Блюз чёрной собаки

— Ну, это всё не страшно, — успокоил я её, когда она закончила. — Ты мне лучше вот что скажи: он, часом, пить не начал?

— Жан, ты чего? Ты же знаешь: он спиртное на дух не переносит. Так… пиво иногда с друзьями. Кстати, у меня там рябина на коньяке. Будешь?

Я помахал рукой:

— Не сейчас. Значит, не пьёт… А как насчёт другой… э-э… дури?

Инга промолчала.

— Может, в милицию позвонить? — неуверенно предложила она.

— Даже не пытайся. — Я глотнул чаю и поморщился. — Пока не прошло три дня, они заявление не примут. Слушай, он денег не занимал? И у тебя, кстати, деньги в последнее время не пропадали?

— Вроде нет…

Я отодвинул чашку и встал.

— Пошли осмотрим его комнату.

Инга подняла на меня глаза, взгляд её сделался подозрительным.

— Зачем?

— Затем, что если у него там чего криминальное, пусть лучше это я найду, а не милиция… Пойдём.

Комната Игната разительно переменилась. Кое-что можно было предвидеть: добавился компьютер, новый музыкальный центр с МРЗ… Но поразило меня не это. Я не видел эту комнату три года, но прекрасно помнил, как она выглядела раньше. Обычная комната обычного мальчишки.

Теперь всё поменялось. На стенах появились тёмные обои, в тон им были подобраны гардины. Смотрелось всё довольно мрачно. Постеры с девчонками и мотоциклами исчезли, вместо этого на стене слева, прямо на обоях тушью или гуашью изображена большая волчья голова, просто огромная — в полстены высотой. Увидев её, я невольно вздрогнул. Рисунок выглядел своеобразно: художник работал со всеми оттенками серого, где-то изображение было отлично прорисованным, в других местах — схематичным, но при этом — вполне законченным. Сильная картинка. Есть у человека дар. Я фотограф, я в таких делах разбираюсь.

Выше рисунка красной краской пламенела надпись: «I HATE EVERYBODY». То бишь «Я НЕНАВИЖУ ВСЕХ». М-да, ничего не скажешь, колбасило парня… Надеюсь хотя бы, что это не кровь.

Под потолком, на нитке крутилась сборная модель самолёта. «Хокер темпест». Я сам ходил с Игнатом её покупать. Боже, как давно это было…

Однако пора переходить к делу. Давненько я не занимался обысками. Когда-то я от безденежья года два или два с половиной проработал в органах штатным фотографом, но потом уволился, когда процент сволочей в ментовке стал зашкаливать. И хотя с тех пор прошло немало лет, прежние навыки вернулись быстро. Я огляделся и начал со стола.

…Пакетик с травкой отыскался сразу, да Игнат его и не прятал — держал в ящике. Я нахмурился. Странно. Вообще-то говоря, трава не торкнет, если в первый раз (тем более, Игнат вообще не курит). А «статья» классическая, менты даже не стали бы распечатывать, сразу заломили руки для профилактики.

— Это я заберу, — хмуро сказал я, засовывая пакетик себе в кофр, в кармашек, где лежали светофильтры. Инга посмотрела на меня едва не с суеверным страхом, я понял, что назревает серьёзный разговор, и поспешил её успокоить: — Это не то, что ты думаешь. Не трава.

— Что тогда?

Я пожал плечами:

— Какая-то фигня. Укроп не первой свежести. Не курил он. Так, понтовался перед друзьями.

— Тогда зачем забирать?

— Чтоб ерундой не страдал, — отрезал я.

Больше ничего провокационного не нашлось, ни в столе, ни на полках, ни в других местах, если не считать колоды карт под матрасом (порнографических, так что азартные игры отпадали). Не было никаких блокнотов или записных книжек. Пресловутые тетради, о которых говорила Инга, исчезли, а вот гитарой недавно пользовались — я снял её со стойки, взял пару аккордов для пробы и обнаружил, что она вполне себе настроена и упомянутая пыль на ней отсутствует. Напоследок я перебрал стопку дисков на столе и опять не нашёл ничего особенного: любимые Игнатом «Цеппелины» и обычный набор фаната-готика — «Nightwish», Мэнсон, «Lacrimosa», какие-то сборки дарк-уэйва, пара наших («Агата Кристи», «Мэд Дог», Линда) плюс мои древнющие «The Cure» и «Sisters of Mercy» в старых треснутых коробках. Куча переписанных кассет. Отдельной стопкой — записи игнатовской группёхи с нацарапанными от руки названиями. Я прикинул примерный объём: наваяли ребята порядочно. Я перебрал их, но песни везде были одни и те же. Почти все я слышал. Видимо, парни искали лучший вариант.

Сам не зная зачем, я включил музыкальный центр. Каруселька проигрывателя оказалась пуста, зато в одной из дек обнаружилась кассета. Я нажал «play» — иногда полезно бывает знать, что слушал или записывал (что важнее) человек перед… уходом. Я сознательно избегал использовать термин «исчезновение» даже мысленно — не люблю лишних слов, особенно с такой окраской. Порой мне кажется, что подобные мысли рождают нехорошие вибрации, которые влияют на мир вокруг меня. Считайте меня параноиком, но я не раз замечал — стоит подумать о плохом, и оно, это плохое, непременно случается.

Закрутилась кассета. Чужой голос пробубнил: «Пример один», после чего зазвучал гитарный проигрыш, нарочито неторопливый, с южной ленцой, явным образом рассчитанный на то, что его попытаются повторить.

— Что за фигня…

Мелодия была смутно знакомая, что-то из кантри. Не успел я её толком опознать, как голос объявил: «Пример два» — и зазвучал другой отрывок. Я пошарил среди коробочек на полке и нашёл пустую, с затёртым синим вкладышем. Ну, так и есть: «Антология американской акустической гитары: госпел, рэгтайм, блюграсс, кантри, блюз; пальцевый стиль». Я окинул взглядом полку, где, оказывается, примостилась синяя книжечка с нотами и табулатурой. Автор — Томми Флинт. Для очистки совести я пролистал её, пометок не обнаружил и поставил обратно.

Наверное, кто другой не обратил бы на неё внимания — кассета и кассета, обычный самоучитель. Но я растерялся. Это был какой-то бред. Игната я знаю давно, но даже в начале нашего знакомства парень играл на порядок лучше этого типа на кассете. Зачем ему, без пяти минут профессионалу, слушать урок для начинающих, да ещё перед тем, как куда-то идти? Неужели он разучивал блюграсс и всё такое? Я промотал кассету, послушал в нескольких местах (минут пятнадцать и везде одно и то же) и, ближе к концу, неожиданно вздрогнул, услышав из динамиков хриплый голос Игната.

«Тема мертвеца», — объявил голос.

Я тихонько выругался, насторожился и прибавил громкости. Начинаться «тема» не спешила, некоторое время слышался только приглушённый фон подключенной электрогитары: писали явно тут, не в студии. Наконец зазвучало. Игнат играл медиатором, с оттяжкой, саунд был густым, тяжёлым, исполненным напряжения и беспокойства; от него мурашки шли по коже. Это был не блюз и не кантри, а какая-то невыразимая смесь того и другого. Аккорды сочились, как мёд, каждый следующий звучал в самый последний момент: ещё четверть такта, доля секунды — и мелодия сбилась бы. Но не сбивалась. У меня возникло жуткое желание обернуться, и я обернулся, по-возможности стараясь сделать это помедленней…

…И упёрся в нарисованные собачьи глаза. На мгновение взгляд их показался мне совершенно живым, потом это чувство прошло. Теперь я почему-то понимал, что никакой это не волк, а самая настоящая собака, чёрный пёс.

В дверном проёме снова показалась Инга, тоже встревоженная. Я поспешно выключил магнитофон.

— Давно это Игнат нарисовал? — Я указал подбородком на стену.

— Это? — Инга рассеянно посмотрела туда. — А… Это не Игнат.

— А кто?

— Какая-то девчонка. — Инга пожала плечами. — Он привёл её недели две назад, или три — я не помню. Я сперва решила, это его новая подружка, но она пришла разок-другой и больше не показывалась. У неё ещё имя какое-то чудное — не то Танька, не то Тонька…

— Так Танька или Тонька?

— Ни то ни другое. Говорю ж тебе — чудное какое-то. Иностранное, нерусское. Наверно, прозвище.

Вот как… «Растёт мальчик, пора мотоцикл покупать», некстати вспомнился мне старый анекдот.

Я посмотрел на рисунок и опять поразился, как талантливо.

В этот миг у меня загудел мобильник. Думая о своём, я машинально глянул на экран и напрягся: SMS. И номер не опознаётся. Я вывел текст на экран.