Империя

– Вот это хоромы! – удивился Понтий, когда увидел свои владения. Это слово он явно перенял у Ратибора.

Вилла и впрямь была прекрасна. Да, она не отличалась большими размерами, как имения знатных рабовладельцев или ростовщиков и торговцев, но выглядела по-настоящему роскошно. К ее входу подошли солдаты, они вели рабов – человек сто, может, больше. Их встретил радостный Понтий, который в последнее время стремился стать похожим на аристократа, а потому был одет в дорогую одежду. Иногда казалось, что ему и вовсе плевать на все, что произошло с ними прежде: он искренне радовался тому, что имел здесь и сейчас. Тем не менее, Понтий постоянно завидовал Луцию, хотя тот всегда старался делить все поровну: и славу, и свалившееся на него богатство. Из Германии они привезли немало добра, но эти поместья, которыми их одарил император, несравненно были самым ценным приобретением.

«Император! – усмехнувшись, снова подумал про себя Луций. – Подачки, подачки, подачки! А они радуются! Политика, это просто политика. Марк не просто так познакомил меня с этим мерзким толстяком, который рассказал о наших бывших соседях. Знал, что не спущу им этого! Как же такое могло произойти? Как?! Ведь мы же жили бок о бок! Я прекрасно помню тот проклятый пожар, когда и Птолемей, и Катон помогали Леониду, матери и отцовским рабам тушить наш хлев. Да, я был тогда мал, но все помню. Видимо, добрососедские отношения имеют пределы», – терзал свой разум Луций, глядя на то, как светится счастьем Понтий, принимая рабов и расписываясь за них у солдата. «А отомстить надо! Жестоко отомстить! Так, чтобы другим было неповадно, чтобы все потом шепотом говорили обо мне! Власть исключает прощение! Парням надо сказать, да и время подгадать. О, боги, Ромул опять будет ныть, что это плохо, что мы не звери, что нельзя просто так убивать людей. А я людей трогать и не собираюсь! Я нелюдям отомстить хочу. Может, лучше не брать его? Ладно, нужно подумать», – перебирал он у себя в голове варианты.

– Хорошо, хоть Понтий радуется. А я, например, и не знаю, что со всем этим делать. Свалилось, словно снег на голову! – изумленно произнес русич.

– Наймешь хорошего управляющего, и он будет вести твои дела, – ответил Луций варвару, который давно уже стал ему как родной.

Ратибор так и не признал римской одежды, поэтому выглядел, как… Впрочем, как варвар, он и выглядел в своих кожаных штанах и длинной рубахе, подвязанной поясом, за которым торчал его боевой топор. Было ощущение, что он и спал с ним.

– Управляющего? А я и не подумал.

– Именно. Именно, Ратибор. На невольничьем рынке можно купить отличного раба, грека или македонца, лучше грека. Или нанять кого-нибудь из вольноотпущенных.

– Не люблю рабов! – почесал бороду и нахмурился русич.

Луций только усмехнулся.

Море было спокойным и гладким, как стекло – сверкающая на солнце, сине-голубая бездна. На берегу, на небольшом камне сидел, опустив в прохладную воду свои босые ноги, человек. Одет он был просто, по-крестьянски, волосы его ровно опускались на плечи, но странно разделялись напополам: с одной стороны – черные, с другой – белые. Человек болтал ногами, периодически поднимал гладкую гальку и швырял ее в море. Та, пружиня, скакала по поверхности воды и исчезала во владениях Нептуна. Внезапно вдалеке прозвучали раскаты грома. Солнце мгновенно скрылось за густыми, черными облаками, и свет, который оно дарило людям, погас. Поднялся ветер, море задрожало, словно в ознобе, издалека к берегу покатились волны, и холод, поднявшийся из глубины, заставил незнакомца вытащить ноги из воды. По деревьям также прошло волнение, и они начали гнуться. Внезапным порывом ветер сорвал с кроны стоящего у берега дерева листву, и она с шелестом пронеслась мимо человека, заставив его обернуться. Он вздрогнул и отшатнулся назад: перед ним стоял Марк и пристально смотрел на него.

– Вижу, не ждал меня, Падший? А зря. Думал, я обойду тебя стороной?

– Надеялся, что так и будет.

– Как я могу забыть про тебя? Ты ведь знаешь: я помню каждую тварь. Кстати, это слово очень тебе подходит, – в этот момент яркая молния расползлась по небу огненным зигзагом и ударила совсем рядом с ними. – Как видишь, я не в очень хорошем настроении, – кончики губ Марка немного дернулись, изобразив на его лице улыбку, явно не предвещавшую ничего хорошего.

– Спрашивай. Таков мой удел, – склонил голову перед собеседником Падший.

– Ты сам сделал выбор. Долго думал, к кому примкнуть, вот и остался в чистилище. Я звал тебя к себе, он верил в твою преданность, однако ты посчитал себя хитрее всех. Но нет, Падший. Ты тварь, а тварь должна пресмыкаться, даже если это против ее воли. Зря он сохранил тебе жизнь! Как всегда, пожалел свое творение. А вот меня в последнее время очень раздражает тот факт, что его творения за своего создателя не особо переживают, и эта безответная любовь меня совсем не устраивает.

С каждым произнесенным словом Падший склонялся все ниже и ниже, пока не упал перед Марком на колени.

– Спрашивай, Анатас, брат создателя. Мой удел подчинятся.

– Михаил спрятал Корнелия, отца Луция?

– Ты сам знаешь ответ.

– Значит, он. Архангел стал хитер, как змей. Для чего?!

– Хочет остановить задуманное тобой, хочет, чтобы он встретился с сыном.

– Разве он сказал ему, кто я?

– Нет. Ты же знаешь: люди должны сами уверовать в вас. Никто не вправе нарушать договор.

– Где его найти?

– Я не знаю, прости, повелитель. Придет время, и он найдется сам, когда вернется за сыном. Следи за Луцием, и Корнелий попадет к тебе в руки. Он всего лишь человек, а людям свойственно совершать ошибки. Эмоции и чувства делают их слабыми.

– Все же интересно, чем Михаил забил голову этому старому воину? Очень интересно…

Марк махнул рукой, и Падший превратился в водяную статую, которая тут же обрушилась с брызгами вниз и скатилась ручьями в море.

В тени большого дуба сидел крепкий старик с косматой головой, густой бородой, лицом, иссеченным морщинами, и темной, загорелой почти дочерна кожей, которая словно отливала бронзовым оттенком. Он был одет бедно, но опрятно – наверное, поэтому солдаты и не обращали на него особого внимания. Щуря свои старческие водянистые глаза, он ловко доставал крепкими руками из походной сумы ячменный хлеб и, не спеша, отламывал от него кусочек за кусочком, клал в рот и долго жевал, явно наслаждаясь процессом. Его мускулистые руки были покрыты рельефными венами, которые, словно речные русла растекались по телу, а ладони представляли собой одну сплошную засохшую мозоль. Старик сидел у дороги, по которой то и дело проходили люди и проезжали повозки, дребезжа деревянными колесами, обитыми железом. Неподалеку рабы медленно и нехотя обирали оливковые деревья. Близился полдень, когда жара загоняет всех под навесы, в прохладу, вот они и тянули время в ожидании отдыха. Старик чему-то улыбался, а в его бороде застревали крошки хлеба. Он машинально стряхивал их и все смотрел и смотрел на уходящую за горизонт дорогу. Темная, бугристая, она извивалась змеей, и ее каменная кожа словно шевелилась под нарастающей с каждым часом жарой.

– Как ты думаешь, Корнелий, старость – это немощность и одиночество? Или все-таки долгожданная возможность подумать о деяниях своих?

– Я уже не знаю, Михаил, – узнав обратившегося к нему по голосу, ответил старик и, закрыв суму, поднял глаза.

– Решил сбежать? Думаешь, все пройдет само собой? Рассосется, как нарыв от занозы?

– Зачем ты меня спас, Михаил?

– Ты хороший человек, Корнелий. Да, ты совершал страшные вещи, но в глубине души ты всегда терзал себя за это. Воин, отец, крестьянин, даже раб – ты так и не сломался, как бы трудно тебе ни было. Ты нужен нам.

– Нужен кому? Почему ты всегда не договариваешь? Я каким-то чудом спасся из каменоломен, у меня оказалась вольная, ты помог мне добраться сюда, в Рим, и все это время я не задавал вопросов. Но мне нужны ответы, Михаил, нужны.