Империя

– Все идет по плану?

– Да, милорд. Как прошла встреча с Падшим?

– Скользкий тип, каким он всегда и был. Иногда мне кажется, что он ведет собственную игру.

– Все равно не понимаю, господин, для чего нам нужна эта человеческая самка? – с явным отвращением проговорил Абигор.

– Человеческая самка? Прекрасно сказано! Ты даже не представляешь, на что способны люди ради своей страсти, которую они принимают за любовь. Поверь мне, самка пригодится в нужный момент, а если он не настанет… – Марк повернулся к своему слуге и улыбнулся так, что тому все стало понятно без лишних слов. – Чудо всегда требует хорошего просчета и логически выстроенной цепочки взаимодействий. В это хитросплетение неизвестных неплохо будет подставить свое значение. Так что, Абигор, чудеса надо планировать заранее, чтобы потом удивить и победить. Война – это не кто кого быстрее перебьет, а кто кого передумает. И мой брат – очень хороший соперник в этой игре людскими судьбами.

Катон стоял возле своего поместья и, приложив руку ко лбу, чтобы не слепило солнце, вглядывался в густые клубы дыма, поднимавшиеся со стороны владений Птолемея. Изредка моргая и спокойно дыша, он рассматривал черное облако, уходившее высоко в небо. Казалось, что неподалеку от его дома пробудился сам бог кузнечного дела Вулкан и, раздувая пламя в своей кузне, принялся ковать. «Интересно только, что?», – пронеслось в мыслях Катона, и он окликнул одного из своих рабов, которые толпились рядом с ним, вытягивая шеи в попытках лучше разглядеть, что же там горит.

– Беги к Птолемею и узнай, что происходит. Если нужна помощь, сразу ко мне! А вы чего встали?! Работы что ли нет?!

Надсмотрщик сразу начал разгонять собравшихся, раздавая тумаки и злобно матерясь. Рабы, сгорбившись, расползлись по поместью и принялись выполнять свои обязанности. Хитрые и ленивые, они напоминали маленьких детей, которые думают, что их обман и проказы никто не заметит, и досадуют, когда шалости неизменно пресекаются взрослыми. Катон еще какое-то время посмотрел на черный дым и затем с тяжелым сердцем ушел в беседку, густо обвитую лозой винограда. Там, на столе, стоял запотевший кувшин из начищенной меди. Прозрачные капли то и дело скатывались по нему, оставляя вертикальные дорожки, касались стола и исчезали, растекаясь под сосудом. Раб, видимо, совсем недавно принес прохладную фруктовую воду, и Катон с радостью отхлебнул прямо из кувшина напиток – настолько холодный, что у него свело зубы, и, кажется, даже виски на мгновение застыли.

Примерно через час вернулся посланный к соседу слуга-нумидиец. Он бежал с обезумевшими глазами, что-то в панике кричал на своем языке и махал руками. Катон медленно приподнялся, опираясь на стол, и раздраженно проорал:

– Что?! Что ты орешь?! Говори по-человечески, а не на своем животном наречии! Я не понимаю твой псиный разговор!

– Там солдаты и всадники! Их много, и они идут сюда, к нам! – немного успокоившись и перейдя на латынь, объяснил раб.

– Какие еще солдаты?! Патруль? Сборщики налогов?! Хотя для них еще рано, – сам себе ответил Катон.

– Нет! Нет! Они странные, я никогда таких не видел! Все одеты в черные доспехи и движутся к нам!

Катон поспешно вышел к дороге. Вдалеке, действительно, были видны воины, возглавляемые двумя всадниками. Воздух дрожал над раскаленной землей, искажая их силуэты: казалось, будто они выползали из подземного царства Плутона. Катон смотрел на солдат, словно под гипнозом, пока те не подошли совсем близко. Он уже разглядел, что первый всадник – тот, что был в римских доспехах – держал в руках что-то круглое и черное. Второй выглядел, как варвар. И точно варвар: огромный, скачет уверенно – наверное, вырос в седле.

– Что им нужно, мать их подери?! Сходи, прими поводья!

Катон толкнул в шею нумидийца, а сам пристально смотрел на военных. Раб трусцой побежал вперед, но как только он оказался рядом с варваром…

– Твою мать… – протянул хозяин имения, видя, как Ратибор мгновенно выхватил топор и, не спешиваясь, вонзил острие в голову несчастного нумидийца.

Раздался отчетливый хруст черепа, который раскололся, как лопнувший арбуз. Катон оторопел. Жар опалил его лицо, а по телу разлилась предательская мягкость. Варвар резким движением извлек оружие из раны, и раб замертво упал на пыльную дорогу. Второй всадник, римлянин, что-то прокричал центуриону, тот остановился, отдал команду, и солдаты тут же бросились врассыпную, вытаскивая мечи из ножен. Катон продолжал стоять в оцепенении, не понимая, сон это или реальность. Когда всадники подъехали совсем близко, римлянин кинул что-то к ногам Катона. Тот зажмурился в ожидании смерти, а потому лишь услышал, как это что-то глухо упало на землю и, подпрыгивая, словно мячик, неуклюже покатилось по неровностям. Землевладелец стоял, не разжимая век, слушал тяжелое дыхание лошадей, чувствовал запах конского пота и понимал только одно: он пока еще жив. С трудом пересилив охвативший его страх, Катон открыл глаза и в ужасе отшатнулся назад: у его ног лежала обезображенная голова Птолемея. Римлянин спрыгнул с коня, его доспехи и руки были в крови, словно он только что вышел из самой гущи сражения. Подойдя к Катону, он пристально посмотрел ему в глаза. Тот робко отвел взгляд, боясь даже дышать, не то что шевелиться.

– Меня зовут Луций Корнелий. Я сын Гая Корнелия Августа. Надеюсь, ты не забыл имя моего отца! – хватая несчастного за шкирку и притягивая к себе, проорал римлянин, глядя на соседа обезумевшими глазами.

В это время конь русича зашел Катону за спину, и хозяин поместья невольно съежился, ожидая, что варвар расправится с ним так же, как и с рабом. Между тем солдаты вытащили всех на улицу и согнали в кучу. Люди стояли в окружении воинов, будто стадо баранов. Как приговоренный на заклание скот, они нелепо моргали и безмолвно оглядывались вокруг, не понимая, что происходит.

– В чем меня обвиняют? – пересохшими губами совсем тихо спросил Катон.

– Что? – в глазах Луция промелькнуло недоумение.

– В чем меня обвиняют?

– В предательстве, Катон! Или ты думал, тебе сойдет с рук то, что ты сотворил?! Думал, разграбить имение своего соседа и друга было хорошей идеей?! Думал, я сдохну вместе с братом и матерью, а отец никогда не вернется из похода?! Ты просчитался! – схватив Катона за волосы, начал орать Луций. – Один мой хороший приятель говорит: «Каждому воздастся по заслугам его!». Ты хочешь знать, в чем тебя обвиняют?! Вот твой приговор! На! Жри! – Луций достал сложенный документ и принялся запихивать его в глотку Катону, отчего тот давился и хрипел. – Жри! Жри! – заталкивая пергамент все глубже, орал Луций, пока Катон не вырвался и не упал. – Обвинения захотел?! Можешь прочесть, подписано самим Цезарем! Ты пытался поднять мятеж!

– Это неправда!

– А разве правда, что мой отец – предатель и трус?! Разве правдой вы руководствовались, когда пришли в наш дом?! Вам было наплевать на истину, вы просто хотели нажиться на чужом горе! Теперь и мне плевать на то, что все это неправда! – Луций подошел к людям, которых солдаты держали в оцеплении, и спросил: – Среди вас есть рабы, прежде принадлежавшие Гаю Корнелию Августу?!

Над толпой показалась одинокая рука. Она медленно поплыла над головами, и вскоре из людской массы появился поднявший ее старик.

– Я раньше работал у него.

– Ты один?

– Да, господин, я один.

– Хорошо. Центурион, этого старика в мое имение. Переодеть, накормить и сказать управляющему, чтобы тот поставил его на самую легкую работу.

– Командир, а что с остальными?

– Вздернуть всех! А ты, Катон, будешь наблюдать за этим, а потом я лично займусь тобой!

Медленно и торжественно к Ромулу вышел Понтий. На нем была белоснежная тога – настолько ослепительная в своей белизне, что при взгляде на нее слезились глаза. Понтий старался держаться прямо, рядом с ним шел раб, который помогал ему спускаться по ступеням, придерживая под руку. Прислуга никого не пускала к своему хозяину, и поэтому Ромул ожидал у входа. Увидев друга в таком виде, он негромко усмехнулся. Наблюдать за тем, как здорового мужика придерживают за ручку, словно нежную девицу, было и впрямь смешно, особенно если вспомнить, как еще совсем недавно этот «немощный» рубил варваров направо и налево. В таком виде Понтий казался Ромулу нелепым, даже глупым, но тот и не думал о впечатлении, которое производит: быть богатым и знатным нравилось ему с каждым днем все больше и больше.