Доминант

- Плеть! А ведь ты мог сегодня получить награду. Ты мог бы трахнуть свою Госпожу, а теперь ты будешь наказан.

- Да, Госпожа.

У меня «кипит» мозг. Пытаюсь угадать, что сейчас произойдёт. Я уверен, что что-то хорошее, всё это наиграно, она придумала что-то приятное для меня. Но тут меня осеняет и ещё одна мысль: я постоянно думаю, я не расслабляюсь, у меня не получается перестать анализировать, прогнозировать и искать нишу, которую следует заполнить.

Бросаюсь в гостиную за плетью, а когда разверачиваюсь, не найдя её, чтобы вернуться в душевую, напарываюсь на входящую в комнату Наташу. Она приближается ко мне в распахнутом халате, а за ней по полу волочится плеть, удерживаемая ею опущенной расслабленной рукой. Я пячусь, неотрывно смотря на плеть.

- Ко всему прочему мне пришлось наклоняться за этим! - говорит она, демонстрируя мне снейк.

Я смотрю на плеть и думаю: «Как ты появилась у неё в руке?»

Наташа скручивает её, как в предыдущий раз, но теперь оставляет максимум сантиметров сорок.

- Надень мне сапоги, - командует она.

- Да, Моя Госпожа.

Я тянусь за сапожком, который стоит прислонённым к дивану, на котором лежит весь наряд Наташи. Моему движению с ним навстречу она выставляет свою ножку. Через полминуты я уже застёгиваю молнию на втором – ничто не говорит, что она ожидает от меня сейчас какой-то эквилибристики в этом акте, наоборот, ощущается спешка.

- Встань, - командует она.

Я молча исполняю.

- Награда, - как-то по-королевски, но спокойно и задумчиво произносит она, наклонив медленно голову чуть-чуть вбок.

Но тут же резко выпрямляется и подходит ко мне вплотную.

За всё время, пока я её мыл, а потом высушивал и расчёсывал ей волосы, у меня эрекция случалась несколько раз, и теперь, как это часто у меня бывает после такого, я получил такую, которая грозила удерживаться очень долго, а оргазм становился трудно достижимым.

Это я потом пойму, насколько целенаправленно действовала она, и с какой бестолковостью за анализ цеплялся я.

Наташа специально попросила меня надеть ей сапоги на высоком каблуке, потому что в следующий момент, когда она приближается ко мне вплотную, мой член исчезает у неё чётко между ножек, и я ощущаю им тепло её губок. Она выдерживает так некоторое время, а следующим мгновением слегка отстраняется, и я ощущаю там её ручку.

- Награда, - повторила она, и с силой заносит мне по спине снейком.

В то время, когда я всем своим внимание прибываю на её опытной руке, пальцами которой она еле заметно то нажимает, то гладит самые чувствительные у меня там места, спину мне обжигает полоской солёной боли. И сразу я весь изготовляюсь превратиться в наслаждающееся существо, но…

Как правило, от боли физической я устремляюсь в область анализа, чем и избавляюсь от первой мгновенно, пока на мою защиту не приходят зародившиеся из-за физической боли, и начинающиеся носиться по всему моему телу гормоны счастья, на выработку и запуск которых моему организму и мозгу требуются всегда какие-то доли секунд; странно, однако, какой однородной и повторяющейся всегда приходит боль, но какое, всякий раз разного и необычного характера наслаждение сопровождает «приход» этих гормонов.

Только-только от её руки и ощущения её промежности я оказываюсь насильно оторван жгучей болью, только-только хочу что-то «подумать», как тут же вынужден оказываюсь переключиться внимание на её руку и то, чем она меня сжимает там, помимо руки, снова, потому что Наташа умудряется упредить все мои попытки анализа, усилив и усложнив свои действия. Нагрянувшие с гормонами микрооргазмы, призванные отвлечь меня от боли, переплетаются с ощущениями от ласки Наташи, и меня обволакивает щипанием от наслаждения. Я даже не пытаюсь предполагать, сколько продлиться такое эйфорическое состояние, а просто бездумно прибываю в ложном умозаключении, что так было всегда, и что прекратить это состояние ничто не в силах, как ничто не может сделать так, чтобы никогда не наступала ночь. Что? Воспоминание об ударе? – оно бесследно исчезло, я не помню, что был удар, я вообще ничего не помню и не соображаю, когда мне по спине вновь приходится плеть. Дёргаюсь, погружаясь Наташе в промежность между ножек. На спине – жгучая боль, внизу – непристойная приятность: тёплое, мягкое, нежное, скользкое... Я задерживаюсь – получается - вниманием на последнем. Захотелось схватить Наташу за талию. Снова следует хлёст. Глаза я закрыл уже на втором ударе, пытаясь определить для себя условия окружающей среды, чтобы избежать нежелательных, но оказаться в тех, в которых я буду чувствовать себя в максимальной безопасности и комфорте. Очередной удар заставляет меня дёрнуться в противоположную от удара сторону, будто я пытаюсь убежать от него, что уже несвоевременно, но таким образом только оказываю дополнительную стимуляцию для Наташи своим членом, который она то удерживает и направляет рукой на свои чувствительные места, то отпускает, хватая меня этой же рукой за шею сзади, чтобы прижимать к себе. И тут к ней, по всей видимости, начинает подбираться оргазм, потому что у неё обмякают плечи, а каждый её удар начинает сопровождаться характерным замиранием её тела. Будто после каждого удара она прислушивается к чему-то у себя внутри и переживает какое-то время что-то эдакое. Удар – затихает, ещё удар – опять замирает. Не уверен, что понимаю, что её взвинчивает: моё ли каждое очередное подёргивание после её совершаемых ударов, доставляющее ей удовольствие внизу нужным ей прикосновением, или её представление, как всё это выглядит со стороны, или какие-то её собственные мысли - но промежутки между ударами начинают сокращаться. Ох, как же она не думает обо мне, но о себе, в этот момент, чтобы ей было приятно!

Мне уже не больно. Вещество, которое распространилось по моему организму, призванное притупить ощущение боли, казалось, заполнило все мои места, которые в этом нуждались. У меня возникает паника, что в скором времени я лишусь ощущения от прикосновения её руки, прижимающей меня за шею к себе. Я начинаю бояться прекращения физического истязания моей спины, не в состоянии всего лишь вспомнить, что за этим последует, но, как всякий человек видит во всём новом только плохое, верю и боюсь наступления чего-то, следующего за окончанием физического измывательства надо мной, как нового и этого самого плохого. И чем приятней мне становится, чем большего приятного касается моё сознание, тем большее плохое мне рисуется в грядущем. Я так не хочу, чтобы истязание остановилось, что у меня от желания продолжения «жизни» даже готовы брызнуть слёзы.

Я почти приближаюсь к страху смерти!.. Не к тому, который будоражит детское воображение до истерики, а потом угомоняется случайными знаниями и переживаниями жизни об этом. А к тому страху, от которого, как водится порой, седеют волосы у взрослого человека, который переворачивает представление о жизни с ног на голову, от которого происходит переосмысление ценностей, а по сути, человек становится психологическим калекой. Я не готов умереть, но сигнал о мощной физической боли на подсознание проецировался приближением смерти. И вот, прикоснувшись к этому страху, я, получается, оказываюсь в состоянии остаться самим собой.

Не успеваю я в достаточной мере осмыслить начавшееся, как чувствую, что Наташа с силой хватает меня за член рукой, делает ещё один удар плетью мне по спине, ещё, и начинает кончать, массируя свою промежность тем, за что с такой силой только что ухватилась, и что уже долго оставалось без внимания её руки. Её бесстыдные действия в отношении моего члена и прекращение физического истязания сливаются во мне в два мощнейших оргазма, пусть хоть мне это и кажется. Наташа удерживает и доводит меня опытными движениями до последней капли, а потом отстраняется, легко подталкивает в сторону дивана, куда швыряет и плеть, и говорит:

- Сиди тут и не выходи, пока я не уйду.

Я плюхаюсь на диван, положив локти на колени и расставив ноги, и пытаюсь бороться с выдающим моё состояние дыханием. Нагнувшись вперёд, сотрясаемый накатами чудовищных ощущений после оргазма, одолеваемый редко вгрызающимися, но так же быстро исчезающими мыслями о сладко-жгучих болях в спине, украдкой бросаю взгляд на стекающую по ножкам Наташи сперму.