Империя

Понтий почувствовал, как кто-то прикоснулся к его ладони, вздрогнул и открыл глаза. Пес, немного поскуливая, облизал руку и положил свою большую голову ему на колени. У прокуратора от виска по щеке стекал пот. Капля на мгновение зависла на подбородке и упала вниз.

– Душно сегодня, правда? – обратился он к собаке и потрепал ее по голове. Та умно смотрела на своего хозяина. – Ты один меня понимаешь, – Понтий вытер влажное лицо краем тоги. Пес ощетинился, сорвался с места и зарычал на дверь. – Тише. Тише. Все хорошо. Успокойся.

Дверь открылась. Сначала в пустом пространстве послышались тяжелые шаги, затем из воздуха материализовался Маркус. Пес, поджимая хвост, скуля и пятясь назад, улегся у ног хозяина, прикрыл морду лапами и затих.

– Зачем ты отправлял его к Ироду?! – преторианец остановился в нескольких метрах от прокуратора.

– Он назвался царем иудейским!

– И что из этого?! Ты вправе решать все сам! Господину не пристало спрашивать согласия у покоренного народа! Не играй с огнем, Понтий!

– Я просто…

– Свое «просто» засунь куда подальше! Ты хотел прославиться?! Так делай, что тебе говорят! И без самоуправства. А то прославишься посмертно! – Маркус развернулся на пятках и вышел. Пес вскочил и залаял ему вслед. Понтий дрожащей рукой снова вытер испарину с лица.

– Доволен?

– Кто здесь? – прокуратор осмотрелся по сторонам.

– Я думал, мой сын имеет свой разум, а он стал марионеткой, идущей на поводу, словно баран на убой.

– Ты мертв, тебя нет!

– Тебя тоже нет, Понтий. С тех самых пор как ты вышел с ипподрома. Не убивай праведника. Сделай хоть что-то хорошее в своей никчемной жизни.

– Тебя нет! Нет! Нет!

– Они прославят тебя так, что мало не покажется. Всех вас прославят.

– Тебя нет. Я сплю. Это сон, всего лишь дурной сон!

Понтий почувствовал, как кто-то прикоснулся к его ладони, вздрогнул и открыл глаза. Пес, немного поскуливая, облизал руку и положил свою большую голову ему на колени. У прокуратора от виска по щеке стекал пот. Капля на мгновение зависла на подбородке и упала вниз.

– Что-то мне совсем нехорошо, дружище, – собака только вильнула хвостом. – Нужен свежий воздух, а то как-то душно. Ты так не считаешь?

В Иерусалиме народ уже собрался, чтобы судить и казнить спасителя человечества. Солнце с самого утра пекло. Выходить из тени на душные, пыльные, переполненные людьми улочки было неприятно, но это не могло остановить толпу, которая жаждала развлечения. Терзание чужой плоти всегда доставляло удовольствие: то, что к дереву приколотили не тебя, а кого-то другого, уже само по себе было праздником. Приговоренных судили на главной площади, а потом вели через весь город к горе, которую местные жители называли Голгофой. Это был небольшой холм, якобы похожий на человеческий череп – по крайней мере, если смотреть на него с высоты. Так говорили.

– Можно подумать, что тот, кто так назвал эту гору, умел летать, – подумал Луций, когда с него снимали цепи.

Ночью его вымыли, побрили и постригли. Солдаты принесли и бросили к его ногам форму легионера.

– Чего смотришь? Одевайся! Ты сегодня за палача! – заржал стражник, осклабив свой наполовину беззубый рот.

– Пошел вон! – не поднимая взгляда, прорычал Луций.

– Что?! – тот резко перестал смеяться и занес над головой палку.

Однако генерал перехватил руку и отпихнул солдата в сторону.

– В следующий раз я тебе ее сломаю.

– Вот ублюдок! – стражник в гневе сплюнул в сторону, но усугублять положение побоялся. – Одевайся, тварь, через полчаса мы придем за тобой! Пошли, ребята! – скомандовал он, и дверь закрылась.

– А вдруг это и вправду он? – донеслось уже издалека до Луция.

– Заткнись, Лонгин! Генерал Луций Корнелий утонул при кораблекрушении! Это просто самозванец! Как и тот царь иудейский, сын, мать его, божий! Не мели чушь!

Луций неспешно наклонился, поднял пластинчатый панцирь и надел его на себя. Доспехи сидели неудобно, а может, он просто отвык от них. Генерал несколько раз ударил себя кулаком в грудь: послышался глухой звон железа. Следом он повязал пояс, закрепил ножны от меча и кинжала – самого оружия в них не было. Солдатские калиги на его ноги надели еще ночью. Шлем он взял под правую руку. Истерзанное шрамами тело снова было облачено в военную форму. Дверь открылась, и в нее вошел Маркус. Оглядев брата, он одобрительно кивнул головой. В правой руке он держал гладий.

– Доволен?!

– Более чем, – Маркус протянул Луцию меч рукояткой вперед, но тут же резко одернул его обратно. – Только без глупостей, братец! – предупредил преторианец, после чего отдал генералу гладий, а затем вынул из-за пояса и тоже передал Луцию кинжал.

– Пойдешь со мной как конвоир?

– Ну, что ты. Зачем? У меня есть твоя девка и твое слово. Я думаю, этого достаточно, чтобы не беспокоиться за тебя. Увидимся, когда все будет кончено.

– А Марк говорил, что не желает ему зла, – с грустью и обидой произнес Луций.

– Он и не желает. Это вы причиняете ему зло.

– Да, но по вашей прихоти!

– Откажись. У тебя есть выбор!

– Зато его нет у Марии! – Луций сделал шаг вперед и, толкнув брата плечом, вышел из комнаты в коридор, где его дожидались солдаты.

– Распни его! Распни! – гудела толпа.

С каждой секундой народ все громче требовал крови. Луций стоял позади Иисуса, опустив голову. Люди ликовали, всем было плевать и на чудеса, и на благодать, и на учения. Зачем что-то познавать, если это можно просто уничтожить? Так просто и так легко. Что-что, а разрушать люди научились в совершенстве. Где-то в середине толпы стоял Марк в темном, почти черном балахоне с накинутым на голову капюшоном. Толпа скандировала только одно: «Распни!». Люди прыгали, орали мерзости, швыряли в обвиняемого всякую дрянь. Марк стоял неподвижно, словно статуя. Его толкали в бока, напирали со спины, но он, не шелохнувшись, наблюдал за происходящим из глубины своего темного капюшона.

– Этот человек лечил людей в праздники, вопреки нашим законам! Подстрекал не платить податей! Разрушил храм! Называл себя царем иудейским! Называл себя сыном божьим, коим не является! Выдумал свои лжеучения! И что нам с ним сделать?! Подскажите мне, добрые и справедливые люди! – во всю глотку вопрошал с помоста Каиафа.

– Распять его! Распять! Распять! – хором скандировала толпа.

Первосвященник обратился к Понтию.

– Нам известно, что он развращает народ наш и запрещает нам платить подати Кесарю, а также называет себя царем! Ты знаешь, гегемон, что закон требует казни за это! Знаешь также, что Цезарь приказал немедленно приговаривать к смерти любого человека, который восстает против Рима! А он есть мятежник!

Прокуратор встал со своего места, успокаивая народ жестом руки. Когда толпа притихла, он повернулся к обвиняемому. Кто-то из солдат толкнул Луция в бок.

– Подойди к гегемону, учитель. Прошу, – шепотом, не поднимая взгляда, попросил генерал. Иисус сделал шаг вперед.

– Скажи мне, Иисус из Назарета, ты царь иудейский?

– Ты говоришь, прокуратор, не я.

Толпа снова взревела и полезла вперед. Полетели камни, один чудом не задел Понтия. Солдаты оттеснили толпу назад, особо не церемонясь с собравшимися.

– Пороть его! Тридцать девять плетей! – воскликнул прокуратор.

На скулах Луция заходили желваки, он стал нервно оглядываться по сторонам. Голоса окруживших их людей слились в один общий гул. Генерал только видел, как раскрывались сотни ртов, и слышал монотонный, однообразный звук. Его снова пихнули в бок, в этот раз Каиафа.

– …не слышишь приказа?! …быстро! – доносились до него отдельные фразы первосвященника. Перед глазами, словно знамение, стоял образ Марии: «Ты не такой плохой человек, Луций. Не такой плохой. Не такой…»

– Вперед! – пересилив себя, генерал подтолкнул Иисуса в спину.

Солдаты сняли с приговоренного одежду и пристегнули его к столбу. Старший протянул Луцию римскую плеть флагрум, специально приспособленную для экзекуций: из короткой тяжелой ручки выходило десять кожаных ремней разной длины с вплетенными в них свинцовыми шариками. Генерал опустил ее, тихо позвякивая металлом.