Доминант

Марта, Марта, Марта… Её могила была покрыта сосновыми ветками и цветами, выращенными где-то, срезанными кем-то, и уложенными сюда от кого-то. А я пришёл без цветов – не чувствую в них душу – и слава богу, что никто сейчас кроме него этого не видел. Я зашёл и стал лицом к кресту. У его основания была фотография Марты с чёрной ленточкой на уголке. Я стал всеми силами сопротивляться наваливающимся воспоминаниям и разного рода больным представлениям, как, например, вот если бы Марта сейчас улыбнулась мне с фотографии или что-то в этом роде.

Я представил, как я сейчас установлю среди всей этой хвои, всех этих убитых растений и пустых подсвечников своих, её, кроликов. Представил, как они будут стоять здесь, день, ночь… Неизвестно, когда и кто первый их увидит и удивится. И тут я представил, что этим первым увидевшим, или первыми, будут её муж и дети. Нарисовал себе, как придут её маленькая дочка и её братик с папой, и конечно детское воображение будет поражено таким обстоятельством, не говоря о тех эмоциях, которые эти кролики в них вызовут. Конечно, все начнут спрашивать у отца, откуда это, да что всё это значит, а тот очень даже растеряется, и к его горю добавиться ещё и этот неприятный факт, и ему придётся выдержать разговор с детьми, а потом ещё с самим собой...

Нет, Марта. Конечно, мы так не поступим. Конечно, ты только взглянешь на то, что ты хотела бы видеть тут у себя, и всё. Я тут подумал, что я мог бы периодически приезжать к тебе с этими кроликами, но я не стану делать и этого. Мы прощаемся с тобой. И… Ты не винишь меня в своей смерти? Ведь, если бы я не задумал этот чёртовый салон, если бы не подумал о твоей смерти…

На мгновение сверкнула молния. Первая в этом году. Я ждал грома и он разразился. С меня текло так, будто я стоял под душем. Я подумал, как же сильно намочу сидение в автомобиле, когда плюхнусь в него – ещё одно досадное обстоятельство. Но я продолжал стоять и смотреть на Марту.

Первый раз в жизни мне захотелось навести порядок на чьей-то могиле. Я присел, чтобы начать избавлять могилу от некрасивых засохших цветов и веток, но когда моя рука потянулась и дотронулась до первой сухой гвоздики, я подумал, что и на это я никаких прав не имею. Кто для меня Марта? Нет - кто я для неё? А друг для друга мы те, кто не существует в обществе. Нас нет, и то, что мы делали, не происходило, и всё. И по-другому быть не может. Как случилось, что я был никем и не замечал этого? Как я мог допустить ситуацию, в которой окажусь никем? Незначимым! Я поднялся на ноги. Пока, Марта, сказал я про себя спокойно, пока, пока и ещё раз пока. Навсегда, насовсем. Больше тебя нет, да и не было. Пока…Марта.

Я развернулся и стал быстро удаляться от могилы, к которой так сильно стремился. Под ногу мне попалась клеёнка, которой была устлана песчаная тропинка, она оказалась, естественно, мокрой, а я шёл, чуть не бежал, и поэтому я поскользнулся и упал, сильно ударившись голенью об какую-то плиту. Громко выругался, поднимаясь. Думаю, разбил ногу до крови. Брюки и руки оказались испачканы мокрым песком, песок на руке стал окрашиваться кровью. Я вспомнил картину из детства, когда сильно порезал палец на ноге о стекло, купаясь в речке. Несколько раз я пытался тщательно отмыть рану в речке и доковылять до своей одежды и сандалий, опираясь в глубокий песок пяткой порезанной ноги, но мне всё никак не удавалось добраться с чистой раной - сколько я не пытался, всякий раз, когда я оказывался у своей одежды, мой порезанный палец невозможно было рассмотреть от налипшего, окрашенного кровью песка, и я плюнул на это, и поплёлся домой с грязной раной. Под вечер палец распух до размеров трёх, и я обливался слезами, уверенный, что мне его отрежут. Отделался десятью днями уколов, хоть и надо было ещё столько же проходить, но уже не мог присесть на заднее место.

Я остервенело бросился дальше, держа руку так, чтобы дождь хоть как-то отчистил рану от песка.

Ещё одна молния. Гром.

Впереди я заметил огромный мусорный контейнер. Я думал до этого, что я мог бы оставить себе этих кроликов, мог бы иногда смотреть на них и вспоминать Марту, иногда приезжать с ними к ней сюда. Но этим мыслям у меня было суждено побыть в голове недолго. Вот ваше самое достойное пристанище, мраморные животные! Мусорный контейнер. Он почти доверху был набит использованной растительностью с могил и пластиковыми бутылками. Мой чёрный пакет с мраморной экспозицией внутри, мягко опустился на кучу хвои, прогнувшейся под его большой тяжестью. Вот и всё. Почти всё. Я быстро пошёл к машине. Кажется, у меня была перекись в багажнике, может с истёкшим сроком годности.

Я не стал этого проверять, когда добрался до машины, а просто залил дезинфицирующей жидкостью несколько безобразно рваных ран на ладони. Сел в машину. Держа кровоточащую руку под дождём над асфальтом, другой рукой полез в бардачок, откуда извлёк длинную ленту салфеток и замотал в неё руку. Здоровой рукой с силой захлопнул дверцу. Злость, убийственное состояние духа из-за того, что я был промокший до самых трусов, испачканная грязью машина, и ещё неизвестно, как я доеду; хлопоты по приведению себя и машины в порядок, бестолковость поездки… Я готов был рычать от всего этого. Дождь «фигачил» по крыше и переднему стеклу раздражающе.

Управлять пришлось одной рукой, это не было совсем неудобно. Но прибывать в таком состоянии полчаса! Я, который мог провернуть любое дело, как бездомный щенок был сейчас унижен и угнетён каким-то дождём, каким-то кладбищем. А всё потому, что я решил, что изменение своим принципам на йоту пойдут мне и окружающим меня на пользу. И какая польза теперь им, этим окружающим, от такого как я сейчас? Чёрт, чёрт, чёрт.

10

Я жду Олю. Своего, сказали бы другие, личного психолога. Пока она не пришла, я откинулся на диване в её кабинете и поглаживаю пластыри на своей ладони – так мне легче удаётся удерживать воспоминание о том дне. Наверно, я странный. Были сотни случаев, когда мне казалось, что они, каждый в своё время, разделили мою жизнь на до и после себя. Поездку на кладбище я воспринимал точно так же, за исключением, что мне казалось, что теперь это действительно так. Всё, что со мной происходило до этой поездки, и что происходит теперь, после, иначе, как две разные жизни не назовёшь. Может, я ошибаюсь, думая так, как ошибался, думая так же о сотне других, показавшихся в какой-то момент значимыми случаях, но мне нравится придавать больше трагизма тем или иным происшествиям, чем они того заслуживают, потому что от этого я начинаю получать подпитку жизненной энергией. Может - странный.

- Привет! – услышал я осторожное приветствие и поднял глаза на входящую в кабинет Ольгу.

Она, как всегда, была безупречна в своей внешности и своём стане, и меня покоробило от этой её невозмутимости перед жизненным укладом. По чётко подобранной и прилаженной к её женственной фигуре одежде, по причёске, наведение которой, должно быть, отнимает у неё утром не менее полтора часа, что ей, как видно, абсолютно не лень проделывать каждый день, по её спокойному, даже насмешливому взгляду можно было прочесть только одно: я живу умнее всех. Я ещё раз пересмотрел сумму, которую собирался сейчас ей, такой, отвалить за услугу, о которой пришёл попросить. Возможно, ещё полтысячи евро лучше добавить, иначе я буду беспокоиться.

- Здравствуйте, Оля, - сказал я, приподнимаясь, - как ваши дела?

- Спасибо, хорошо, а у тебя?

- Тоже неплохо. Пойдём?

Я договорился с ней встретиться в её обеденное время, чтобы пообщаться в умиротворяющей или близкой к тому обстановке.

- Идём, - ответила она.

Мы пешком дошли до красивого кафе, где можно было перекусить, которое я подыскал неподалёку от её работы. Мне нравятся такие. Шесть столиков, расположенных каждый у окна. Окна затянуты тяжёлыми, бархатными, бордовыми шторами, схваченными по бокам шнурами с кисточками и драпированными в верхней части шторной композиции ламбрекенами. Мы сели за самый дальний столик, Марта лицом к выходу, всё как полагается. (Господи, я же об Оле!). Ольга, Ольга села так. Стенка за Ольгой была безупречно окрашена горизонтальными полосками четырёх разных цветов, шириной сантиметров по десять каждая. За почти чёрной полоской, шла малиновая, затем тёмно-серая и светло-серая. Лёгкий диванчик за спиной Ольги, был оббит тканью с уже вертикальными узкими полосками, - золотыми, белыми, серебряными, - стол, покрывала серая скатерть с глубоким мелким орнаментом. Очень красивая Оля облокотилась на стол. Созерцаемое кричало о том, что до полной картины не хватает кружки дымящегося кофе перед ней и её задумчивого взгляда, устремлённого в окошко. Мне представилась фотография, сделанная со стороны улицы: ничего не подозревающая Оля обхватывает двумя руками кружку с кофе, подносит её ко рту, но задерживает её у него, устремляет взгляд метра на четыре от себя; блики на стекле, окрашенная в серый цвет штукатурка по бокам от окна, тени штор в глубине; задумчивый её взгляд, худенькие предплечья с тонким браслетом, ниспадающие волосы… Как же красивы женщины!