших краях только второй год и не знаете наших людей.

— Люди везде люди, — сказал Эркин, не отрывая взгляда от огня, — и, вместо того чтобы еще щенками бить их по морде и глазам, превращать в боязливых, дайте им возможность уважать себя, вы старшие…

Он не успел договорить, вошли табунщики. Они молча стояли у дверей, пришибленные случившимся.

— Лошади готовы, — тихо сообщил Альке.

Он тайком с удивлением разглядывал Эркина. Оказывается, этот молчаливый, скромный жигит способен на храбрые поступки. Произошла странная вещь: огромный Аман сделался словно ниже, а худенький парень, который два года незаметно исполнял свои обязанности — вел счет скоту, лечил его, — вдруг будто вырос, раздался в плечах. Нет, нет, зря они прозвали его «пришельцем». Он человек не простой и храбрый. Такую выходку, как плевок в ответ на разбитую бутылку водки, Аман никому бы не простил, а тут пришлось простить. И вот сейчас все поглядывают на него вроде даже уважительно или удивленно, — видно, поговорили крепко наедине. Интересно, с кем он поедет? В такую дорогу выбрать спутника — это выбрать судьбу.

Аман, бросив взгляд на сумрачные лица табунщиков, на напряженно окаменелое — Эркина, думал о том, что потерпел поражение.

Эркин вдруг резко поднялся:

— Пора.

— Вы останетесь здесь. Со мной поедет Альке.

Альке тотчас покорно пошел в угол избы искать рукавицы потеплее.

— Погоди, Альке. Я думаю, у тебя и здесь дел хватает, — остановил его Эркин.

— Альке нужен нам, — жалобно подхватил мальчишка.

Аман повернулся к медноусому:

— Тогда придется тебе сопровождать меня, хоть ты этого и очень боишься.