Безликий

Внутри и в самом деле обнаружилась служебная карточка на имя Фредерика Гросса, детектива-констебля сыскной полиции метрополии.

– Ньютон-Маркт? – поднялся я на ноги. – Софи, какого дьявола им от тебя понадобилось?

Хозяйка клуба вернулась в кабинет, переступила через растекшуюся по паркету лужу крови и взяла со стола портсигар. Поспешно закурила, и вставленная в мундштук из слоновой кости сигаретка заходила ходуном в ее дрожащих руках.

– Софи!

– Деньги! – выкрикнула она в ответ и уже куда спокойней повторила: – Им нужны были деньги! Что же еще?

Деньги? Объяснение убедительным не показалось, но прежде чем я успел собраться с мыслями, послышался требовательный стук во входную дверь.

– Откройте, полиция! – донеслось с улицы.

– Думаю, он неплохо меня разглядел, – усмехнулся я, взял на прицел голову оглушенного детектива-констебля и выдохнул: – Пуф!

Стрелять я не стал, вместо этого переломил револьвер и опустошил барабан; патроны разлетелись по полу вперемешку со стреляными гильзами. После кинул разряженный «Веблей» в кресло и спросил:

– Покровители прикроют тебя?

Софи кивнула.

– Прикроют. Только надо сделать пару звонков.

В дверь колотили все сильнее, и я нахмурился.

– Так чего же ты ждешь?

Хозяйка клуба сняла трубку с телефонного аппарата и печально улыбнулась.

– Прощай, Пьетро! Мне будет тебя не хватать!

– Увидимся! – с усмешкой бросил я в ответ и побежал к черному ходу.

Пусть начальник местного полицейского участка и был давно прикормлен, но убийство двух сыщиков из Ньютон-Маркта явно не тот случай, на который станут закрывать глаза из-за сотни франков в неделю.

Пьетро Моретти должен был исчезнуть.

Навсегда.

Мансарды и крыши – будто ступеньки в небо.

Поднимись на чердак, выберись через слуховое окно на крутой скат – и дымный шумный город раскинется внизу, а над тобой останутся лишь облака да редкие дирижабли. Ну и голуби, куда без них.

Последний вечер лета я встречал на террасе пятиэтажного дома посреди моря черепичных крыш. Полотняный навес над головой легонько трепетал под порывами ветра, вдалеке в сером мареве смога маячили башни Старого города, было тихо и спокойно. И никого поблизости – ни закопченных трубочистов, ни вездесущих голубятников.

На застеленном газетой столе лежал немудреный ужин: две булки белого хлеба, пара головок сыра, кисть винограда, кусок копченого окорока и три бутылки молодого красного вина. Я как раз вкручивал штопор в пробку первой из них.

Последний ужин приговоренного? Отчасти так и было: убийца полицейского, пусть даже и полицейского продажного, едва ли мог всерьез уповать на долгую жизнь, хотя бы и на каторге. Такому попросту не дожить до суда.

У Пьетро Моретти не было ни единого шанса перехитрить судьбу. Прячься не прячься, один черт, отыщут и затравят, будто дикого зверя. И потому он должен был исчезнуть.

Свой прощальный ужин я начал, когда на город уже накатили сумерки и серое марево смога растворилось в темноте, загорелись уличные фонари, замигали разноцветными огнями витрины и вывески. Где-то мягко светились газовые лампы, где-то резали взгляд отблески электрических светильников. Громыхали на стыках рельсов колеса паровиков, фыркали пороховые движки самоходных колясок, стучали по мостовым копыта впряженных в экипажи и телеги лошадей.

Вечерняя суета нисколько не занимала меня; покачивая в руке стакан с вином, я отрешенно смотрел в небо. Звезд видно не было, лишь помаргивали в выси бортовые огни грузовых и пассажирских дирижаблей.

Внутри все сильнее разгоралось мягкое жжение, лицо покрылось испариной, блуза на спине пропиталась горячим потом. Вскоре оттягивать неизбежное уже не осталось никакой возможности; я собрал остатки еды и пустые бутылки в холщовую сумку и спустился с крыши в общий коридор. Там отпер боковую дверь и прошел в мансарду.

Тесная кухонька, небольшая гостиная с окном в скошенной крыше и спальня, куда едва-едва поместились платяной шкаф и узкая кровать.

Задернув окно, я разжег газовые рожки, и гостиную заполонил мягкий желтоватый свет. В ростовом зеркале отразился высокий молодой человек со смуглой кожей, копной непослушных черных волос и привлекательным лицом уроженца Апеннинского полуострова. Нос с горбинкой, твердый подбородок, темные, очень темные и глубокие глаза. Немного печальные. Глаза мечтателя и поэта. Именно благодаря им да еще из-за тонких длинных пальцев образ художника и приобретал свою удивительную завершенность.

Пьетро Моретти, живописец. Не гений, но и не бездарность.

Я снял пиджак и принялся раздеваться, скидывая одежду прямо на пол.

Писаным красавцем Пьетро не был. Слишком худой, с тонкими ногами-спичками и немного сутулый. Кожа туго обтягивала ребра, но на животе и боках уже начинал скапливаться жирок. Плечи были узкими, а вот руки, в противовес им, выглядели жилистыми и сильными.

Жжение в районе солнечного сплетения все усиливалось и усиливалось, и почти сразу отражение в зеркале перестало быть черноглазым. Зрачки поблекли и выцвели, засияли лучезарным светом.

Тогда я принес из шкафа в спальне листы ватмана и развесил их по обеим сторонам зеркала. На одних рисунках было запечатлено лицо молодого мужчины в профиль и анфас, на других я изобразил его в полный рост.

Вид спереди, с боков, со спины. На полушаге и в прыжке.

Темные волосы с левым пробором были выбриты на висках и затылке, глаза угрюмо смотрели из-под надбровных дуг, лоб перечерчивали нити морщин, прямой нос слегка изгибался из-за давнишнего перелома, а губы кривились в ироничной ухмылке. Открытое лицо казалось смутно знакомым, тут свою роль сыграло отдаленное сходство с хозяйкой клуба, Софи Робер. Этот человек был несколько ниже Пьетро Моретти и куда шире в плечах. С роста и стоило начинать.

Жжение распространилось на все тело, кожа стала очень теплой, даже горячей на ощупь. Воздух колыхался вокруг меня как над раскаленной плитой. Я сделал глубокий вдох, напрягся – и плоть потекла, словно размягченный воск. В один миг тело просело на пять или шесть сантиметров, опасно хрустнул и загорелся огнем позвоночник. В него будто забили раскаленный штырь!

Я шумно выдохнул, пережидая, пока отступит боль, а едва она немного утихла, усилием воли раздвинул свое тело в плечах и нарастил мышечную массу на руках. Те взорвались огнем, заломило ключицы и скрутило ребра, но я уже сделал новый вдох и рывком согнал с живота и боков скопившийся там жирок. По большей части излишек плоти ушел вниз и восполнил худобу ног. Колени подогнулись, лишь чудом удалось не усесться на пол. Но устоял.

Обильная трапеза позволила прибавить к собственному весу еще пару килограммов, за счет этого новое тело вышло куда более мощным и плотно сбитым.

Тело? Да нет, пока лишь заготовка оного.

Я вновь направил силу в руки и заскрипел зубами от болезненного биения пульса в голове. Но не остановился, не скорчился на полу. Перетерпел. На следующем вдохе резкая боль охватила всю грудную клетку, и ничего не оставалось кроме как стиснуть зубы и шаг за шагом прорабатывать и усиливать мышцы торса.

Справился и с этим, а когда пришел черед пресса, по коже уже вовсю струился кровавый пот. Пришлось откупорить последнюю бутылку и жадно приложиться к горлышку, дабы хоть как-то унять терзавшую мышцы резь и восполнить потерю жидкости.

Напоследок я сделал ноги поджарыми и атлетическими, а потом стиснул лицо ладонями, и тотчас взорвалась невыносимой болью голова. Кости черепа деформировались и сместились, принимая новую форму; податливая плоть повиновалась касаниям пальцев, словно мягкая гончарная глина.

Первым делом я придал лицу правильную овальную форму с немного более высоким, чем прежде, лбом. После укоротил мочки и чуть сильнее приплюснул уши, а затем несколькими осторожными касаниями добавил массивности надбровным дугам. Глаза запали сами собой, осталось лишь выправить нос, доработать скулы и подбородок да еще вылепить себе новые губы.