Я убийца

– Смотри, пап! – кричит он во весь свой звонкий голос и протягивает руку.

В ручонке что-то зажато. Он сжимает пальчики так сильно, что от соприкосновения с маленькими ноготками белеет ладошка. Интересно, что там? Он всегда что-то приносит с улицы, пытается удивить меня.

– Смотри, пап!

Пухлый кулачок медленно разжимается. На ладошке лежит черный гладкий камешек, похожий по форме на капельку, а может, на слезинку. Он загадочно блестит на вспотевшей ручонке.

– Паук, пап! – радостно кричит мальчишка.

– Почему паук? – улыбаюсь я и смотрю на жену.

Та лишь молча пожимает плечами, глядя на нас глазами, полными тепла и счастья. Сын срывается с места и убегает. Пока он с воплями гоняется по квартире, Кристина подходит ко мне и садится на колени, гладит рукой по голове. Я прижимаюсь к уже округлившемуся животику.

– И все-таки почему паук? – спрашиваю я тихим голосом, прислушиваясь к тому, что происходит у нее внутри.

Она улыбается, опять пожимает плечами, целует меня в макушку, еле касаясь губами. Сколько бы я отдал за это теперь! Только когда те моменты нашей жизни, которые мы считаем мелочами, исчезают из нее, мы начинаем осознавать, насколько они были важны для нас. Когда они есть, они обычно нас раздражают.

Сегодня 11 апреля 2015 года. Остался один день до Пасхи. Сейчас шесть часов утра. Я просыпаюсь от холода в небольшом одноэтажном доме в частном секторе рядом с городом. Глухой забор окружает его сзади и по бокам, спереди стоит просматриваемый насквозь металлоштакетник, встроенный в желтоватый облицовочный кирпич. Узкая дорожка из тротуарной плитки, обсыпанная по краям крашенной в голубоватый цвет мраморной крошкой, ведет к железной двери дома, напоминая весенний ручеек. Вдоль нее по обеим сторонам растут туи. Газон вокруг дома уже начинает набирать цвет. Солнце припекает так, что от плитки немного парит, хотя еще два дня назад все было завалено снегом.

Тело затекло и болит. Правую руку я не чувствую вовсе. Постепенно ее начинает покалывать, будто иголками, и хочется ее просто вырвать, отделить от себя, чтобы не испытывать этих мерзких ощущений. Как же хорошо, что сейчас выходные. Голова просто раскалывается. Я бы плюнул в рожу тому, кто говорит, что вино лечит. Я давно уже перестал выбирать выпивку: результат от любого пойла всегда один и тот же. Да и цель одна. Впрочем, какой смысл жаловаться? Сегодня последний день. И как назло светит солнце. Все-таки, что ни говори, а природа чувствует и по-своему радуется. Все в мире взаимосвязано.

Я лежу на полу в коридоре. С трудом отрываю лицо от ковра: на помятой роже остается китайский узор. Шатаясь, дохожу до ванной. Пока умываюсь, ловлю себя на мысли: «Зачем я это делаю?». Наверное, для того чтобы у меня был более чистый вид? А что плохого в том, как я выгляжу сейчас? Пожалуй, ничего, если не считать, что… Сплевываю зубную пасту в раковину, вытираю лицо и иду на кухню. Достаю из холодильника бутылку коньяка. «Арарат», три звезды. Прекрасное начало дня, Макс! С добрым утром, страна! Щелкаю клавишу на магнитофоне, и молчаливый дом наполняется звуками.

Да здравствуй, Бог, это же я пришел.

И почему нам не напиться?

Я нашел, это же я нашел,

Это мой новый способ молиться.

Отличная песня. Как раз подходящий музыкальный фон для того, что я собираюсь сейчас сделать. Открываю бутылку и вливаю в себя изрядную порцию спиртного. Алкоголь течет по организму, обжигая внутренности и возвращая мне обычные человеческие чувства. Я утратил все то, что отличает нас от животных, уже давно – около пятнадцати лет назад. Наверное, именно тогда, когда я умер в первый раз. Я отставляю бутылку в сторону, зажимаю в ладонь выскочивший из-под майки кулон в виде черного камня, похожего на слезинку. К горлу подступает комок. Он появляется всегда, когда я смотрю на подарок сына. В нашем мире этот кулон не стоит и гроша, но для меня он стоит целого мира. Целую украшение и прячу обратно как самое святое. Православный крестик я снял уже давно: мои пути разошлись с Господом Богом. Так бывает, когда его не оказывается рядом. Хотя в церковь я хожу. Но лишь потому, что там служит – а он действительно служит, а не работает, как все остальные, – отец Петр. Именно он вытащил меня с того света и именно к нему я хожу за советами, да и так, просто поговорить. До сегодняшнего дня я помогал ему восстанавливать маленькую заброшенную церквушку. Работал вместе с ним до полуночи, пока не отказывали руки. Но это было не в тягость. Странный священник: мог бы давно отказаться от меня, но он почему-то верит, что служитель не должен вмешиваться в дела мирские. «Бог решит сам, кто прав, а кто виноват», – говорит он. Странный, странный все-таки этот отец Петр. Был. А может, это я был, а он есть и навсегда останется? Или это сейчас говорит в моей голове коньяк?

Я делаю музыку громче. Ставлю табуретку посередине, снимаю люстру. Куда запропастилась эта чертова… А-а-а, вот ты где. Вытаскиваю из-под стола бельевую веревку. Прикрепляю к торчащему из потолка крючку. На другом конце делаю петлю. Проверяю на руке, как ловко затягивается удавка. Петля Линча. Усмехаюсь сам себе. Примеряю ее на шее. Раскачиваюсь на табуретке. Ну вот, вроде все готово. Пора опускать занавес и прекращать представление, которое растянулось больше чем на тринадцать лет. Но сначала я спускаюсь вниз и беру бутылку, забиваюсь в угол кухни, словно подбитый пес. Делаю глоток, еще и еще. Смотрю, как одиноко болтается петля посреди кухни. Ждет меня. Я знаю, что еще меня ждет. Нет, не смерть от собственных рук. Меня давно заждался в преисподней сам Дьявол. А еще те, кого я отправил к нему. Ведь их место именно там. К сожалению, за все мною содеянное, мое место тоже там, рядом с ними. Как писала Агата Кристи (странно, что сейчас из динамиков я слышу одноименную группу): «Истинное величие судьи в способности покарать себя!». Но я не жалею о том, что сделал. А теперь, до того, как удавиться в собственном доме, хочу поведать вам одну очень простую – впрочем, для вас, может, и не очень простую – историю о сломанной жизни человека. Слушайте.

Глава III

По моему мнению, брак и его узы или величайшее добро,

или величайшее зло; середины нет.

Вольтер

К моему счастью, брак для меня оказался величайшим добром. Вот и сейчас жена тихонько сопит, лежа у меня на руке. Я боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Смотрю на нее, словно на икону. Неподалеку стоит детская кроватка, там начинает ворочаться сын. Она открывает глаза, пытается подняться и посмотреть, что с ребенком.

– Все хорошо. Он еще спит. Отдыхай.

Она прижимается ко мне. Я чувствую, как внутри нее шевелится наша общая вторая жизнь. Врачи сказали, будет дочка.

– Чувствуешь? Вот опять, – она улыбается. Прислоняет мою руку к себе.

– Чувствую.

– Как назовем?

– Решай сама. Я назвал сына, ты называй дочку.

– Пусть будет Викой. Пускай ее зовут, как бабушку.

– Хорошее имя, мне нравится. Пусть будет, – я касаюсь ее живота. – Слышишь, мама дала тебе имя. Так звали мою маму и твою бабушку. Вика. Теперь так будут звать тебя. Можешь быть спокойной там, потому что тебя здесь все любят и ждут.

Откидываюсь на подушку, смотрю в потолок. Я счастлив. Мне хорошо. Просто от того, что они рядом. Прикрываю глаза и с улыбкой вспоминаю, как я познакомился с Кристиной.

Я был студентом технического университета. Будущий инженер. «Смешная профессия, – говорили мне, когда я учился. – Чем ты будешь кормить своих детей?». Когда я поступал, все шли на юристов, экономистов, бухгалтеров, а инженер приравнивался к грузчику. Мало кто понимал, в чем разница между ними. Я был обычным парнем и ничем не отличался от миллионов других: среднего роста, обычного телосложения, рядовой внешности. Короче говоря, я был одним из ста пятидесяти миллионов людей, которые проживали в России. Отец погиб в аварии, а мать тянула меня до последнего, надорвав свое здоровье на двух работах, лишь бы я был не хуже других. И я был не хуже. Что-что, а образование она мне дала сильное, и я уже с первого курса стал писать дипломы выпускникам, к тому же помогал с изобретениями двум профессорам кафедры, на которой учился.