Страница 12 из 27
Все точно. Воронье летело из пещеры, гомонливо переругиваясь, вход прикрывали кусты с острыми колючками, и не было вокруг ни единой души.
- Пошли, - предложил я Маноло, но он, видимо, отличался от Дон-Кихота в сторону суеверной почтительности к таинственному, поэтому от спуска в пещеру отказался, сделав неопределенный жест рукой: мол, лучше с этим делом не вязаться.
Пещера, поначалу маленькая, уходит под землю далеко и глубоко. Летом, когда сюда забредают вездесущие американские туристки, ребята из окрестных селений водят их за небольшую плату по лабиринтам и показывают истоки Гвадианы. Водят их с фонариками, некоторые, особенно щеголеватые гиды - с керосиновыми лампами. Группа бабушек предложила установить в пещерах электроосвещение ("американская деловитость", куда ни крути!), однако этот проект остался пока что, слава богу, неосуществленным. (Приезжавшая на съемки картины американская киногруппа, между прочим, предложила городским властям Авилы, уникального в своем роде средневекового города, обнесенного крепостными стенами, - живой памятник мировой культуры, - взорвать для нужд съемок один из пролетов стены. Когда им отказали, американские продюсеры не могли взять в толк: "Почему? Мы же потом все реставрируем, построим такой же пролет из настоящих кирпичей и облицуем так, что нельзя будет отличить от остальных...")
...Когда я вышел из пещеры, солнце стояло в зените, и в который раз потрясли меня цвета Испании, и понял я русских художников, приезжавших сюда работать: нигде в мире, даже в Италии, нет такого соседства цветов, которые на каждом шагу встречаешь здесь. От бурых, выгоревших под солнцем виноградников, но не просто бурых, а таящих в себе избыточно-сочную красоту, цвет их силен и мощен, ибо он пропитан солнцем, - до далеких золотых полей пшеницы; от густой синевы лесов до отсутствующей голубизны неба - такие цвета были вокруг у входа в пещеру Монтесимос и была еще тишина, подчеркивавшаяся серебряным перезвоном колокольчиков, надетых на бычьи шеи...
...В Эль-Тобосо - городок словно бы остановился в своем развитии со времен Сервантеса - смотритель дома Дульсинеи сначала завел меня в маленькую, пыльную комнату-библиотеку и открыл большую книгу - немецкое издание "Дон-Кихота".
- А у вас, русских, знают Дон-Кихота?
Мне было бы трудно сказать смотрителю, что Луис Мигель Домингин, человек, не просто любящий Испанию, но и очень тонко понимающий ее, сказал мне: "Лучшее издание "Дон-Кихота" - русское, с иллюстрациями... - он долго не мог справиться с мудреной фамилией, но потом все-таки выговорил: - Кукрыниксы..." Мне было трудно объяснить ему, что у меня на родине Сервантес издан тиражом в несколько миллионов экземпляров - больше, чем в других странах мира.
...Так же, как и в Аргамасилья-де-Альба, большой ключ отпирает деревянную, старинную, с загадочной ковкой дверь, так же, как там, ощущение - Дульсинея сейчас вернется от подруги; такая же узнаваемость всех предметов: и зала, которая казалась Сервантесу громадной, а нам кажется маленькой комнатой (с веками изменилось не только время, которое стало стремительным, но и понятие "пространство" - оно выросло; впрочем, и человечество "подросло" за эти триста лет сантиметров на двадцать), и спальня прекрасной испанки, и комната, отведенная Дон-Кихоту на втором этаже, с узкими стрельчатыми окнами, обращенными на восток.
- Здесь, - говорит Маноло и подходит к стене, - Дон-Кихот, - он ложится на старинную кровать и подкладывает руки, сложенные щепотью, под щеку, - спал. А к этой двери подходила "гуаппа", "мухер" де Дон-Кихоте - Дульсинея.
...Ночью я вышел из отеля, - городок спал, а мне не спалось, и, согласитесь, это естественное состояние для любого человека, оказавшегося бы на моем месте. Луна была совсем белой, с радужным фиолетовым ободком. Даже ночью улица была поделена на точные, бескомпромиссные цвета непроглядно-черный и сине-голубой, лунный.
Я вышел из городка; ветер, который прилетал с полей, был пронизан горьким запахом жженых листьев, был он теплым и сухим, и приближение зимы угадывалось только в черной бездонности неба, которое зимой всегда кажется дальше от земли, и звезды перемигиваются чаще, и цвет их меняется - делается каким-то неживым, электрическим...
- Пст! - окликнул меня человек из длинной белой машины, стоявшей на обочине. - Пст, амиго!
"Пст" - это не оскорбительно в Испании. Так обращаются не только к официанту, шоферу или кондуктору, так обращаются и к другу.
- Русский или английский - пожалуйста, - ответил я, - на крайний случай немецкий. Йо но компрендо эспаньоль.
- Неужели вы из России? - спросил высокий мужчина на хорошем английском и быстро вышел из машины. - Фантасмагория какая-то.
Был он одет в охотничий костюм - ботинки с высокими крагами, зеленые гольфы, шляпа с пером. Он протянул руку.
- Давайте знакомиться, - и назвал свое имя.
Был он маркизом, из семьи, широко известной в Испании, и был маркиз слегка пьян. (Еще тогда я подумал, что кое-кто из хранителей канонов изящной словесности наверняка поморщится: "Маркиз был пьян".)
А как быть, если наш разговор у него на "финке" [загородное поместье], в котором принимали участие известный тележурналист и профессор Толедского университета, носил такой характер, что имени собеседника моего не назовешь и, следовательно, иначе, как "маркиз", не определишь, учитывая специфику испанской ситуации?
Маркиз ждал "автопомощь", что-то у него случилось с карбюратором, он гонял по бездорожью, отыскивая жирных красноголовых куропаток, - не удивительно, что мотор к вечеру сдал.
Мы перебросали в кузов подошедшего "пикапа" десятка два птиц и поехали к маркизу, на берег лагуны, в новый дом, построенный из старинных мореных бревен. Маркиз не уставал поражаться, что встретил в ночной Ла-Манче настоящего "совиетико", цокая при этом языком и делая левой рукой точно такой жест, как шоферы и пастухи: пальцы в кружок, локоть отстранен от туловища, словно отталкиваешь кого-то незримого, и резкие движения - вверх и вниз, вниз и вверх...
Налив мне вина, маркиз пояснил:
- Мое. Самое вкусное. У него тоже есть виноградники, - он кивнул на журналиста. - То, что он делает в печати, - хобби, на самом деле он эксплуататор. Как и я. Только он еще примыкает к "Атлантику" [крупнейший банк Испании]...
Маркиз выжидающе посмотрел на меня и закончил:
- А это значит, что он тайный агент вездесущего "Опус деи".
Журналист-"эксплуататор" весело посмеялся.
- Как и всякий истинный аристократ, наш друг пугает сам себя и всех окружающих. Власть имущим аристократам нравится сокрушать тайные заговоры. Особенно когда их нет - ведь без заговоров так скучно...
Профессор, сняв "очки-велосипед", попросил:
- Дай виски, маркиз. Твою доморощенную бурду я пить не могу. Изжога.
- Сейчас он начнет звать к крови, - пояснил маркиз, вздохнув. - Объясните: почему интеллектуалы, вместо того чтобы обращаться к светлому в человеческих душах, апеллируют к нашему звериному изначалию? Может быть, вы, - он обернулся ко мне, - тоже хотите виски? Нет? Правильно, вино - это солнечные консервы. Дешево, но полезно. Режьте хамон, это тоже сделано у меня, мясо изумительное...
- Долго думаете пробыть у нас? - спросил профессор.
- Месяц...
- Если побудете дольше, увидите хорошую корриду.
- Я в воскресенье приглашен на Пласа де торос... Профессор вскинул брови:
- Я имею в виду иную корриду. Когда пустят кровь "Опусу".
Об "Опусе деи" до недавнего времени я знал очень мало, как, впрочем, и большинство жителей "шарика", пока в Париже не появилась сенсационная "Белая книга" участника "Опуса", который впоследствии вышел из этой таинственной технократо-масонской ложи.
Организация эта была создана в 1928 году двадцатишестилетним Хосе Марией Эскрива Балагером. О ней до недавнего времени никто ничего толком не знал.
Сейчас об "Опусе" в Испании знают все. Я видел, как полиция замазывала громадный лозунг на стене дома: "Испания - да, "Опус" - нет!" Не правда ли, занятно: полиция охраняет достоинство "Опуса"?! Сам Балагер, купивший ныне титул маркиза, приставку "де" и добавление к имени "Альба", живет в Риме. Ранее об "Опусе деи" можно было судить лишь по книге изречений Балагера, озаглавленной резко и кратко - "Путь".