Сцены из провинциальной жизни

Кутзее из тех писателей, что редко говорят о своем творчестве, а еще реже — о себе. «Сцены из провинциальной жизни», удивительный автобиографический роман, — исключение. Здесь нобелевский лауреат предельно, иногда шокирующе, откровенен. Обращаясь к теме детства, столь ярко прозвучавшей в «Детстве Иисуса», он расскажет о болезненной, удушающей любви матери, об увлечениях и ошибках, преследовавших его затем годами, и о пути, который ему пришлось пройти, чтобы наконец начать писать. Мы увидим Кутзее так близко, как не видели никогда. И нам откроется совсем другой человек.

ДЕТСТВО

ЮНОСТЬ

ЛЕТНЕЕ ВРЕМЯ

Записные книжки 1972–1975

Джулия

Марго

Адриана

Мартин

Софи

Записные книжки: недатированные фрагменты

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

Дж. М. Кутзее

Сцены из провинциальной жизни

Памяти Д. К. К.

ДЕТСТВО

1

Они живут в районе жилой застройки вблизи городка Вустер, между железнодорожной линией и Нэшнл-роуд. Улицы в этом районе носят название деревьев, хотя деревьев здесь пока нет. Их адрес — Тополиная улица, дом № 12. Все дома здесь новые и совершенно одинаковые. Они стоят на больших участках, разделенных проволочной изгородью. Почва красная, глинистая, и на ней ничего не растет. Во дворе за каждым домом находится маленькая времянка, состоящая из одной комнаты и уборной. Хотя слуг у них нет, они называют эти помещения «комнатой для прислуги» и «уборной для прислуги». Здесь хранят разные вещи: газеты, пустые бутылки, сломанный стул, старый матрас, набитый кокосовым волокном.

В дальнем конце двора они устроили загон для птицы и посадили туда трех кур, которые, как они надеялись, будут нести яйца. Но куры и не думают нестись. Дождевая вода, которая не может впитаться в глину, образует во дворе лужи. Загон для кур превращается в зловонную трясину. У кур появляются наросты на лапах. Больные и раздраженные, куры перестают нестись. Мать консультируется со своей сестрой в Стелленбосе, и та говорит, что они снова начнут нестись, если вырезать роговые наросты под языком. И мать зажимает одну курицу за другой между колен, давит на зоб, пока та не раскроет клюв, и ковыряется в их языках кончиком кривого ножа. Куры кудахчут и вырываются, выкатив глаза. Он дрожит и отворачивается. И думает о том, как мама шлепает бифштекс на барную стойку в кухне и нарезает его кубиками, представляет себе ее окровавленные пальцы.

До ближайших магазинов нужно пройти милю по унылой дороге, по обе стороны которой стоят эвкалипты. Поскольку мать заточена в четырех стенах муниципального дома, ей остается лишь весь день заниматься уборкой. Каждый раз, когда дует ветер, под двери проникает желтовато-коричневая пыль, она просачивается сквозь щели в оконных рамах, под карнизами, через сочленения в потолке. Если ветер бушует весь день, у передней стены наметает горки пыли высотой в несколько дюймов.

Они покупают пылесос. Каждое утро мать таскает пылесос из комнаты в комнату, и он всасывает пыль в свое ревущее брюхо, на котором улыбающийся красный гоблин скачет, будто перепрыгивая через барьер. Гоблин — почему?

Он играет с пылесосом: рвет бумагу и наблюдает, как клочки летят в трубку, словно листья на ветру. Или держит трубку над муравьиной тропой, и муравьев засасывает в пылесос, где они находят свою смерть.

В Вустере муравьи, мухи и нашествие блох. Хотя Вустер всего в девяноста милях от Кейптауна, все здесь гораздо хуже. Укусы блох образуют красные кольца у него на ногах, над носками, а там, где он их расчесал, возникают струпья. Иногда он не может спать по ночам из-за зуда. И не понимает, зачем им понадобилось уезжать из Кейптауна.

Мать тоже не находит себе места. «Вот если бы у меня была лошадь, — говорит она, — тогда я хоть могла бы ездить верхом по вельду». — «Лошадь! — восклицает отец. — Ты хочешь быть леди Годивой?»

Лошадь она не купила. Зато без всякого предупреждения она покупает велосипед — дамскую модель. Подержанный, черного цвета. Велосипед такой огромный и тяжелый, что когда он пытается прокатиться по двору, то не может крутить педали.

Мать не умеет кататься на велосипеде, быть может, она бы не сумела ездить и верхом на лошади. Она купила велосипед, полагая, что это будет просто, а теперь не может найти никого, кто бы ее научил.

Его отец не скрывает своего ликования. «Женщины не должны ездить на велосипеде», — говорит он. Мать по-прежнему ведет себя вызывающе. «Я не буду узницей, заточенной в этом доме, — говорит она. — Я буду свободной».

Сначала он думал: как здорово, что у мамы есть собственный велосипед. Даже воображал, как они втроем будут ездить по Тополиной улице — она, он и его брат. Но теперь, прислушиваясь к шуткам отца, на которые мать упорно отвечает молчанием, он засомневался. Женщины не ездят на велосипедах — а что, если отец прав? Если мама не может найти никого, кто смог бы ее научить, если ни у кого из домохозяек в Реюнион-Парк нет велосипеда — возможно, женщинам действительно не полагается ездить на велосипедах.

Когда мать во дворе одна, она пытается научиться ездить. Выпрямив ноги, она скатывается по склону к загону для кур. Велосипед опрокидывается. Она не падает, а только как-то нелепо раскачивается, вцепившись в руль.

Он чувствует приступ неприязни к ней. В тот вечер он присоединяется к насмешкам отца, сознавая, что это предательство. Теперь мама совсем одна.

Но она все-таки научилась ездить — правда, неуверенно, качаясь из стороны в сторону, с трудом крутя тяжелые педали.

Она совершает вылазки в Вустер по утрам, когда он в школе. Он только один раз видит ее на велосипеде. На ней белая блузка и темная юбка. Ветер развевает волосы. Мама выглядит молодо, совсем девчонка — молодая, свежая и загадочная.

Каждый раз, как отец видит тяжелый черный велосипед, прислоненный к стене, он отпускает шуточки. Рисует картину, как жители Вустера бросают свои дела и стоят, глазея на женщину на велосипеде, которая с трудом едет мимо них. «Вперед! Вперед! — кричат они, подначивая ее. — Крути педали!» В этих остротах нет ничего смешного, но они с отцом всегда смеются над ними. Что касается матери, то она никогда не дает остроумный ответ — у нее нет находчивости.

— Смейтесь, коли вам угодно, — говорит она.

А потом в один прекрасный день, без всяких объяснений, она перестает ездить на велосипеде. Вскоре после этого велосипед исчезает. Никто не произносит ни слова, но он знает, что она потерпела поражение, что ее поставили на место, он знает, что отчасти это и его вина. «Когда-нибудь я ей это компенсирую», — обещает он себе.

Воспоминание о маме на велосипеде не покидает его. Она уезжает, крутя педали, по Тополиной улице, сбегая от него, стремясь вдаль, к своей мечте. Он не хочет, чтобы она уезжала. Он не хочет, чтобы у нее была своя мечта. Он хочет, чтобы она всегда была дома, поджидая, когда он вернется. Он нечасто объединяется с отцом против нее — наоборот, ему хочется выступать вместе с ней против отца. Но в данном случае он заодно с мужчинами.