Луна для двоих

Серая кукушка за реко–о–о-ой,

Сколько жить осталось мне считает…

Она пела не в силах отвести взгляд от лица Шелестова. На нем застыла такая гамма чувств! Все молчали, переводя взгляды с нее на него и обратно, а они ничего не замечали, словно околдованные друг другом. В глазах мужчины стояли слезы. На четвертом куплете Вадим не выдержал и выскочил на улицу. Берестова прекратила играть, словно очнувшись. Удивленно поглядела на всех. Командир объяснил тихонько:

— У него невеста погибла в Афганистане. Она очень любила эту песню…

Женщина сунула гитару полковнику в руки. Не одеваясь, вылетела за дверь и увидела подполковника стоящим возле угла палатки. Красный огонек сигареты часто опускался вверх–вниз. Сверху светила яркая луна. На черном фоне неба помаргивали яркие пятна звезд. Заметно примораживало. Снег сверкал в лунном свете и казался расстеленной по земле парчой. Татьяна подошла. Встала за спиной и тихо извинилась:

— Простите меня, Вадим Иванович. Мне командир сказал… Зачем вы попросили исполнить именно эту песню? Ведь она причиняет вам страдания…

Красный огонек ярко горел почти полминуты. Затем, сквозь тяжелый вздох, раздался хриплый голос мужчины:

— Вы исполняете эту песню почти так же, как пела когда–то Вика. Я слышал, как вы ее для солдат пели…

Она попросила, не решившись взять его за руку, хотя хотела:

— Идемте в палатку. И вы, и я без бушлатов. Простынем…

Он отбросил сигарету в сторону и пошел за ней, ни слова не сказав. Офицеры сделали вид, что ничего особенного не произошло. Над чем–то смеялись и не смотрели на мужчину и женщину. Побледневший Шелестов и покрасневшая Берестова чувствовали себя не лучшим образом. Оба чувствовали, что смущены. Расселись по местам. Какое–то время прислушивались, а затем включились в общий разговор. В этот вечер Татьяна больше не брала гитару в руки.

Начали расходиться часам к одиннадцати ночи. Берестова помогала убрать со стола, не обращая внимания на возражения офицеров. Старательно помыла в котелке с подогретой водой всю посуду. Ополоснула в чистой холодной воде, принесенной Шелестовым, сложив на краю стола. Головин, догадавшись о состоянии приятеля, сказался уставшим и ушел на вторую половину штабной палатки, что–то вполголоса сказав остальным. Офицеры засобирались и отправились спать, ссылаясь на раннюю побудку. Начштаба и журналист остались одни. Берестова собрала грязные газеты, сдвинутые в сторону на время мытья. Свернула их в ком. Спросила:

— Вадим Иванович, куда этот мусор бросить?

Он забрал бумажный ком и унес, скрывшись за дверью. Женщина осталась одна. Быстро протерла стол тряпочкой. Оглянулась на задернутый брезентовый полог, за которым скрылся командир. Она чуяла — что–то происходило не так, но не могла пока понять, что именно. Обычно Татьяна старалась избегать подобных ситуаций и вот на тебе! Она намеренно создала эту ситуацию. В душе застрял какой–то комок, не желавший слушать увещевания разума. В окно заглядывала полная яркая луна. Она словно насмехалась над трепетавшей душой женщины. На фоне ее яркого света желтая электрическая лампочка под потолком казалась еще более тусклой и бледной.

Шелестов вернулся и остановился у входа, глядя на опустевший стол и застывшую у крошечного окошка под потолком Татьяну. Ей уходить не хотелось. Берестова обернулась. Чувствуя, что голос отказывается повиноваться, хрипло произнесла:

— Я пойду. Вам отдыхать надо…

Голос и слова, как ей показалось, прозвучали грубо. Он тихо произнес:

— Я провожу…

Снял ее бушлат со стойки и подошел, держа его распахнутым. Женщина увидела бледное лицо подполковника. Мгновенно сообразила, что подобная ситуация для него тоже первая в жизни. Всунула руки в рукава. Вадим коснулся пальцами ее плеч и неожиданно попросил, не отводя рук и не давая повернуться:

— Не уходите… Пожалуйста… Я понимаю, что вам тоже нужно отдохнуть и все же… — Слова вырывались из него словно через силу: — Побудьте со мной…

Убрал ладони и тут же отошел в сторону, постаравшись встать в тень. Берестова оглянулась на закрытый брезентовый полог, перегораживающий палатку на две половины: жилую и штабную. Посмотрела на мужчину. Его глаза сверкнули в полумраке. Не уверенно произнесла:

— Вам завтра на службу…

Он почувствовал эту неуверенность. Тоже оглянулся на полог. Шелестов прекрасно знал, что Головин не спит и слышит почти все их слова. Горячо прошептал:

— Черт с ней, со службой! Справлюсь! Не бойтесь, я не стану приставать…

Татьяна посмотрела на него:

— А я и не боюсь… С чего вы взяли? Хотите, прогуляемся? Если, конечно, это разрешено ночью на территории лагеря.

Шелестов тихо произнес:

— Не желательно бы… Ночь сегодня слишком светлая… Хоть снега и много, а щелкунчики временами появляются…

Берестова опустила голову и прошептала:

— Тогда можем посидеть в медпалатке…

Подполковник молча шагнул к двери, на ходу застегивая бушлат. У входа снег был настолько утоптан, что превратился в небольшую, очень гладкую горку, отполированную множеством ног. Татьяна взбрыкнула ногами и полетела спиной на землю. Мужчина, идущий сзади, успел подхватить ее:

— Держитесь…

Она почувствовала даже сквозь бушлат, как дрогнули его пальцы. С трудом выровнялась и встала. Нервно хохотнула, понимая, как могла бы удариться:

— Ого! Спасибо, что удержали…

Не спеша направились к медпалатке. Шелестов шел чуть сзади и она постоянно чувствовала его взгляд. Яркая луна освещала две бредущие на расстоянии друг от друга фигуры. Длинные синие тени ползли по снегу и стенам палаток. Сверху брезент был покрыт серебрившимся инеем и палатки казались сказочными шатрами. Оба молчали. Посреди лагеря стоял часовой. Он посмотрел на обоих и вскинул руку в приветствии. Подполковник ответил. Берестова неожиданно остановилась и обернулась к нему:

— Смотрите, Вадим Иванович! Небо какое красивое и звезды яркие, словно нарисованные. Помните фильм «Вечера на хуторе близ Диканьки»? Там почти такие же звезды были, когда черт Вакулу в Петербург вез…

Он слабо улыбнулся:

— Помню… Мой отпуск нынче на новогодние праздники пришелся, смотрел…

Она прошла несколько метров и снова остановилась посреди палаток. Огляделась. Застывшие вокруг холмы с темными силуэтами елей и дубов буквально заворожили ее. Посмотрела на офицера:

— Красота какая! Даже не верится, что тут война идет. Тишина. Жаль, что фотографировать ночью нельзя…

Шелестов ничего не ответил. Он смотрел ей в лицо и Татьяна вновь отметила его бледность. Улыбнулась:

— Заморозила я вас! Идемте в палатку. Мороз–то крепчает.

Вадим не ответил. Женщина зашагала к палатке, уже не останавливаясь. Она и сама не смогла бы сейчас объяснить, почему так поступает: пригласила малознакомого мужчину к себе. Раньше она никогда не отваживалась на подобное, хотя не раз видела, как ведет себя большинство прилетавших сюда женщин. Да и за ней офицеры не однажды пытались «приударить». На этот раз она, как хозяйка, молча пропустила его вперед. Шелестов остановился у двери, не решаясь пройти дальше. Берестова тихо предложила:

— Проходите…

Она не стала зажигать свет. Луна освещала ее закуток настолько ярко, что можно было читать и тусклый электрический свет от генератора был бы неуместен. Оба чувствовали себя скованно и не знали, как быть дальше. Сняли бушлаты, повесив их на стойку и остановились, глядя друг на друга. Подполковник заметил, что в палатке прохладно. Облегченно вздохнув, предложил:

— Надо печку разжечь! К утру совсем холодно станет. Замерзнете…

Она обрадованно подхватила, что–то забрав из тумбочки:

— Я с солдатом договорилась, что сама истоплю. Дров и угля он обещал принести.

Вышли из ее закутка. Шелестов обнаружил рядом с умывальником, напротив входа в закуток, кучу дров и уголь в большом ящике. Рядом стояло ведро. Он присел и накидал полное ведро угля. Дотронулся рукой до поленьев: