Страница 4 из 13
Одна женщина так говорила своей служанке: «Ради Харит, каков, по твоему мнению, обожаемый мною юноша? Мне-то он кажется красавцем, но от любви к нему я, может быть, заблуждаюсь в своем суждении, и страсть обманывает мои глаза? И еще вот что скажи мне: что думают, глядя на него, другие женщины? Восхищаются ли они его красотой или с осуждением отворачиваются от него». Служанка отвечает как настоящая сводница: «Клянусь Артемидой, своими ушами я слышала, как многие чуть что не в лицо говорят ему так: „Какой прелестный мальчик, какое чудо красоты создала природа, ему бы служить образцом для изваяний Эротов, а не Алкивиаду[21]. Это, клянусь милыми Орами[22], красота так красота! Славный мальчик, как в гордом сознании своей привлекательности он совсем не заносится, но держится приветливо и достойно! Чтобы влюбиться, достаточно посмотреть на его орлиный нос, на волосы, и сами по себе красивые и еще красивее обрамляющие лоб и сбегающие от ушей к покрытым пухом щекам. А плащ — что за обилие красок! Он непрестанно меняет цвет, переливает разными оттенками, и каждый раз другой. Вот желанный возлюбленный, в самой поре, когда только пробивается первый пушок! Счастлива та, кому выпадает на долю любить его и быть им любимой! Блаженство делить с ним ложе, наслаждаясь и гордясь его красотой. Такая женщина, конечно, избранница Харит". Все, мне думается, с первого взгляда влюбляются в него!» А госпожа наслаждалась этими речами и от радости при каждом слове несколько раз менялась в лице. Ей казалось, что она, по пословице, головой касается самых небес[23]. Теперь она окончательно уверилась, что юноша хорош собой. Женщины ведь и самих себя признают красивыми только, если кто-нибудь, взглянув на них, выскажет одобрение или, восхитившись ими, влюбится.
Кто видел чудеса Востока, кто знавал красавиц Запада? Пусть отовсюду приходят высказать суждение о моей возлюбленной искушенные в любви ценители женской прелести, пусть скажут правду, встречалась ли им когда-нибудь подобная красота. Ведь если всю ее окинуть взором — всюду увидишь только красоту и только с красотой повстречаешься. Мом отступает от нее в злобе, стонет и сознает свое бессилие. Я поражен ее прелестью, и мое восхищение простирается даже на ее ноги. Ведь ноги, если они хороши, способны некрасивых сделать красивыми. Меня радует и ее поведение, как нельзя более идущее к ее наружности. Хотя Питиаде суждена была жизнь гетеры, она исполнена врожденной простоты и имеет безупречный нрав. По всему своему складу она выше такой жизни и своей неиспорченностью особенно подкупила меня. Какой я ни подарю ей подарок, она довольна в отличие от гетеры, которой, что ни дай, все мало... как галка всегда подле галки, так и мы. К чему распространяться о дальнейшем, где начинаются сокровенные радости Афродиты? Скажу только, что Питиада противится ровно настолько, чтобы промедление разжигало меня еще сильнее. Шея ее благоухает амвросией, дыхание сладостно. Пахнет оно яблоками или розами, добавленными в питье, ты решишь сам, когда поцелуешь ее. С головой на груди любимой я лежал без сна, приникнув губами к ее бьющемуся сердцу. Нет, неправильно говорят некоторые, будто только один путь ведет к полному наслаждению! Ведь некрасивые женщины не дают нам познать любовь, и никто не вкусит с ними ни начала, ни завершения любовного наслаждения. Ведь удовольствие, получаемое от еды, тоже приводит к одному концу — к насыщению, но одни кушания питают и услаждают, а от других отворачиваешься с отвращением. Из-за нее всякий день для меня светел и не менее свидетельствует о счастье, чем камешки, что копятся в колчане[24]. Часто я слышал песенку, будто разлука убивает любовь, есть и пословица «до той поры друг, пока видит рядом». Но я могу поклясться красотой Питиады, что и в разлуке не остывал к ней. Вернувшись, я любил ее нисколько не меньше; наоборот, время заставляло меня испытывать еще более горячую любовь, и я благодарю Тиху за то, что богиня не вложила мне в сердце забвения любимой. Какой-нибудь поэт, воспевающий любовь, мог бы сказать о нас, заимствуя слова Гомера:
Долгие годы, дражайший, научили меня тому, что все искусства без счастья немного стоят, а счастье в свою очередь украшается подлинным знанием. Ведь знание, если божество не оказывает помощи, несовершенно, счастье же еще больше процветает, если дарит свои преимущества людям сведущим. Я чувствую, что предисловие покажется чересчур длинным тому, кто хочет скорее обо всем узнать, и потому, не медля, приступаю к рассказу. Харикл, сын почтеннейшего Поликла, от любви к отцовской наложнице слег в постель, притворяясь, что страдает каким-то странным телесным недугом; на самом же деле он знал, что болезнь его совсем иного свойства и проистекает от любви. И вот отец как всякий хороший и любящий родитель сейчас же посылает за Панакием, врачом, пользующимся заслуженной славой. Тот пальцами нащупывает пульс юноши, мыслью устремляется к высотам своего искусства, глазами выдавая напряженное раздумье, но при всем старании не находит у него ни одной из знакомых врачебной науке болезней. Долго этот знаменитый врач стоял в полной растерянности; вдруг женщина, в которую был влюблен больной, прошла мимо; пульс его сейчас же забился неровно, глаза стали беспокойными, и лицо, не хуже пульса, выдавало смятение. Двояким путем Панакий разгадал природу недуга — то, что он бессилен был понять с помощью своего искусства, он понял благодаря счастливому случаю, но до срока решил молчать об удаче, посланной ему провидением. Таков был первый осмотр. Во второй раз посетив Харикла, врач распорядился, чтобы все девушки и женщины, бывшие в доме, прошли мимо его постели поодиночке на небольшом расстоянии друг от друга. Все время, пока это продолжалось, он наблюдал за Хариклом, держа пальцы на его запястье, там где бьется пульс: ведь пульс — верный помощник сынов Асклепия[26] и надежный свидетель нашего внутреннего состояния. А страдающий любовным недугом юноша, глядя на них всех, оставался спокоен; когда же появилась наложница, в которую Харикл был влюблен, вид его и пульс сейчас же дали об этом знать. Тут мудрый и к тому же на редкость удачливый врач еще более укрепился в своем суждении о болезни Харикла, оставляя, как говорится, третью чашу богу спасителю[27]. Он ушел под предлогом, будто должен приготовить лекарство, обещав назавтра принести его, и перед уходом ободрил Харикла и его несчастного родителя. В назначенный час Панакий явился; отец больного и все остальные стали называть врача своим спасителем и радостно приветствовали его, а он гневно кричал и, очень раздраженный, отказался лечить юношу. Поликл, конечно, пытался умолить его и узнать причину отказа, на что Панакий стал громче кричать и собрался уходить. Тут отец принялся еще горячее молить врача, целуя его грудь[28] и обнимая колени; а Панакий, словно его принудили к этому, в гневе так объясняет свое неожиданное решение: «Этот человек,— сказал он,— без памяти влюблен в мою супругу и тает от нечестивой страсти; я ревную его и не могу даже смотреть на того, кто угрожает моей чести». Поликлу стало стыдно перед Панакием, когда он услышал о природе мучающей сына болезни, он покраснел, но все же, поддавшись чувству отцовской привязанности, отважился молить врача принести в жертву жену и уговаривал его, что это послужит милосердию, а не прелюбодеянию. Несмотря на такие его просьбы, Панакий продолжал громко кричать, упрекая Поликла, как в раздражении может упрекать человек, которого вместо врача хотят сделать сводником и заставить принять участие в совращении собственной жены, хотя об этом прямо и не говорится. Когда же Поликл опять стал настаивать и просить, снова повторяя, что это послужит милосердию, а не прелюбодеянию, мудрый врач под видом произвольно взятого примера рассказал ему то, что произошло в действительности, и затем спросил: «А ты бы, Зевс свидетель, что сделал, если б юноша полюбил твою наложницу? Нашел ли бы в себе решимость уступить ее?». «Конечно,— отвечает тот,— Зевсом клянусь». На это рассудительнейший Панакий сказал: «Так вот, Поликл, проси самого себя и себя, как в таких случаях полагается, утешай — юноша влюблен в твою наложницу. Если справедливо, по-твоему, чтобы я для спасения чужого человека уступил супругу, гораздо более справедливо, чтобы ты отдал больному сыну свою наложницу». Он сказал разумно, сделал бесспорные умозаключения и убедил отца руководствоваться тем, что сам же он признал правильным. Сначала, однако, Поликл сказал себе так: «Тяжкое это дело выбирать из двух зол, но все же следует выбрать меньшее».
21
Алкивиад, афинский полководец и политический деятель эпохи Пелопоннесской войны, отличался красивой наружностью и потому служил образцом для статуй Гермеса и Эрота.
22
Оры — богини времен года, урожая, юности и красоты — спутницы Афродиты.
23
Пословица, соответствующая нашей «быть на седьмом небе».
24
Историк Филарх сообщает, что вечером скифы клали в колчан белый или черный камешек в зависимости от того, как они прожили день. После смерти владельца колчана камешки пересчитывали и так определяли, был ли умерший счастлив.
25
«Одиссея» (XXIII, 296). Стих относится к Одиссею и Пенелопе, которые встретились после долгой разлуки.
26
Сыны Асклепия — врачи; Асклепий — бог врачевания.
27
Бог-спаситель, т. е. Зевс; в честь него на пирах совершались возлияния из третьей чаши. Здесь поговорка употреблена в том смысле, что третье посещение врача будет решающим.
28
Поцелуи в грудь — жест искательности и мольбы.