Страница 21 из 23
Надпись на плакате: «Внимание! Внимание! Сегодня! Впервые в истории науки! Грандиозный эксперимент профессора Выбегалло! Демонстрация совершенной модели идеального человека! Доклад профессора Выбегалло А. А. Начало в 18.00. Просьба места для прессы не занимать».
Саша входит в ангар – огромное помещение на дырчатых железных фермах. Здесь уже светят юпитеры, вспыхивают блицы фотокорреспондентов. В глубине ангара на дощатом помосте возвышается знакомый диван-транслятор. От него в разные стороны бегут пучки проводов и кабелей. На диване лежит гигантское яйцо, испещренное темными пятнами. По сторонам помоста стоят генераторные башни с металлическими шарами наверху, между шарами время от времени проскакивают молнии, и тогда звучат раскаты грома.
Почти сразу же Саша натыкается на группу ожесточенно спорящих людей. Здесь Федор Симеонович Киврин, Кристобаль Хунта, Модест Матвеевич с неизменной папкой и профессор Выбегалло – в валенках, подшитых кожей, в извозчицком тулупе и в роскошной пыжиковой шапке.
– Достаточно того, – говорит Хунта, обращаясь к Выбегалле, – что ваш, простите, родильный дом находится рядом с моими лабораториями. Вы уже устроили один взрыв, и в результате я в течение двадцати минут был вынужден ждать, пока у меня в кабинете вставят вылетевшие стекла…
– Это, дорогой, мое дело, чем я у себя занимаюсь, – огрызается Выбегалло фальцетом. – Я до ваших лабораторий не касаюсь, хотя у вас там в последнее время бесперечь текет живая вода, я себе в ей все валенки промочил…
– Г-голубчик, – рокочет Федор Симеонович. – Амвросий Амбруазович! Н-надо же принимать во внимание возможные осложнения… Ведь никто же не работает на территории института, скажем, с огнедышащим драконом…
– У меня не дракон! У меня идеальный счастливый человек! Исполин духа! Как-то странно вы рассуждаете, товарищ Киврин! Странные у вас аналогии! Чужие! Модель идеального человека и какой-то внеклассовый огнедышащий дракон!
– Г-голубчик, да дело же не в том, что он внеклассовый, а в том, что он пожар может устроить!
– Вот опять! Идеальный человек может устроить пожар! Не подумали вы, товарищ Федор Симеонович!
– Я г-говорю о драконе…
– А я говорю о вашей неправильной установке! Вы стираете, Федор Симеонович, вы всячески замазываете! Мы, конечно, стираем противоречия… между умственным и физическим… между мужчиной и женщиной… Но замазывать пропасть мы вам не позволим!
– К-какую пропасть? Что за чертовщина? Кристобаль, в конце концов, вы же ему только что объяснили! Я говорю, профессор, что ваш эксперимент опасен! Понимаете? Институт можно повредить, понимаете?
– Я-то все понимаю, – визжит Выбегалло. – Я-то не позволю идеальному человеку вылупляться среди чистого поля на ветру! И Модест Матвеевич вот тоже понимает! Там мы имеем что? – Он указывает в пространство. – Природу! Стихии! Снег вон идет. Значит, считайте: обшивка сгниет, пружины лопнут. А кому отвечать? Модесту Матвеевичу!
– Это убедительно, – говорит Модест Матвеевич раздумчиво.
– Да он весь ангар вам разворотит, – говорит Федор Симеонович. – Этот эксперимент надо проводить не ближе пяти километров от города! А лучше дальше…
– Ах, вам лучше, чтобы дальше? – зловеще вопрошает Выбегалло. – Понятно. Тогда уж, может быть, не на пять километров, Федор Симеонович, а прямо уж на пять тысяч километров? Подальше где-нибудь, на Аляске, например! Так прямо и скажите! А мы запишем!
Воцаряется молчание, и слышно, как грозно сопит Федор Симеонович, потерявший дар слова.
– За такие слова, – цедит сквозь зубы Хунта, – лет триста назад я отряхнул бы вам пыль с ушей и провертел бы в вас дыру для вентиляции…
– Ничего, ничего, – отвечает Выбегалло, – это вам не Португалия. Критики не любите…
– А ведь вы пошляк, Выбегалло, – неожиданно спокойным голосом объявляет Федор Симеонович. – Вас, оказывается, гнать надо.
– Критики, критики не любите, – отдуваясь, твердит Выбегалло. – Самокритики не любите…
– Значит, так, – вмешивается Модест Матвеевич. – Как представитель администрации и хозяйственных отделов, я в науке разбираться не обязан. Поскольку товарищ директор находится в отъезде, я могу сказать только одно: обшивка должна остаться целой, и пружины в порядке. В таком вот аксепте. Доступно, товарищи ученые?
С этими словами, переложив папку под другую мышку, он торопливо удаляется.
– Критики не любите! – в последний раз торжествующе восклицает Выбегалло и тоже удаляется.
Хунта и Киврин безнадежно глядят друг на друга.
– А что, если я превращу его в мокрицу? – кровожадно говорит Хунта.
– Лучше уж в стул, – говорит Федор Симеонович.
– Можно и в стул, – говорит Хунта. – Я охотно буду на нем сидеть.
Федор Симеонович спохватывается.
– Г-голубчик, о чем это мы с тобой говорим? Это же негуманно… – Взгляд его падает на Хому. – Минуточку, дружок! Подите-ка сюда, подите!
Хома, сдернув кепочку, неуверенно приближается, искательно улыбаясь.
– Скажите-ка, дружок, – спрашивает Федор Симеонович. – Какие там у вас с Выбегаллой задействованы мощности?
Хома пытается уменьшиться в размерах, но Хунта ловко хватает его за ухо и распрямляет.
– Отвечайте, Брут! – гремит он.
– Да я-то что? – ноющим голосом говорит Хома. – Как мне приказали, так я и сделал. Мне говорят на десять тысяч сил, я и дал десять тысяч!
– Каких сил?! – восклицает Федор Симеонович, раздувая бороду.
– Ма… магических, – мямлит Хома.
– Десять тысяч магических сил?! – Ошеломленный Хунта отпускает Хому, и тот мгновенно улетучивается. – Теодор, я принимаю решительные меры.
Он взмахивает умклайдетом, длинным и блестящим, как шпага.
И сейчас же в отверстые ворота ангара с ревом вкатываются гигантские «МАЗы», груженные мешками с песком, козлами с колючей проволокой, пирамидальными надолбами, бетонными цилиндрами дотов. Целая армия мохнатых домовых облепляет грузовики, со страшной быстротой разгружает их и начинает возводить вокруг помоста с яйцом кольцо долговременных укреплений.
– Десять тысяч магосил! – бормочет Федор Симеонович, ошеломленно качая головой. – Однако ж, друзья мои! Это же нельзя просто так… Это ж рассчитать надо было!.. Это же в уме не сосчитаешь!
Оба они поворачиваются и смотрят на Сашу. У Саши несчастное лицо, но он еще ничего не понимает и пытается хорохориться.
– А в чем, собственно, дело? – бормочет он, озираясь в поисках поддержки. – Ну, рассчитал я ему… заявка была… модель идеального человека… Почему я должен был отказывать?
– А потому, голубчик, – внушительно говорит ему Федор Симеонович, – что вы спрограммировали суперэгоцентриста. Если нам не удастся остановить его, этот ваш идеальный человек сожрет и загребет все материальные ценности, до которых сможет дотянуться, а потом свернет пространство и остановит время. Это же гений-потребитель, понимаете? По-тре-би-тель!
– Выбегалло – демагог, – добавляет Хунта. – Бездарь. Сам он ничего не умеет. И выезжает он на таких безответных дурачках, как вы и этот алкоголик – золотые руки.
Под сводами ангара вспыхивают яркие лампы. Хома Брут с переносной кафедрой на спине поднимается на помост и устанавливает ее рядом с диваном. На кафедру взгромождается профессор Выбегалло.
Корреспонденты бешено строчат в записных книжках, щелкают фотоаппаратами, жужжат кинокамерами. Ассистенты Выбегаллы в белых халатах устанавливают вокруг дивана мешки с хлебом и ведра с молоком. Один из них приносит магнитофон.
Выбегалло залпом выпивает стакан воды и начинает:
– Главное – что? Главное, чтобы человек был счастлив. А что есть человек, философски говоря? Человек, товарищи, есть хомо сапиенс, который может и хочет. Может, ета, все, что хочет, а хочет, соответственно, все, что может. В моих трудах так и написано. (Корреспондентам.) Вы, товарищи, все пока пишите, а потом я сам посмотрю, какие надо цитаты вставлю, кавычки, то-сё… Продолжаю. Ежели он, то есть человек, может все, что хочет, и хочет все, что может, то он и есть, как говорится, счастлив. Так мы его и определим. Что мы здесь, товарищи, перед собой имеем?..