Ты сеешь ветер

Шёл снег. В блеске первых утренних лучей мы с Мерлином гуляли вдоль заново отстроенной восточной стены замка. Ланселот сопровождал нас, держась чуть поодаль.

— Я помню, как мы с тобой беседовали на этом самом месте несколько десятилетий назад, в день коронации Утера Пендрагона, — на губах Мерлина блуждала лёгкая улыбка. Теперь ни у кого бы язык не повернулся назвать его стариком. Густые русые волосы, спускавшиеся на лоб до самых бровей, светлое, гладкое лицо, ясные глаза, прямая спина, — он выглядел столь же молодо, как и я. — Ты не пожелала присутствовать на церемонии. Ты не благоволила новому королю.

Мы остановились. Я смахнула ладонью снег с каменных зубцов на стене.

— Утер принимал расположение магов как должное. Он думал, мы станем ему служить. Вортигерн был умнее и наблюдательнее.

— Твой взгляд всегда направлен в сторону тени, — заметил Мерлин. — Ты поэтому выбрала его в качестве объекта своего покровительства? Или потому, что я выбрал Утера в качестве своего?

— Вортигерн был магом, — ответила я. — Кто, как не он, мог обеспечить прочный мир в Камелоте? Утер прокладывал дорогу по одному камню и дальше последнего ничего не видел. Вортигерн же умел творить порядок из хаоса. Мне жаль, что мы его потеряли.

Мерлин покачал головой.

— Тебе следовало держать свои симпатии при себе. Ты вскружила голову юному принцу своими речами о бесконечных возможностях магии, а затем вверила Экскалибур Утеру.

— Я сделала ровно то, что ты велел, — вспыхнула я. — И Вортигерн обрушил весь свой гнев на меня. Это меня он лишил памяти.

— Ты уязвила его самолюбие. Не нужно было давать ему ложных надежд. В последнее время я часто думаю о том, как бы поступил Артур, узнай он о твоей причастности к смерти его родителей.

Я взглянула на него с настороженностью и некоторой обидой.

— Но он никогда не узнает. Это была всего лишь череда случайностей, а не злой умысел.

— Я знаю, я знаю, — печально отозвался Мерлин. — Иногда мне кажется, что ты преследуешь драконий род, словно тяжёлый и неодолимый рок. Но в случае Артура… — он сокрушённо вздохнул. — Я не понимаю тебя. Променять своё величие на смертного! Он вторгся в твои владения, он лишил тебя невинности, запер в каменных стенах. Он станет приказывать тебе, а ты не посмеешь перечить его воле, ибо отныне ты — его собственность.

— Если кто-то завидует тому, что хотел бы иметь сам, то он старается всячески это обесценить, — с лёгкой улыбкой заметила я.

Мерлин повернулся и взглянул на меня с удивлением. Его глаза теперь имели тот цвет, каким обычно окрашивается кромка на горизонте перед самым рассветом. Но они были пусты, они ничего не излучали, скорее, наоборот, вбирали меня в себя.

— Любовь, созидающая и управляющая миром, как бы это удивительно ни звучало, по своей сути является абсолютно бесстрастной. Безусловной. Такая любовь — это любовь без права обладания, восхищение без поклонения. Безусловная любовь не создаёт отношений зависимости между тем, кто любит, и предметом его любви.

— Ты встречал такую любовь?

— Я чувствую это. Я люблю тебя именно так.

На тёмных ресницах Мерлина, словно слёзы, сверкали растаявшие снежинки, он быстрым движением руки смахнул их.

— Отчего тебе никогда не бывает достаточно этого? Ни Марк Антоний, ни Цезарь, ни Луций Арторий Каст, ни Риотамус, ни Аврелиан, ни Артуир мак Айдан, — никто из них, кроме твоего тела, ничего не видел. Для меня же ты всегда была бестелесна, как стихия.

Я взглянула на браслет, что накануне подарил мне Артур, — ряд крупных неровных жемчужин, помещённых между переплетёнными золотыми цепочками. Он сказал с нахальной улыбкой: «Добродетельная женщина — это жемчужина великой цены, она стоит дороже рубинов». Я ответила, что это самое глупое изречение, какое я когда-либо слышала. А ведь оно даже не принадлежало Святому Павлу.

Я никогда не была добродетельной женщиной.

Я пришла в его покои спустя несколько недель с момента своего появления в замке. Артур объявил меня своей невестой и окружил придворными девушками. Ланселот следовал за мной по пятам. Но когда я пожелала оказаться в спальне короля, мой верный рыцарь молча и потупив взгляд отошёл в сторону. Билл и Персиваль впустили меня внутрь. Все они очевидно получили распоряжение не препятствовать падению моего целомудрия в глазах придворных. Взгляд, которым Артур окинул меня, выдавал его чисто мужское самодовольство. Целую минуту я просто смотрела на него, а затем, скинув халат на пол и подняв подол сорочки, забралась в постель и устроилась на нём. Он попытался сесть, но я толкнула его обратно. Наступило долгое молчание. Потом я просунула ладонь между нашими телами и приспустила брэ с его бёдер. Одна рука Артура коснулась стены, и я услышала, как тяжёлые перстни на его пальцах слабо чиркнули по камню. Другая рука потянулась к моей груди, но я отстранила её от себя и начала медленно двигаться вверх-вниз, снова превратившись в слепую волну, призываемую близящимся штормом. Артур вздрогнул и застонал, я почувствовала, как он дёрнулся подо мной, а затем поразил меня болезненным толчком. Я не испытала ничего похожего на наслаждение, а его дыхание сделалось горячим и частым, всё тело напряглось, он вскидывал бёдрами, чтобы усилить восприятие.

И тогда я опустила руку на его шею.

Я извивалась, скользила, как змея, как Фетида в объятиях Пелея, становясь то огнём, то водой. Моя ладонь лежала на его горле спокойно, пальцы даже не были согнуты, но лицо Артура вдруг побагровело, глаза налились кровью, вены вздулись на могучей шее. Он стал задыхаться. Всё его тело пришло в движение. До боли стиснув мою руку, он отнял её от себя, но ничего не изменилось, он по-прежнему не мог вдохнуть. Его взгляд подёрнулся пеленой, лицо исказилось страданием.

Король был в постели с женщиной и одновременно шёл ко дну озера. Он тонул, как прежде тонули его люди, застигнутые врасплох жестокостью бури.

Внезапно Артур прижал мою ладонь к своей клокочущей груди, прямо напротив его бухавшего, как молот, сердца. Я поражённо взглянула на него. Артур смотрел на меня, но глаза его будто бы были слепы. Мышцы его расслабились, тело окаменело. Я медленно наклонилась к нему, приникла к груди, слыша, как его дыхание стало постепенно выравниваться. Он словно только что очнулся от ночного кошмара и всё никак не мог отдышаться.

— Ты вторгся в моё озеро, я забрала твоих людей. Это то, что отличает короля от мелкого ростовщика из Лондиниума: за свои необдуманные решения король всегда платит жизнями подданных.

Я почувствовала движение под собой. Артур высвободил свою руку, пальцами другой он впился в мою спину. И он всё ещё был во мне.

Выпрямившись, я взглянула на него сверху-вниз. Он побелел, как мел. Его глаза отражали ожесточение, страх и похоть. Возможно, он впервые за всё время приблизился к пониманию того, кем я являлась на самом деле.

— Я люблю тебя, Артур, — спокойно сказала я. — Но будь осторожен со мной. Милосердие не моя добродетель.

Его шея затрепетала. Он вонзил пальцы в мои бёдра, словно гвозди, согнул свои ноги в коленях и резко подался вверх. Я поперхнулась, он заскрипел зубами от ярости. Мне хотелось зажмуриться, но я усилием воли заставила себя держать глаза открытыми, чтобы видеть Артура каждый миг. Он поражал меня снова и снова, и я, принимая все эти удары, существовала теперь как точка приложения силы.

Ни один герой не удержит в руках богиню, если только она сама того не возжелает.

Он мог бы наказать меня, мог выпороть или велеть, чтобы меня на его глазах выпороли другие. Он мог бы выслать нас с Мерлином за пределы столицы и жениться на своей благочестивой Гвиневре, объединить два королевства и разбить воинствующих саксов. «Он мог бы, — думала я, глядя в его глаза, сверкавшие гневом и болью. — Но он полагает, что я и без того наказана самим своим существованием».

И это была истинная правда.

Резко сев на постели, Артур перевернул меня на спину. Я раздвинула ноги, приподняла их и охватила его бёдра. Он вдруг склонился надо мной, словно намереваясь поцеловать, и, видят боги, он хотел это сделать, ведь теперь, когда я была под ним, любить меня было легче; он вспомнил о своей нежности, но тут же замер — нежность здесь была неуместна. Я не заслужила её сегодня.